15 Стихотворения игумена Антония. Л. 64–64 об.
16 Воспоминания архимандрита Пимена, настоятеля Николаевского Угрешского мужского монастыря. – М., 1877. С. 209.
17 Голицын Н.С. Иеромонах Антоний Бочков // Русская старина, 1889, № 11. С. 373.
18 Воспоминания архимандрита Пимена, настоятеля Николаевского Угрешского мужского монастыря. С. 208.
Игумен Антоний (Бочков). «Бисер Евангельский тайнонайденный…»Духовные стихи
Путники
От Назарета до Вифлеема путём гори́стым
Маститый старец ведёт ослицу благоговейно.
На ней Девица под покрывалом бело – волнистым, —
Как лёгкий облак, как роза утра, как цвет лилейный.
Не видно в этом лице прекрасном земных желаний.
Опущен взор, и в устах молитва о чём – то чудном.
Широкий пояс стан обвивает, у персей длани.
На этом дальнем пути гористом и многотрудном
Оберегает залог священный Её вожатый,
И с влажным взором идёт ослица неторопливо.
Незримо вьётся духо́в блаженных собор крылатый:
Он охраняет своей Царицы путь молчаливый.
Вот Вифлеема сад виноградный на горном скате,
В зиме восточной не снег белеет – цветок миндальный.
Уж солнце низко, пол – лика видно лишь на закате:
Оно склонило к ногам идущих свой луч прощальный.
Им расстилают ковры златые земля и небо;
А, Вифлеем, людьми кипящий, чем их встречаешь?
Давидов город, преднареченный столицей хлеба!
Снопа колосьев, снопа соломы не подстилаешь!
Им нет ни крова, им нет ни дома в твоей ограде.
Но вот сгоняет в пещеру агнцев пастух убогий,
Меж ними скрылся, овча и пастырь в послушном стаде.
Вступает тихо Царица Неба в свои чертоги,
В вертеп холодный, где камень голый Ей будет ложе.
Её Младенцу готовы ясли, не кресла трона.
Чей ум постигнет Твой путь смиренный, великий Боже?
Где воцарился, Давид небесный, царю Сиона?
«Нам всё дано: и ум, и воля…»
Нам всё дано: и ум, и воля;
Бессмертием почтил нас Бог,
Но странствию в земной юдоли
Он положил недолгий срок.
И мы песчинку этой пыли,
Мгновение земных часов,
Жизнь нашу, с вечностью сравнили,
С блаженством будущих веков.
Нам верное в стране небесной
Отсюда кажется мечтой,
Как на дороге неизвестной
Ландшафт за будущей верстой.
Пройдённый путь наш с небом слился,
Синеет в дальней полосе,
И след наш пылию покрылся
На исчезающем шоссе.
Идём мы, но зари востока
Никто из смертных не достиг,
К нам ближе путь наш невысокий,
Нам вечность – настоящий миг.
Любовь к минутной нашей жизни
Охотно братиям простим
И вдаль к небесной той отчизне
Духовный взор наш устремим.
Слёзы и жёлчь
Капли целений божественной вазы,
Чистые перлы, драгие алмазы,
Слёзы святые, дар Божий бесценный,
Бисер Евангельский тайнонайденный!
С вами душа ничего не желает,
С вами она целый мир забывает.
Светлое небо и с пологом дальним
Смотрится в озере тихом кристальном.
Ночью земля в тишине совершенной
Слушает тайные гимны вселенной.
Смолкнули бури, утихнули грозы.
Так и при вас, умиления слёзы,
Всё усмиряется, всё умолкает —
Трепетно Господу сердце внимает.
Мир недомыслимый, мир неизвестный
Видится далее грани небесной.
Есть и другая слеза – сожалений,
К ближним любви, состраданий, молений.
Древние урны для них назначали,
Ими гробницы усопших венчали.
В море душевном есть перл без сиянья,
Скрытый глубоко – слеза покаянья;
С ним выплывает грехом поражённый,
Им обеляет сосуд очернённый.
Бедного грешника мелкие розы[1],
Искры алмаза разбитого, слёзы,
Вы не погибли, вас ангел сбирает
И на весы Судие возлагает.
Видно, Создатель ценил вас высоко,
Что поместил человеку во око.
Но человек – этот мир сокращённый —
Носит в душе своей яд потаённый
Горько – целительной жёлчи печальной.
К нам на язык, как на кли́нок кинжальный,
В каплях стекает он в час воздаянья
За неповинные горе, страданье.
Часто смертельны нам эти уколы:
Жало вонзая, мы гибнем, как пчёлы.
Редко мы лечим насмешки иглою,
Но обличений правдивых стрелою
Сердце пронзённое жмётся от хлада —
И оздравляется каплею яда.
Им возвращается в битву страшливый,
В подвиг, в труды и в молитву ленивый.
Он вызывает дотоле невидный
Тёмный румянец у страсти постыдной.
Гордость житейская низится, жмётся,
Если насмешки игла к ней коснётся,
Ужас тщеславных. Одни фарисеи
И закоснелые в кознях злодеи
Будто не чувствуют сих уязвлений —
Но берегись за них тайных гонений.
«Он ангелов Своих оставив и всю славу…»
Он ангелов Своих оставив и всю славу,
Нам, грешным, послужил во образе раба.
Ему здесь предпочли разбойника Варавву,
Он воинами был бичуем у столба;
Он по ланите бит в дому архиерея,
Пилатом выставлен в крови и наготе;
Его судили здесь, казнили как злодея,
Он за врагов Своих молился на Кресте.
Он странно родился′ под сводами пещеры
И странником в чужой гробнице погребён.
К Нему, Спасителю, взирая оком веры
Молюся грешный я, коленопреклонён.
1872
«Златострунная псалтирь Царя и пророка…»
«Востани слава моя, востани псалтирю и гусли!»
Златострунная псалтирь Царя и пророка,
От холмов Сиона, с Кедрского потока,
Сколько лет бряцаешь ты; при скольких владыках
Миллионами устен и на всех языках!
От палящего Синая и до льдистой Колы —
Во всю землю обтекают вещие глаголы.
Нет славнее этих песен, нет слаще для слуха:
Это голос вековечный Пресвятого Духа.
С самыя младенческия нашей колыбели
До последней христианской мертвенной постели
Эти песни нас встречают, нас и провожают;
С жизнию приветствуют, с нами замирают.
«Светило голубыя тверди…»
Светило голубыя тверди
Лелеет мир, сей Божий сад;
Но винограду нужны жерди,
И гроздия на них лежат.
Монахи – те сухие колья[2],
Держащие весь сад мирской.
Но прогрессисты из подполья
Касаются до них рукой.
Не троньте кольев. Рухнет с нами
Весь виноград, и всё замрёт;
Над непотребными гроздями
Серпом Архангел проведёт.
1864
Елена Егорова. Архимандрит Пимен (Благово) и его поэма «Инок»
В 1871–1872 годах в стенах подмосковного Николо – Угрешского монастыря по воле Провидения пересеклись судьбы двух духовных писателей – игумена Антония (Бочкова) и послушника Дмитрия Дмитриевича Благово, впоследствии архимандрита Пимена. Принадлежали они к разным сословиям и поколениям, но их жизненные пути и духовные искания имели немало общего.
Дмитрий Дмитриевич Благово. 1858 г.
Игумен Антоний тогда был 68–летним старцем, более 40 лет подвизавшимся в монастырях, из которых 27 лет – на монашеском поприще. А Дмитрию Благово1 в то время было 33 года, четыре из которых он провёл на послушании в Угрешской обители. Происходил он из знатной московской дворянской семьи, имевшей родственные связи со знаменитыми родами Волконских, Римских – Корсаковых, Щербатовых, Татищевых, Мещерских, Милославских, Салтыковых, Толстых. В младенчестве лишившись отца, Дмитрий остался на попечении глубоко верующих женщин: матери Аграфены Дмитриевны и бабушки Елизаветы Петровны Яньковой, правнучки известного историка В.Н. Татищева. Детство будущего духовного писателя, родившегося в 1827 году, прошло в подмосковном имении Горки Дмитровского уезда. Получив под руководством матери хорошее домашнее образование, в 1845 году Дмитрий поступил на юридический факультет Московского университета, который успешно окончил в 1849 году. Два года он служил в канцелярии московского гражданского губернатора А.А. Закревского, внешне ведя обычную светскую
жизнь. Во второй половине 1850–х годов Благово часто посещал салон известной поэтессы Евдокии Петровны Ростопчиной, увлекался её умной и симпатичной дочерью Лидией. Внутренняя духовная жизнь молодого человека оставалась скрытой даже от его друзей.
С годами молодого автора всё больше захватывала литературная деятельность. Его первые дошедшие до нас поэтические опыты относятся к 1845–1846 годам. Занимая с 1852 года должность директора Дмитровских богоугодных заведений, он подолгу жил в родовом имении Горки, писал стихи, в которых предавался философским размышлениям о мире, о религии. В его произведениях ясно прослеживается влияние В.А. Жуковского, раннего М.Ю. Лермонтова, Е.П. Ростопчиной и преобладают грустные элегические мотивы, сквозит разочарование в высшем свете, хотя личная жизнь автора тогда ещё не была ничем омрачена. В 1858 году в Петербурге под псевдонимом вышла в свет первая публикация Д.Д. Благово «Два стихотворения Лаго» («Терем» и «Сельский сад»).
В 1857 году Благово неожиданно для друзей женился не на Лидии Ростопчиной, а на соседке по имению баронессе Нине Петровне Услар, восемнадцатилетней красавице. В это время он написал цикл любовных стихотворений, свидетельствующих о его чистой любви: