• Сколько камней нужно было предоставить, чтобы въехать в Петербург.
• Как владельцы «Зингера» решили проблему вездесущих сосулек.
• Зачем Репины поили людей чаем из крапивы и кормили бутербродами из кореньев.
Невский проспект манит туристов, как бабочек. Местные жители, наоборот, стараются от него убежать.
Но как бы там ни было – эта улица в любое время была важной точкой города, его центром. И мало изменилась с начала прошлого века.
Елисеевский магазин и дом Зингера появились позднее, хотя их мы тоже не обделим вниманием. Но каково это было – пройтись по Невскому в позапрошлом веке? Да и вообще, кто-то гулял здесь или предпочитал стремительно проезжать его по пути в сады и парки? Еще Гоголь писал: «Нет ничего лучше Невского проспекта, по крайней мере в Петербурге; для него он составляет все». Проспект получил свое название вовсе не в честь реки, хотя до нее рукой подать, а в честь Александро-Невской лавры, которая носит имя небесного покровителя города – Александра Невского. Городская мифология настаивает на том, что Невский от начала до конца планировался прямым, но, так как его прокладывали с двух сторон шведские пленные и монахи Александро-Невского монастыря, то две дороги встретились под углом. Кто-то ошибся в расчетах – вот и вышел такой излом в 30 градусов. Эта версия не учитывает один важный факт: дорога к монастырю была создана на несколько лет раньше, и только при строительстве Большой перспективы их объединили. На Невском мостовую выкладывали не из булыжников, а применили новую технологию, созданную в 1820-х инженером Василием Гурьевым – нигде в мире подобного не было, а называлась она «торцовое мощение». Деревянные шестигранные колышки смазывали смолой, чтобы их не портила влага, вбивали вертикально в землю, и это обеспечивало мягкую и бесшумную езду. В Европе и Америке заинтересовались «секретным методом» Гурьева, и его торцовые мостовые появились в Лондоне и Париже. Но Невский проспект стал самой длинной из мощеных улиц России.
От деревянных домиков до небоскребов
На Невском в самом начале его истории, еще при Петре I, стояли березки и деревянные домики, а белье сушили прямо на деревьях. После грандиозного и разрушительного пожара решили: строим только из камня. Каждого гостя города на въезде обязали скинуться камнями. По три камня с человека на телеге, 10 с лодки и 30 камней с судна. Нет камней – плати штраф. А остатки деревянных домов хитренькие рабочие под камень перекрашивали, так как материалов с кирпичного завода не хватало. Сам император в итоге одобрил такой метод, ведь глина, которой вымазывали дома, хорошо защищала деревянную основу. На Невском отмечались новаторы, кажется, из каждой эпохи. И лицо XX века – Зингер!
Трудно поверить, но это должен был быть самый первый в городе небоскреб! Швейная компания «Зингер» обзавелась небоскребом в Нью-Йорке, хотелось и в Петербурге. Но была одна проблема: нельзя строить выше Зимнего дворца. Архитектор Сюзор нашел выход: башня с двухметровым стеклянным глобусом.
Помимо этого, новинками стали лифты (по тем временам это был вау-эффект), и даже решили проблему вездесущих сосулек! Чистили крыши от снега паром.
А еще, если присмотреться, видно орлов с американских долларов – компания «Зингер» базировалась в США. Здание-реклама привлекало внимание, его отличиями стали встроенные отсылки к деятельности компании: купол напоминает наперсток, а на фасаде спрятаны формы швейных машинок. О машинках от «Зингера» мечтали многие рукодельницы, поэтому, руководство для удешевления продукции разместило фабрику в Подольске, а вот магазин и офис были в Петербурге. Партии новой продукции разлетелись как горячие пирожки. В советские годы здесь открылся Дом книги, что было важно в самой читающей стране мира, наверху поселились издательства, к примеру, «Лениздат», которое выпускало детские журналы «Ёж» и «Чиж» под руководством Самуила Маршака. Книги, которые задумывались на верхних этажах Дома книги, первым делом попадали в его торговые залы. Истертые ступени в отдел художественной литературы помнят, как дни напролет здесь стояли книголюбы, ожидавшие своего экземпляра дефицитной книги.
Казанский собор
А вы бывали в Риме?
Даже если не бывали, то, наверное, заметили, что Казанский собор подозрительно напоминает собор Святого Петра в Риме. Павел I поставил такое условие конкурса: чтоб было похоже на Ватикан! А победителем выбрали бывшего крепостного крестьянина Воронихина. Он смог решить главную архитектурную проблему. Дело в том, что проспект идет с запада на восток, и точно так же организованы православные храмы: вход на западе и алтарь на востоке. Получается, надо было строить храм боком к проспекту, а это как-то некрасиво. Решение – колоннада. Разместив ее сбоку собора и оставив главный вход на западе, Воронихин не нарушил парадного вида Невского проспекта. Тем не менее то, что все принимают за фасад Казанского собора – это его бок. Облицован собор пудостским камнем: его добывают под Гатчиной, и, вынутый из недр, он очень мягок и легко поддается обработке, но со временем твердеет и приобретает прочность гранита.
Над могилой Михаила Кутузова внутри храма можно увидеть связки ключей от взятых им крепостей.
Невский моцион
Невский был хаотичным, чего здесь только не увидел бы путешественник: мчались трамваи, кареты, коляски, извозчики. Причем никто движение не регулировал, по проезжей части туда-сюда бегали люди. Гоголь называл прогулку по Невскому «всеобщей коммуникацией Петербурга», здесь были и по делу, и без дела, и утром, и поздним вечером. Фланировали скучающие романтики или молодящиеся старички в поисках знакомств. Кто в булочную Филиппова спешит, кто в банк, а кто торговать в Пассаж.
«Едва только взойдешь на Невский проспект, как уже пахнет одним гуляньем. Хотя бы имел какое-нибудь нужное, необходимое дело, но, взошедши на него, верно, позабудешь о всяком деле. Здесь единственное место, где показываются люди не по необходимости, куда не загнала их надобность и меркантильный интерес, объемлющий весь Петербург…»
Утром бежали на работу мелкие чиновники, торговцы, а к середине дня появлялись модники и модницы, охотники за покупками.
Под вечер картинка представала совсем другая: бежали с работы уставшие сотрудники, они вскакивали на ходу в переполненные конки. Или в хорошей компании шли в механический буфет «Квисисана», где можно было отведать бутерброды (за 5 копеек) и салаты (за 10–20 копеек).
И вот зажигались фонари, и ночная жизнь Невского стартовала. Публика сидела в ресторанах Андреева или «Ампир», в 11 часов они закрывались. Тогда приличные дамы не могли больше гулять по улице в одиночестве – только «ночные бабочки» позволяли себе такие бесчинства, они легко заговаривали с незнакомцами, боясь остаться без заработка, который отдавали своим «хозяйкам» или безжалостному возлюбленному.
Дам без сопровождения могли начать преследовать, подходить к ним с разного рода предложениями. Также они скрывались от полицейских, завидев которых с умоляющим взором брали первого попавшегося мужчину под руку и шептали: «Ради бога, пойдемте вместе, скажите, что я ваша знакомая, а то меня заберут».
Невский во все времена был и остается главной торговой улицей города. Население города росло очень быстро, к середине XIX века в Петербурге проживало около 500 тысяч человек. Торговля кипела, фланеры глазели на витрины, и одним из главных шедевров архитектуры для торговли стал Елисеевский магазин, он привлекал шопоголиков еще с 1903 года.
Архитектор Барановский выстроил привлекающее взгляд здание в стиле модерн с витражами, скульптурами и необычными деталями интерьеров. Скульптуры, олицетворяющие «Искусство» и «Науку», «Промышленность» и «Торговлю», рассказывают о разных гранях деятельности Елисеевых. Помимо знакомого нам универмага, в доме находились банки, зал для театральных представлений и коммерческие курсы, созданные самим Елисеевым. В подвалах поместили холодильники, склады с колониальными товарами и один из лучших винных погребов всей Европы. Торговые залы пестрели золотом, бронзовыми светильниками и хрусталем. В Елисеевском продавались дорогие вина, различные подарки и диковинки: мыло, стилизованное под книгу, китайские чаи, самыми популярными из которых считались «Хвост феникса», «Драконовы шарики» и «Воробьиный язык».
По легенде, дед Григория Елисеева, Пётр, был крепостным садовником графа Шереметева и однажды поднес хозяину на Рождество свежую землянику. Тот так обрадовался, что подарил садовнику вольную. Елисеев переехал в Петербург и торговал диковинными фруктами, а потом, разбогатев, его семья открыла огромный гастроном.
Несмотря на ошеломляющие успехи в бизнесе, в семье у Григория Григорьевича складывалось все не так гладко.
Через год после празднования 100-летия дома Елисеевых случился скандал. Именно на этой вечеринке Григорий познакомился с Верой Фёдоровной Васильевой, в которую влюбился.
Супруга Григория Елисеева, Мария Андреевна, подарившая мужу пятерых детей, не смогла простить измены мужа и отказывалась давать ему развод, заручившись поддержкой семьи. Тогда Григорий лишил детей наследства и заявил, что ни при каких условиях не желает восстанавливать отношения с женой. Она вывела свой капитал из предприятия, а позже покончила с собой. Когда Григорий Елисеев заключил брак с любовницей Верой Фёдоровной, дети официально отказались от наследства и разорвали все связи с отцом.
На Невском можно было встретить и городских шутников и, как мы говорим сегодня, пранкеров. Одним из них был знаменитый статский советник Дмитрий Кологривов, который любил веселые затеи, несмотря на важную должность. Он мог нарядиться старой нищей чухонкой и мести тротуары на Невском. Если приближался кто-то из его знакомых – Кологривов бросался к прохожему и жалобно просил милостыню, а получая отказ – мог грозить метлой и грозно ругаться.
Как-то раз к известной меценатке Татьяне Потемкиной пришли просить милостыню монахини. Только войдя в приемные покои, они ринулись на пол и стали молить о подаянии. Благотворительница Потемкина растрогалась и пошла за деньгами, а вернувшись, остолбенела от удивления: скромные монашенки отплясывали вприсядку, как бывалые матросы. То были Кологривов с приятелем.
Невский был срезом всех социальных групп Петербурга, здесь гуляли модники, ездили купцы, прохаживались студенты, суфражистки, здесь же были и главные места другой субкультуры – вегетарианцев. К началу XX века в Петербурге насчитывалось девять вегетарианских столовых. На Невском, 110 находилась одна из самых крупных из них. По данным газет, такие столовые могли обслуживать около 1300 человек в день – мода на жизнь без мяса возникла отчасти из-за «инфлюенсеров», вроде Льва Толстого и Ильи Репина, и из-за дешевизны вегетарианских продуктов.
«Стены всех комнат увешаны фотографическими портретами Льва Толстого разных величин, в разных поворотах и позах. А в самом конце комнат, направо – в читальной висит огромный портрет Л. Н. Толстого в натуральную величину на сером, в яблоках, коне, едущего по яснополянскому лесу…»
Мы знаем точно, что во всех четырех московских вегетарианских кафе в 1914 году побывало 642 870 человек – в Петербурге их было даже больше.
«Там приходилось подолгу простаивать и за хлебом, и за посудой, и за какими-то жестяными талонами. <…> Главными приманками в этой вегетарианской столовой были гороховые котлеты, капуста, картошка. Обед из двух блюд стоил тридцать копеек. Среди студентов, приказчиков, мелких чиновников Илья Ефимович [Репин] чувствовал себя своим человеком». Художник стал одним из самых известных российских адептов «безубойного питания» своей эпохи: он выступал с лекциями и описывал все плюсы такого рациона: «Я… справляю медовый месяц питательных и вкусных растительных бульонов. Я чувствую, как благотворный сок трав освежает, очищает кровь. Выброшены яйца (вреднейшая пища), устранены сыры, мясо уже и прежде оставлено. Салаты! Какая прелесть! Какая жизнь (с оливковым маслом!). Бульон из сена, из кореньев, из трав – вот эликсир жизни. Фрукты, красное вино, сушеные плоды, маслины, чернослив, орехи – энергия. Можно ли перечислить всю роскошь растительного стола? Но бульоны из трав – какое-то веселье. <…> Сытость полная на 9 часов, ни пить, ни есть не хочется, все сокращено – свободнее дышится»
На начальной стадии Репин был не в таком восхищении от подобной диеты, он писал Татьяне, дочери Льва Толстого: «Вегетарианство я должен был оставить. После того как писал вам, ночью меня хватила такая нервная дрожь, что наутро я решил заказать бифштекс – и как рукой сняло». На следующий год он напишет ей еще раз: «Как это ни грустно, я пришел к окончательному заключению, что я без мясной пищи не могу существовать. Если я хочу быть здоровым, я должен есть мясо; без него у меня сейчас же начинается процесс умирания». Но любовь всё поменяла, и вскоре художник последовал примеру своей второй жены, Натальи Нордман, которая была не просто вегетарианкой, а пропагандировала сыроедение.
Для газет того времени она была излюбленной мишенью. «Нас часто спрашивают, как это мы [с Репиным] питаемся сеном и травами? Жуем ли мы их дома, в стойле или на лугу, и сколько именно?» – так обычно она начинала свои публичные лекции. Помимо очарования и убедительности речей, Нордман обладала и кулинарным талантом – она угощала слушателей таким меню: «чай из сена, чай из крапивы и бутерброды из протертых маслин, кореньев и рыжиков… размоченная овсянка, размоченный горох, винегрет из сырых кореньев и смолотые зерна пшеницы, могущие заменить хлеб».