• Почему Сенную прозвали Чревом Петербурга.
• В какие районы Петербурга порядочному горожанину лучше было не соваться.
• Кто ночевал в самой опасной ночлежке «Вяземке».
«Сенная – это единственное место в центре города, где полиция не требует даже внешней благопристойности».
Огромную Сенную площадь прозвали Чревом Петербурга. Здесь можно было увидеть город в самых ярких и неожиданных его проявлениях.
На Сенной, как вы, скорее всего, догадались, торговали сеном. Этот сильно воспламеняющийся товар был виновником парочки пожаров, например, в 1736 году именно из-за вспыхнувшего сена был уничтожен Морской рынок у Дворцовой площади. И было решено торговать сеном и лесом подальше от других рынков, чтобы они тоже ненароком не выгорели.
Сенная считалась одним из самых грязных и злачных мест города. Городская управа писала: «Сенная площадь и переулки, ее окружающие… издают такую страшную вонь, которая буквально может довести человека до обморока».
Со временем, помимо леса, здесь стали торговать всем подряд, а вокруг разместились ночлежки и притоны. Уже в 1865 году Городская дума выпустила акт: «…Нечистота площади и беспорядок во всем дошли до крайних пределов». Чтобы хоть как-то побороть этот хаос, вместо торговых балаганов решили возвести железные корпуса со светлыми стеклянными крышами – вдохновлялись проектом Чрева Парижа, знаменитого французского рынка. И тогда эта площадь зажила новой жизнью и заиграла новыми красками. Сенная всегда была очень оживленным торговым местом, особенно перед праздниками. Здесь стоял бесконечный гул, крики грузчиков и ломовиков, доставлявших товары, и возмущенных одураченных покупателей.
Самую неблагодарную работу – погрузки, переноску корзин со льдом или мясом – выполняли молодцы, а остальную мелкую работу, например, доставку товаров, – приехавшие из деревень «на стажировку» дети крестьян. Они должны были работать с детства, почти без выходных, одновременно обучаясь обслуживанию покупателей и выполняя поручения хозяина лавки. В общем, эти подростки были на побегушках, и делали, что прикажут: от таскания тяжестей до разноса товара по домам в качестве курьеров. Типичная для Сенной сцена: возвращается с рынка хозяйка с пустыми руками, сзади бредет мальчик с большой корзиной на голове, в корзине купленные хозяйкой продукты. За доставку мальчику давали 5–10 копеек.
Парное молоко
Колоритным персонажем на Сенном рынке были и деревенские молочницы-чухонки. Они приезжали в город раз в неделю из карельских деревень и других пригородов, торговали на рынке или привозили молоко на дом своим постоянным клиентам, те в прохладную погоду могли хранить его в природных «холодильниках», деревянных нишах за окнами. Торговали молочницы с воза, а затем отправлялись домой. Иногда ночевали в финских трактирах, коих было много у Финляндского вокзала.
Но была у Сенного рынка и темная сторона – бродяги и нищие города съезжались сюда, чтобы просить милостыню, а иногда и воровать.
Максим Горький рассказывал такую историю. Сенная площадь, булочная, входит бродяга, крестится, спрашивает: «Ситный теплый?» Ему в ответ: «Теплый». Он говорит: «Дайте, ради бога». То есть черствый хлеб он есть не будет.
Милостыню просили на паперти, а жили если не в ночлежках, то на свалках: в районе Горячего поля – по диагонали от Новодевичьего монастыря, там, где сейчас Московский проспект, – и Смоленского поля – между нынешними станциями метро «Приморская» и «Василеостровская». Идти в тех местах пешком было равно самоубийству – грабители мигом выскакивали, могли обобрать до нитки, ударить кирпичом по голове за штаны и тут же эти деньги пропить.
На Сенной также продавали ворованных лошадей. Их маскировали и «тюнинговали», могли перекрасить в другой цвет, изменить форму копыт и подпилить зубы. Порой коней для эффекта раскормленности надували через задний проход, это позволяло продать их дороже.
Вчерашний день, часу в шестом,
зашел я на Сенную;
Там били женщину кнутом,
крестьянку молодую…
Не зря здесь же Достоевский нашел и тему своего романа «Пьяненькие», о проблеме алкоголизма в Петербурге, который позже преобразовал в «Преступление и наказание». Здесь он поселил многих своих героев: Родион Раскольников, герой романа приходит каяться именно сюда, на Сенную площадь.
Средоточием пьянства были рейнские погреба, около входа в которые упитые лежали, «как лепестки ромашки».
Местные хулиганы и воры, а также беглые каторжники собирались в «Клоповнике», где скупали ворованное или обсуждали новости воровского мира.
Печально известная ночлежка на Сенной, имевшая дурную репутацию, – это знаменитый доходный дом князей Вяземских. Чего в нем только не было: и сомнительные питейные заведения, и грязные комнаты, и дешевые бани, и темные склады с непонятным содержимым.
Русский писатель-беллетрист Алексей Иванович Свирский, сам прошедший школу тюрем, ночлежек и притонов, в очерке «Вяземка» писал о доме: «И в глухую полночь, и на рассвете, и темным вечером тут, не переставая, кипит и клокочет трущобная жизнь. Циничные песни, громкая площадная брань, плач детей и сатанинский хохот взрослых ни на минуту не умолкают в этом царстве нищеты и разврата». В этой ночлежке снимали даже не комнаты, некоторым жильцам приходилось всей семьей делить одну грязную койку, зачастую без постели, спали на своих же отрепьях. Многие болели, из-за грязи заводились клопы и тараканы, блохи.
«Пропившиеся догола мужчины, босые, грязные и полунагие, бегали по коридору взад и вперед и приставали ко всякому с просьбой дать им опохмелиться. Но еще безобразнее их были женщины. Беззастенчивая наглость этих мегер, их лица, опухшие от пьянства, громадные синяки под глазами и речи, полные цинизма, вызывали одно только омерзение. Хотелось скорее убежать, чтобы не дышать этой заразой, не видеть этого ужасного падения человека и не слышать этих возмутительных трущобных разговоров».
Помимо Вяземки, ночлежек в городе была масса: знаменитый «Малинник», «притон самых грязных подонков», как пишет Михневич, дома «Порт-Артур» и «Маньчжурия» в конце Смоленской улицы, «Холмуши» на Боровой, за Обводным каналом, а проживали в таких домах в основном воры, грабители, продажные девицы, а также представители «непрестижных» профессий – сезонные рабочие (как правило, нанимавшиеся грузчиками в порт), стекавшиеся в столицу со всей России, старьевщики, уличные торговцы, ну и, конечно, нищие.
Хулиганы представляли самую большую опасность для горожан: ими становились отбросы общества, не имевшие семьи, уволенные с заводов или из лавок за проступки рабочие или просто-напросто пропившие деньги люди. Их с позором увольняли, и возвращаться в деревню, где все знали об их жалкой участи, было стыдно. Так формировались хулиганские шайки – у каждой были своя зона контроля и свои отличительные черты.
Например, на Петроградской стороне были шайки, которые назывались «Гайда» и «Роща». «Гайда» носила синие шарфы, а «Роща» – желтые шарфы, и папироски они курили специально по-особому, так что всегда было ясно, кто из какой банды.
В основном они орудовали в тех местах, где появлялись многоэтажные здания и жильцы были друг другу не знакомы, не знали друг друга с детства, а дворники все еще не очень хорошо работали.
Профессиональные воры отличались от уличных преступников, они выдумывали изощренные кражи. Однажды провернули операцию по ограблению ювелирной лавки Гордона. Воришки выбрали днем кражи субботу (Гордоны – евреи). В соседней писчебумажной лавке прямо перед концом рабочего дня появился мальчик, залез в сундук и подождал, пока все сотрудники уйдут домой. Тогда он вылез, открыл дверь и впустил «южных воров», а те вытащили пару кирпичей из стены, отделявшей ювелирную лавку. Утром в воскресенье ошарашенный Гордон обнаружил пропажу драгоценностей.
Были еще воровки-цапки, которые вели себя грубее «варшавских». Они просто цапали товар с прилавка и бежали что есть сил. Если одну из воровок ловили – другие слетались как стая ворон, галдели, вырывали подругу из рук торговцев, да еще и хватали часть товара с прилавка в придачу, пока хозяин отвлекся на ругань.
Петербург становился для этих воров, приезжавших из сел и маленьких городов, огромным лабиринтом, где их никто не знал, где можно было легко затеряться в толпе. Попав на Сенную площадь, можно было увидеть ту сторону города, которая обычно оставалась в тени и не желала пристального внимания.
Центральный район
Большая Конюшенная улица
• Где в XIX веке начисляли «кэшбэк» за покупки.
• Что производила знаменитая фабрика Мельцера?
• Как ресторан «Медведь» получил скандальную репутацию?
Большая Конюшенная возникла еще при Анне Иоанновне для обслуживания Придворных конюшен. Со временем здесь стали селиться иностранцы, открывать свои лавки и мастерские.
С тех времен улице достался калейдоскоп храмовой архитектуры: от немецкой кирхи, голландской реформаторской церкви до финской и шведской церквей – здесь разные конфессии живут бок о бок друг с другом.
Именно на Большой Конюшенной открылся прославившийся своими товарами универмаг, где можно было, не выходя из здания, купить все нужные товары.
Он принадлежал Гвардейскому экономическому обществу и был истинным раздольем для шопоголиков: здесь продавали офицерскую форму, снаряжение для лошади, покупали предметы роскоши, привезенные из-за границы. Чтобы купить товар, не нужно было вступать в общество, но у членов его, гвардейских и флотских офицеров, были свои бонусы – при покупках им начислялся «кэшбэк», который выдавали в конце года.
Дом с башенкой и мебель для императора
Около универмага, с советских времен носящего имя ДЛТ, стоит дом с полукруглым эркером и башенкой, на месте которого раньше располагалась мебельная мастерская «Ф. Мельцер и К°», выполнявшая императорские заказы. Дом перестраивал известный архитектор модерна Фёдор Лидваль в 1903–1904 годах, и за этот проект даже был удостоен серебряной медали. Но началась история мебельной мастерской с другого человека, купца Николая Штанге, он прославился как бронзовых дел мастер и продавал осветительные принадлежности. Его работы выставлялись на международных выставках, а с 1852 года ему выпала честь поставлять осветительные приборы Высочайшему двору. Штанге решает расширить бизнес и заняться мебелью, выкупает мастерские Тура, находившиеся на этом месте. Тогда-то в этой истории всплывает имя Фёдора Мельцера, известного каретного мастера и опытного мебельщика, которому доверяют управление фабрикой. Выбор этот оправдан: вскоре имя Мельцера стало ассоциироваться с качественной и модной мебелью, о которой мечтали многие. Мебельный бренд производил фурор на международных выставках, их гарнитурами оснащали Зимний дворец, Ливадийский дворец, особняки Кшесинской, Кельха, Нобеля и даже особняк Рябушинского в Москве. Причем некоторые предметы из апартаментов Николая II и его супруги дошли до наших дней, например готическая библиотека. Часто в проектах фабрики Мельцера использовался орех, из него отделка выходила фактурнее. А для заказов императорской семьи его сын Р. Ф. Мельцер разрабатывал эскизы лично. Фабричное дело шло в гору, мощности росли, и к началу XX века на фабрике было уже более 400 сотрудников. Это позволяло братьям Мельцер отводить время на творческие поиски – экспериментировать со стилями. Они одними из первых ввели в производство новые материалы: палисандр, целлулоид, стали использовать инкрустацию и запустили тренд на «шик по карману». Целлулоид, который внешне похож на изделия из кости, позволял расширить аудиторию, удешевить себестоимость мебели, не используя натуральную слоновую кость.
Также для нового рынка сбыта выпускали гарнитуры из дешевой сосны, сверху обитые шпоном из красного дерева, – притом что внешне все выглядело дорого-богато.
Оба брата Мельцер жили в доме на Большой Конюшенной, где сначала располагались и их квартиры (известно, что у Адама Мельцера было 14 комнат), и сам мебельный магазин, и мастерские (столярная, швейная, обойная, бронзовая, ламповая, машинная и лакировочная), а также конторы и общежитие на 30 рабочих (в восемь окон). Но с развитием и расширением компании «Ф. Мельцер и К°» производство переместили в новые корпуса на набережной реки Карповки.
Дочь купца Штанге, Мария, стала владелицей здания в 1880-х, семьи к тому времени успели породниться: Мария вышла замуж за одного из Мельцеров, Адама Андреевича.
Вскоре была устроена перестройка по проекту Лидваля, который внедрил в доме множество интересных решений по индивидуальным проектам, скорее всего, воплощенным как раз на фабрике Мельцера. Здесь были новые для того времени раздвижные двери-купе, узорчатые фактурные стекла или, например, камин-буфет с глазурованными изразцами с еловыми ветками и совами в духе северного модерна, над топкой которого размещено панно с изображением девушки в стиле западноевропейского ар-нуво. Само семейство Мельцер выбрало угловую квартиру № 4 на последнем, пятом этаже. И если раньше эта квартира относилась бы к недорогим из-за отсутствия лифта, то теперь высота проживания, наоборот, считалась плюсом.
Первый этаж сдавался под магазины крупных арендаторов: уже тогда продавала свои фотоаппараты компания «Кодак», здесь были их контора и главный магазин. Рядом с продвинутой фототехникой был автосалон с британскими автомобилями Wolseley Motors (существовала до 1975 года), а в 1910-х на первом этаже размещался склад итальянцев FIAT, их автомобили можно было рассматривать в огромных витринах, гуляя по улице.
Хорошие дрожжи
Тринадцатый по счету – доходный дом Вебера, который был построен очень быстро. Так быстро, что, по легенде, проезжая мимо, император Александр II решил уточнить, у кого же так хорошо идет стройка роскошной недвижимости. Узнав о том, что дом возводят для швейцарского булочника Вебера, император пошутил: «Видно, хорошие у этого булочника дрожжи, раз на них целый дом вырос!». Так выпечку иностранца стали доставлять к императорскому завтраку. В 1858–1860-е годы здесь проживал писатель Иван Тургенев, который собирал в квартире любительские спектакли. Когда ставили «Ревизора», среди актеров можно было увидеть Достоевского и Некрасова.
Медведь
Здесь же, на Большой Конюшенной, находился один из самых популярных и скандальных ресторанов дореволюционного Петербурга, с непривычным названием «Медведь». Его придумал бельгийский ресторатор Эрнест Игель, и броский нейминг шел наперекор традиционным «Вене», «Парижу» или «Депре». Гостей на входе в это заведение встречало чучело медведя с подносом в лапах.
Фишкой было еще и то, что в меню «Медведя» всегда можно было обнаружить русские блюда вроде блинов с черной икрой или осетрины.
Место облюбовали столичные литераторы – Эрнест Игель на волне внимания к богемной публике придумал проводить в подвальном этаже творческие обеды, да и финансово творческая интеллигенция себя чувствовала не хуже купцов и промышленников.
Первый такой обед литераторов прошел 1 октября 1878 года, а затем здесь начали праздновать юбилеи и торжественные события, на которых, по воспоминаниям, собиралось более тысячи гостей.
Здесь шиковали за обедами и политические деятели, и великие артисты: бас Фёдора Шаляпина, говорили ценители его таланта, раскрывался новыми оттенками после нескольких рюмашек. За контингентом следили швейцары и не пускали никого неопрятного или бедно выглядящего, также это касалось и военных низшего чина. Поэтому аристократ князь Владимир Трубецкой, на службе бывший простым рядовым, не мог сюда попасть целый год. Знатность его рода никого не убеждала, пришлось дожидаться назначения офицером.
«Заканчиваю я день, конечно, там, куда целый год не смел и помышлять даже взойти. Я заканчиваю этот день у „Медведя”, в знаменитом фешенебельном петербургском ресторане. За ужином я устало заказываю Moum sec cordon vert и выказываю подлинный фасон приличного гвардейца, едва выпив один бокал из поданной мне цельной бутылки дорогого вина».
Ресторан этот вообще был очень популярен среди офицерской молодежи, поэтому здесь случались и скандалы со стрельбой, драками и вызовами на дуэли. В октябре 1918 года улицу переименовали в честь революционера Андрея Желябова, организовавшего покушение на Александра II, в результате которого он был смертельно ранен. Спас на Крови на месте этого покушения построен всего в нескольких сотнях метров от Большой Конюшенной, с разницей буквально в десять лет. Вот такие перипетии истории. Историческое название улице было возвращено только в 1991 году.