Рухнувшие надежды, социальные волнения и даже разочарования начала XIX века не смогли уничтожить экономических устремлений, доверия к технике, ожидания процветания. Уверенность во всем вышеперечисленном даже укрепилась, приветствовались «изобретательность» и «предприимчивость»: идея прогресса вышла на первый план, усилилось желание развивать «науки и искусства». Растет количество мастерских, машин, станков, взгляд фокусируется на материальных результатах, возможностях организма, адаптации движений ко всему новому и их эффективности. Неоспоримое обновление, произошедшее на основе науки и технических навыков, выявляет ощутимость и пределы достижений эпохи Просвещения927, при этом выделяя инженеров и экономистов. Это подтверждают учреждения, рожденные Революцией. «Газета Политехнической школы» (Journal de l’École polytechnique) намеревается «распространять в высшей степени полезные знания» и помогать в их «успешном применении»928. Созданная в 1829 году Центральная школа искусств и мануфактур имеет целью развитие «эмпирических знаний»929. Намерения совпадают: «улучшить условия жизни Человечества»930, способствовать сохранению сил, а также оптимально их использовать. Схожие представления об усталости и у технических обществ, а также у созданного в 1822 году в Берлине Общества немецких естествоиспытателей и врачей (Gesellschaft Deutscher Naturforsher und Ärzte) или у Британской научной ассоциации (British Association for the Advancement of Science), учрежденной в Лондоне в 1831 году: утомление возникает вследствие произведенной физической работы931. Обновился и взгляд на работу: обращается внимание на усилия, изменилась оценка результатов труда. Мастерские, стройки стали предметом заботы, возрос их престиж. Наука, как ожидается, должна им помогать. Отныне все внимание сконцентрировано на изучении усталости, вызываемой физической работой, трудом мускулатуры. Существование усталости проявляется в совершенном «усилии». Она органична.
В более общем плане акцент на механике, на экономической и производственной рациональности противопоставляет расчет динамике тела. Появляются все новые станки, движения тела к ним приспосабливаются, мускульные усилия начинают сочетаться с механическими. Ширится исследование рабочих поз, их эффективности и в конечном счете возможности облегчения движений, совершаемых работником. Это все, без сомнения, происходит пока в умах инженеров, теоретически эффект от их идей должен множиться, и управляемая усталость в конечном счете должна послужить на благо каждого. Движения и усилия вызывают небывалую озабоченность, силы и производимые операции подвергаются расчетам. В воображении индустриального общества появляется новая любопытная категория – усталость рабочих.
Расчет силы
Совершенно новаторский инструмент привел к революционным изменениям объектов расчета. Бюффон ждал появления этого инструмента начиная с 1760‐х годов, когда он заказал его Эдме Ренье, «мэтру слесарного дела» с прекрасной репутацией. План заключался в диверсификации типов рассматриваемых сил: теперь учитывались не только усилия, затрачиваемые для переноски груза с места на место (ранее кроме них никакие другие усилия не изучались), но также усилия, затрачиваемые на то, чтобы тащить, толкать груз, давить на него, на то, чтобы выпрямляться. Изучались усилия, совершаемые не только спиной, но и поясницей, руками, ногами. Другими словами, множились возможности для оценки задействованных ресурсов. Наконец, после долгих перипетий в самом конце XVIII века Ренье предлагает свой невероятный инструмент, состоящий из «эллиптической рессоры, не теряющей эластичности в процессе эксплуатации»932 и специального бегунка, показывающего количество затраченной силы. Растяжение, давление, сопротивление подсчитываются и могут быть выражены в виде цифр. В 1798 году Ренье излагает свои наблюдения в статье, опубликованной в «Газете Политехнической школы»; приведенные им данные полезны для повседневной жизни: «правая и левая руки» обладают разной силой, руки «кузнеца» вдвое сильнее рук «парикмахера», а лошадь перетаскивает груз в семь раз эффективнее человека, мужчина в два-три раза «мощнее» женщины933. Здесь как будто нет прямых указаний на усталость, но существуют оценки, позволяющие ее предвидеть и даже предупредить, предвосхитить возможности, категоризировать эффективность. В начале XIX века использование динамометра получает широкое распространение. В большинстве случаев он служит для забавы и заключения пари, проникает на ярмарки, праздники, в балаганные представления, ярмарочные силачи бьют по его рессорам или деревянным истуканам и измеряют силу удара. Бедольер и Домье относятся к нему с иронией, на их насмешливых иллюстрациях присутствуют скромные «циферблаты», куда вписывается «сила кулаков»934. Однако при помощи этого инструмента можно проводить исследования, по-новому оценивать силу рук и ног, их особенности, классифицировать динамику, на которую раньше внимания не обращали.
Результаты этих наблюдений весьма скромны и осторожны, но благодаря им вскоре накопится информация и возникнет целый арсенал ориентиров. С начала 1820‐х годов этими вопросами начинает заниматься Адольф Кетле. Он уточняет характеристики «среднего человека», чьи «качества» должна выявить статистика, данные которой очень важны в обществе, называющем себя «демократическим». Его интересует сила, и он собирает цифры по ней, отмечает различия в зависимости от профессии, на что обращал внимание Ренье: самыми сильными руками обладают «каменщики и плотники»935; при помощи аппарата проверяются различия в зависимости от условий жизни: «продуктовое изобилие и умеренная нагрузка способствуют благоприятному развитию физических качеств, тогда как нищета и чрезмерная работа производят противоположный эффект»936; все это лишает ценности и даже отрицает критерии, на протяжении долгого времени считавшиеся определяющими, такие как вес и рост. Для того, кто хочет иметь представление о сопротивляемости организма, здесь много новой информации.
Надо признать, что данные об усталости в это время не то чтобы уточнялись, но зато навязывались культ цифры и принцип адаптации – можно сказать, экономии – затрачиваемых сил, а улучшения начали прогнозировать. На примере гимнастов, продолжая и внося разнообразие в первые педагогические подсчеты мадам де Жанлис, сделанные в предыдущем столетии, можно оценить выигрыш в силе, который дают выполняемые упражнения937. Это подтверждает Петер Клиас: в его учреждении в Берне использование динамометра «одобряется»; описывается произошедшее в 1815 году «возрождение» одного хрупкого семнадцатилетнего юноши, выполнявшего разнообразные упражнения на гимнастических снарядах: за несколько месяцев удвоилась сила его поясницы, рук и прочих мышц938. Такие же подтверждения находим в парижском учреждении Франсиско Амороса (1820), составившего на своих учеников «физиологическую картотеку»: благодаря динамометру на карточки были аккуратно занесены показатели «давления кистей рук», «силы поясницы», «подтягивания», «вертикального удара правого кулака», «вертикального удара левого кулака», «давления на грудь», «выносливости»939… Прежние оценки, делавшиеся лишь по телосложению, которые с успехом применялись для распределения солдат или каторжников, гребущих на галерах, больше не работают, так как не дают точных цифр.
Изобретение «промышленной механики»
В начале XIX века появилась новая отрасль науки – «промышленная механика», которую вызвало к жизни триумфальное наступление станков. Будучи совершенно новым знанием, она сменила вектор наблюдения за профессиями – нацелила его на повседневную жизнь мастерских. Она противопоставляется телам, моторам, конвейерам, стальной арматуре. Предполагается, что благодаря ей возможна экономия, что она эффективна. Вот как в 1822 году ее описывал директор Королевской консерватории искусств и ремесел Жерар-Жозеф Кристиан:
Предмет науки механики – изучение и поиск средств дополнения физической силы и ловкости человека и экономии времени при выполнении работ, соответствующих его нуждам и вкусам. Мы называем эту науку промышленной механикой – в отличие от рациональной механики, предмет которой представляется нам совершенно иным940.
Дело не ограничивается эксплуатацией механизмов: с инструментами сопоставляются движения человеческого тела. Для изменения приемов работы была разработана специальная образовательная программа. Шарль Дюпен изучает подобный опыт в Англии941, прежде чем в 1819 году начать использовать его в Консерватории. В поддержку этого Людовик XVIII издал указ, согласно которому «для применения научных методов в промышленности»942 учреждалось бесплатное обучение. По инициативе «щедрых граждан»943 подобные начинания появляются в Лилле, Версале, Страсбурге. В 1829 году Клод-Люсьен Бержери издает свой «Промышленный курс»944, предназначенный для рабочих Меца. Перспективы весьма решительные: «покончить с рутиной», «рационализировать весь трудовой процесс»945. Цели определены: «Вы будете гораздо меньше уставать и при этом больше зарабатывать»946. Итак, усталость ограничивается, эффективность растет. Пересматривается огромное количество ситуаций, в особенности спектр движений и жестов: работа «руками в положении стоя», работа «ногами в положении стоя», работа «руками в положении сидя», работа «ногами в положении сидя», работа «руками и ногами в положении сидя»947. Стоячее положение предполагает движения в определенном направлении, сидячее положение, более сложное, предполагает наличие «фиксированных точек» для поддержки рук и ног948. Некоторые «безумные сочинители»949 рекомендуют множить средства, позволяющие рабочему «не уставать, когда он пилит, забивает гвозди, переносит и перетаскивает тяжести…»950; эти предложения нередко смехотворны, но они подтверждают нарастающее стремление создать теорию движений и, более того, не делать лишних.
Появились гравюры, изображающие людей, стоящих в удобных позах и нажимающих на рычаги станков; на других гравюрах мы видим рабочих, удерживающих связанные между собой бочки на наклонной поверхности; третьи работают с домкратами или транспортируют грузы «скольжением», «перекатыванием», «перетягиванием» или «при помощи колеса»951. Некоторые граверы специализируются на изображении представителей каких-то определенных профессий, как, например, Жан Дюплесси-Берто, альбом которого, выпущенный в свет в 1822 году, содержит тысячи изображений движений кузнецов и бондарей, точильщиков и плотников952. В зависимости от конкретных примеров длительность работы и применяемая сила увеличиваются, расчеты и оборудование диверсифицируются:
В целом для непрерывной работы в течение восьми-девяти часов, требующей усилий от восьми до десяти килограммов, необходимы действия человека, работающего только руками в положении стоя; случаи, когда оказывается выгодно выбрать другое положение тела, встречаются редко953.
Действия, описанные Кулоном954, рассматриваются теперь не изолированно, а в системе. Многообразие цифр, многообразие предметов. Сферы деятельности расширяются, ситуации кодифицируются. За эталон принимаются действия английских заключенных, крутящих мельничное колесо или приводящих в действие машины: «Дневная задача узника в среднем такова: каждый из них за минуту должен подняться на 50 ступеней высотой 20 сантиметров, что в час составляет 3000, и повторять эту работу в течение семи часов»955. Движения лопатой или заступом, производимые солдатами французской инженерной службы, измерялись по таким показателям, как широта, угол, повторяемость: «один человек за день может поднять на лопате и загрузить в тачку примерно 12–15 кубометров земли. Если же эта земля отбрасывается на 2–4 метра или если ее приходится поднимать на высоту 1,6 метра либо грузить на тележку, количество кубометров надо сократить до 10»956. Установлены расстояние и время для перевозки земли на тачке: 30 метров, 72 секунды на рейс туда и обратно957. Для ходьбы, постоянного объекта экспериментов, также появляются нормы и пороговые величины:
Пешеход может пройти 6 километров в час, или 100 метров в минуту. За ширину шага принимается 80 сантиметров; таким образом, пешеход делает 125 шагов в минуту и 7500 шагов в час. Он может ходить так в течение восьми с половиной часов каждый день и продолжать как угодно долго без вреда для здоровья и не выбиваясь из сил. Следовательно, в среднем пешеход может пройти 51 километр в день без потери сил958.
Рекомендаций по поводу того, как вывести средние значения, сгладить различия и облегчить сравнения, сразу становится больше. Это важнейшее рационализаторское предприятие, касающееся всех сельских жителей, уточняющее, «сколько навоза может разгрузить один человек за десять часов работы», сколько «посеять пшеницы», какую часть луга «скосить», сколько «пересадить» репы, сколько «снопов погрузить на телегу», «уложить в амбаре»; когда «луга находятся далеко», время следует пересматривать959. Зато при определении границ возможного всегда побеждает эмпирический подход, «чувство» или «суждение»; в данном случае все приблизительно, а не рассчитано точно:
Только опытным путем можно определить объем работы, которую можно совершать ежедневно, а также время, за которое наступает усталость, в зависимости от вида работы960.
Разумеется, невозможно игнорировать выгоду, приносимую «промышленной механикой» 1820–1830‐х годов. Она заставляет забыть рассуждения Кулона об индивидуальных действиях или предложения энциклопедистов о внимательном и кропотливом описании искусств961. Каждая сила имеет целью экономию, каждый совет – эффективность. Очередной пример этого можно найти в написанном в 1822 году трактате Жерара-Жозефа Кристиана: «При прочих равных человек может дольше выполнять работу и меньше уставать, если будет работать регулярно, с одинаковыми усилиями и скоростью»962. Появляются указания не использовать одновременно «всю телесную мускулатуру», «постепенно» наращивать мощь и ловкость, «почаще устраивать в работе перерывы, чтобы восстановить силы»963. Главная идея автора – не следует совершать лишних движений, это способствует выносливости. Усталость тем временем никуда не исчезла, она скорее субъективна, нежели объективна. Существует устоявшееся мнение, основанное на практике и обычаях: «Работа, выполнения которой можно требовать от каждого живого существа, количество пауз и продолжительность отдыха и так далее – все это может быть определено лишь на основе длительного опыта»964.
Иными словами, механика заняла более прочные позиции, тогда как физиология остается приблизительной, а не точной.
Изобретение энергии
Во второй трети XIX века механики мало-помалу стали обращать внимание на физиологию: возник интерес к «мотору», к источнику сил, а не только к движениям и жестам. Исследования направляются на малоизученные области, которыми не занимался Кулон, интересовавшийся только наблюдаемыми результатами965. Снова вернулись к исследованиям Лавуазье, в течение долгого времени остававшимся в тени из‐за того, что требовали сложных измерений и аппаратуры, продолжили и углубили их. Все соглашались с тем, что «дыхание – это важнейшая функция животного организма»966. Оно производит тепло, обеспечивает возможность работать, снабжает мускулатуру «огнем», позволяет совершать усилия. В 1843 году Габриель Андраль и Жюль Гаварре, измерявшие вдох и выдох при помощи приборов с трубками и клапанами, сравнили количество потребляемого кислорода и выдыхаемого углекислого газа разными людьми, отметили ритм дыхания, состав, скорость и сделали вывод: «Количество углекислого газа, выходящего из легких, тем больше, чем крепче конституция человека и чем более развита его мускулатура»967. Также они констатировали его сокращение у людей в возрасте «начиная от пятидесяти лет» и «по мере старения человека»968, тогда как «лучшие» умеют эффективнее сжигать абсорбированный кислород и, следовательно, полнее его использовать. В 1849 году Виктор Реньо и Жюль де Резе установили, что животные по-разному потребляют кислород – в зависимости от вида, массы тела, возраста и активности, – и пришли к тем же заключениям969. В 1850‐х годах исследования продолжил Гюстав Гирн – он проводил эксперименты непосредственно в процессе работы испытуемого: вдыхаемый и выдыхаемый воздух соотносился с механическим результатом конкретного «производителя». Подробнее он остановился на различиях, признанных многое объясняющими. Механик из Кольмара сравнивает собственное дыхание с дыханием закаленной трудом юной девицы. Так на первый план выходит образ «сжигателя кислорода», измеряются также малейшая усталость при одышке и газообмен:
В состоянии покоя я делаю примерно восемнадцать вдохов в минуту, а девушка – едва ли двенадцать; в моем случае при каждом вдохе в легкие входит около одного литра воздуха, в ее же легкие проникает лишь половина этого количества. Следовательно, поглощающая способность ее легких гораздо более мощная, чем у меня. Таким образом, 350 литров воздуха, проходившего через ее легкие за час, были больше насыщены углекислотой, чем 700 литров, проходившие через мои легкие970.
Сравнение продолжает подъем на гору. Шагая, Гирн потребляет «кислорода в четыре раза больше», чем в состоянии покоя, и «значительная его часть» связана не с работой, а с пустой тратой калорий, с бесполезными движениями, чрезмерными рефлексами и разнообразными жестами. В случае с девушкой картина обратная: тепла выделяется мало, работы производится много. Отсюда – доселе неслыханное вынужденное различие между кислородом «эффективным», сжигание которого порождает действие, и кислородом, расходующимся на пот или повышение температуры тела, – сжигание этого кислорода мешает действию. Первый, становясь «позитивным» износом, поглощается легкими, второй изливается вовне, становясь бесполезным «кипением». В этом различие между «исчезнувшим теплом и теплом произведенным»971. Одно превращается в «полезную» силу, активизирующую мотор, второе – в «бесполезное» нагревание, замедляющее действие мотора. Мы видим здесь также отличия от наблюдений Лавуазье, касающихся увеличения потребления кислорода при совершении работы. Различия между двумя типами расходования кислорода связаны с их ролью и действиями: «Разные индивиды больше всего отличаются друг от друга именно чрезмерным объемом бесполезного тепла»972. В 1820–1840‐х годах это различие было подтверждено новыми теориями Сади Карно и Джеймса Джоуля о механическом эквиваленте теплоты, которые применялись в паровых машинах – механизмах, «которые постоянно у нас перед глазами и которые ввели в нашу повседневную жизнь работу, совершаемую теплом»973. Наиболее эффективные из них уменьшают потери и тепловое излучение из труб, из поврежденных мест, из плохо контролируемых стыков и способствуют превращению в работу наибольшего количества теплоты. Одновременно с экспериментами с «человеческим мотором» в 1858 году Гюстав Гирн начинает опыты с тяжелой аппаратурой: человека помещают в «герметично закрытую комнатку», стены которой обиты «сосновыми досками и законопачены»; измеряется температура, дыхание, обмен веществ; человек крутит «лопастное колесо» и «эскалатор», и его работа измеряется974. Делаются более глубокие выводы: при затрудненном дыхании, беспорядочных движениях и повышающемся потоотделении возрастающее потребление кислорода может быть кажущимся, а «работа» может сокращаться. При нехватке кислорода появляется усталость: человеку становится жарко, у него появляется одышка, чувство потери и того, что им злоупотребляют; это волнение могут вызывать и машины:
Индивид, который задыхается и обливается потом, поднимаясь на гору, действует в точности как неумелые кочегары, которые кладут в топку слишком много горючего и в результате вынуждены выпускать пар и терять тепло, тогда как кочегар опытный кладет ровно столько топлива, сколько требуется в каждый момент для поддержания температуры, необходимой для динамического эффекта, который тепло должно производить975.
Таким образом, налицо тотальные изменения. Усталость, изнуренное состояние не зависит больше от какой-то слабости волокон, как считалось в XVIII веке976, «расслабления» частей тела, изнеженности нервов, но связано с неким отсутствием баланса в самом газообмене: с одной стороны, это избыток тепла, с другой – недостаток сжигания, вследствие чего совершаются тщетные усилия для преодоления немощи. Меняется предмет изучения. Потери меняют форму и место. Усталость вызывается нехваткой конкретной вещи – огня, и бесполезными судорожными движениями, даже болью, которая их сопровождает. Объяснение поменяло вектор. Взгляд переместился. В основе процесса – общая и совершенно материальная сила:
XIX век был одержим проблемой усталости, но не только «истинной» усталости индивидов в индустриальном обществе. Это был также как бы негативный отпечаток тела, воспринимаемого как термодинамическая машина, способная сохранить и развить энергию977.
Нельзя сказать, чтобы средние показатели достигались с легкостью или чтобы любая работа соответствовала предусмотренному уровню газообмена. Выводы с неизбежностью подчеркивают «различия между индивидами в плане поглощающей способности легких»978.
Важность заключается в другом: необходимо избегать любой бесполезной траты сил, не совершать ненужных движений, не напрягать лишний раз мускулатуру; в результате этого процесс «сжигания» окажется под контролем, а усталость, вызываемую работой, можно будет объяснить и предотвратить. Это заведомо упрощенный вывод, очевидно близкий к тому, что демонстрировала промышленная механика, экономя, адаптируя движения и делая их более точными; в то же время здесь существуют большие различия: расчет теперь направлен не только на плавность или координацию движений, но и на потребление и его свойства, на более эффективное использование энергии.
Взгляд на проблему решительно изменился. Появился новый объект изучения, пришедший на смену расчету и измерениям, – грудь, ставшая «топкой», главным элементом «мотора». Ее формы оцениваются, ресурсы прогнозируются. Такие науки, как гигиена и физиология, относят ее к «капиталу» организма. В 1823 году Габриель Андраль начинает курс клинической медицины с составления списка «болезней груди»979, а в 1828 году – курс гигиены с исследования «атмосферного воздуха и дыхания»980. Цели доселе небывалые. Строение грудной клетки становится залогом крепости организма, в особенности ее объем, вплоть до того, что Маршалл, английский врач, в 1840 году занимавшийся осмотром новобранцев, заявил о невозможности брать в британскую армию «лиц, окружность груди которых менее 31 дюйма [приблизительно 75 сантиметров]»981, Вуаллез начал искать признаки туберкулеза982, а Луи Лаверан пытался установить цифровую «вилку» между сильными и слабыми: у первых окружность груди 83 сантиметра, у вторых – 77 сантиметров983. Средние значения необходимы также для выправки и общего облика.
Остается дыхание, интерес к которому возрос больше чем когда-либо. Некоторые в его изучении доходят до исступления, как, например, Люттербах, «профессор натуральной медицины», который в эссе, написанном в 1852 году, c энтузиазмом «литературных безумцев» пытается выделить более тридцати различных способов дыхания984: «волнообразное» – облегчающее «умственную усталость», «ритмичное» – облегчающее усталость, вызванную ходьбой, «прогрессивное» – для облегчения усталости, вызванной бегом, и множество других, имеющих какие-то невероятные цели: «прерывистое» и «округлое», «дрожащее» и «поверхностное», «очистительное» и «слюнное», «питающее» и «изохромное». Эти пустые, псевдонаучные, во многом иллюзорные изыскания тем не менее свидетельствуют о значении, которое в начале XIX века придается дыханию.
Наконец, самым оригинальным и эффективным оказался «спирометр», изобретенный в 1845 году Джоном Хатчинсоном. Это аппарат, в цифровом виде выражающий объем дыхания при форсированном выдохе, количество воздуха, используемого легкими985. Градуированный колокол, плавающий на поверхности жидкости в сосуде, определяет количество выдыхаемого воздуха. К ранее существовавшим добавляется еще один эталон выносливости. То, что было «внутри», выходит наружу. Самые выносливые – те, у кого объем выдыхаемого воздуха наибольший, те, у кого каждый вдох обеспечивает наибольшее сгорание. Отсюда – небывалая убежденность в получении таким образом «ценных указаний для измерения силы индивидов и своеобразная профилактика неминуемых болезней»986.
Новый взгляд на питание
Исследования Гирна по-прежнему касаются дыхания, «сжигателя» и его роли, потребляемого кислорода. В то же время взгляд с точки зрения энергии с неизбежностью обновляет роль питания, потому что от качества «сжигаемого» материала зависит совершаемая работа. В 1830 году Альбрехт Тэер утверждал:
Сила, активность и ловкость человека бесконечно разнообразны и в большой мере зависят от его питания и благополучия условий, в которых он живет. Рабочий, которому я даю двенадцать условных единиц питания, может выполнять вдвое больше работы, чем рабочий, которому я даю шесть987.
Это умозаключение кажется банальным – само собой разумеется, что дефицит питания влечет за собой усталость и изнуренность. Мишель Леви придерживается простейшей гигиенической теории, утверждая в 1844 году, что «пределы возможностей определяются чувством усталости, наступающим скорее у людей слабых и плохо питающихся, чем у тех, кто живет в других условиях»988; при всей своей очевидности это утверждение весьма оригинально, так как напрямую соотносится с кислородом и процессом горения; двоякие свойства органического горения подтверждали химики во второй половине XIX века: в процессе горения участвуют поддерживающий его газ и горючий материал, пламя и горящая субстанция. Вероятно, это победа образа, но абсолютно конкретного: «Еда для животного организма есть то же самое, что топливо для печи»989. Юстус фон Либих в 1830‐х годах990 относит продукты питания к двум категориям: те, которые способствуют обновлению органов и тканей, и «пластичные продукты», способствующие поддержанию в организме телесной искры, «продукты для дыхания», которые выводят углекислоту и дают калории, – «жир, крахмал, камедь, сахар, пектин, бассорин, вино, крепкий алкоголь…»991. Это тем более смелый и даже новаторский анализ, потому что он обнажает деградацию организма, вызванную процессом горения: присутствие в крови молочной кислоты, усиливающееся при физической нагрузке. Это совершенно новое объяснение боли от усталости, данное с точки зрения химии.
Таким образом, важнейшей частью процесса оказывается «энергия»: для запуска «машины» и повышения ее эффективности необходимо питание. Географы и статистики в начале XIX века вновь противопоставили бедные регионы богатым, слабое население сильному и стигматизировали департаменты Центра, «ту часть Франции, где едят больше всего каштанов: из 2 700 000 гектолитров каштанов, потребляемых во Франции, на эти пять департаментов приходится 1 436 000 гектолитров»992. Этот же показатель упоминает и Бальзак, квалифицируя действия Бенасси, своего «сельского врача», который предпринимает попытку с помощью полного пересмотра рациона питания изменить жизнь в своей деревушке, месте диком и изолированном: вместо «картофеля и молочных продуктов»993 чаще есть белое и красное мясо, что гарантирует поступление белка и вернет организму выносливость: «Я исцелял крестьян от болезней, которые так легко поддаются исцелению; в самом деле, все сводилось к тому, чтобы вернуть им силы, дав питательную пищу»994, 995. Наконец, о том же самом говорит Джон Синклер, давая советы английским аграриям: считается, что энергетическая ценность овса выше, чем у соломы, поэтому именно им предпочтительнее кормить рабочих лошадей; «если лошадей дважды в день так кормить, они не только будут в состоянии вспахать три четверти акра [30 соток] в день, но, как правило, остаются здоровыми и полными сил к началу посевных работ»996.
В 1850‐х субъективность и недоверие пока берут верх над ученым взглядом на проблему. Упертость побеждает верификацию, уверенность – эксперименты. В частности, мясо, «пластичный продукт», а не «горючий», по терминологии Либиха, безраздельно присутствует во всех предлагаемых диетах. Оно привлекает внимание, оно близко человеческой плоти, благотворно действует на мускулатуру, участвует в кроветворении, при этом его конкретная роль не доказана. Именно его упоминает Пьер-Оноре Берар в своем «Докладе о режиме питания в лицеях Парижа» (Rapport sur le régime alimentaire des lycées de Paris) в 1852 году и даже приводит точные цифры:
Для старших классов – 65 граммов на человека в каждом приеме пищи;
для средних классов – 55 граммов;
для младших классов – 45 граммов997.
Мясо фигурирует и в «Инструкции совета по здоровью в армии» (Instruction du conseil de santé des armées) от 5 марта 1850 года – оно должно «занять главное место в питании солдата»998. Мясу в середине века посвящаются хвалебные тексты о «пищевой гигиене»: «Оно интенсивно восстанавливает силы и при этом довольно легко переваривается организмом»999.
Вопрос, впрочем, в XIX веке был изучен недостаточно, что мешало улучшению ситуации, однако не умаляло значения возникшей в то время обеспокоенности: внимание обращалось на дыхание и питание, на развитие мускулатуры и движения; таким образом, сопротивление усталости изменилось, стало предметом изучения и прогнозов.
Определение «конституции»
Возникает проблема определения критериев неутомимости, возможной стойкости – проблема разделения на сильных и слабых, устойчивых к усталости и не выдерживающих ее. Классические способы в данном случае не помогают. Такие методы, как придирчивый осмотр телосложения в целом, внимание к «цвету лица», к «живости взгляда и блеску глаз»1000 и даже ощупывание, как ощупывали каторжников во времена Франциска I, потеряли актуальность. Физиология и энергетика усложнили измерения. Функции организма стали глубже. Видение проблемы изменилось благодаря изучению дыхания, питания и работы мышц с точки зрения химии. В XIX веке появилось и закрепилось понятие «конституция», вбиравшее в себя разнообразные скрытые качества, мобилизующее более личные и запутанные данные. Медицинские словари 1820–1830‐х годов настаивали на этом термине, обозначая им «организацию каждого отдельно взятого индивида»1001. Примерно в 1840 году гигиенисты дают конституции наиболее проработанное определение, ссылаясь «на уровень физической силы, на большее или меньшее совершенство, с которым выполняются различные действия, на степень сопротивляемости болезням, на уровень витальности и, следовательно, на продолжительность жизни»1002. Потенциал каждого обретает системность и в то же время своеобразие. Определение отныне становится комплексным, внешние проявления теперь не так очевидны: «Здоровье атлетически сложенных людей совсем не обязательно оказывается стабильно крепким»1003. Мускулистый вид может вводить в заблуждение. «Уровень витальности»1004 нельзя определить сразу.
Остаются приборы, изобретенные в начале века: динамометр, спирометр, а также химия дыхания и химия крови; появилась новая наука – гематология, предлагающая индикаторы сопротивляемости организма или его слабости: «Известно, что силу или слабость конституции (телосложения) показывает повышение или понижение количества кровяных телец»1005. Эти приборы используются в научных лабораториях, применение их в повседневной жизни ограничено. Отсюда – поиск критериев, которые можно использовать в условиях реальной жизни, но которые в то же время отвечают новым представлениям о теле, основанным на его продуктивности, энергии и мощности обмена веществ.
Это показывает оценка здоровья военных, ставшая более систематической благодаря регулярным проверкам и продлению срока призыва в первые десятилетия XIX века. Здесь также используется слово «конституция» с эпитетами «плохая», «хилая», «слабая», «сильная», при этом обращается внимание «на отсутствие пороков развития конечностей, на плотные и хорошо прорисованные мускулы умеренного объема без излишней выпуклости»1006. Как бы там ни было, это взгляд, имеющий строго определенную направленность, выхватывающий в первую очередь то, что гарантировало бы «гармоничность» функций, в частности грудь колесом, которая должна быть «квадратной, широкой и расширяющейся с легкостью»1007. Царит убежденность в том, что главное – это дыхание, его темп, движения, свобода становятся первейшим критерием при оценивании конституции. Об этом говорится в докладе о «призывном контингенте 1840 года», адресованном префекту департамента Нор: «Будучи убежденным в том, что общая конституция должна быть тщательно изучена, я счел, что при приеме решений объем грудной клетки и качество питания важнее, нежели незначительные искривления»1008. В рекомендациях по осмотру призывников то и дело встречаются выражения «плохая конституция», «слабая комплекция», «плохая грудь», «искривление позвоночника», «сутулость», «крайняя худоба», «крайне слабый торс» со всеми предполагаемыми энергетическими последствиями; это составляет около трети причин освобождения от воинской повинности (1188 из 3851 в департаменте Нор в 1841 году1009), и все эти причины не дают возможности противостоять «тяготам войны»1010. Значение внешности при приеме решения снова возрастает, но полностью переосмысляется.
Это проникает в повседневную жизнь. Силуэты оцениваются по-новому. Линии, осанка меняются. Главная роль здесь принадлежит легким. Это можно видеть на примере тяжелой работы мусорщиков, связанной с плохими запахами; мусорщикам помогает «широкая грудь» – признак «силача»1011, или жителей гор, которые ходят вверх и вниз по склонам в условиях разреженного воздуха с малым количеством кислорода; их спасает чрезвычайно объемная, выгнутая грудь, размеры которой больше обыкновенного1012.
В романтическую эпоху такие формы в моде. Яркий жилет, выставляемый напоказ, ставший «главной деталью»1013 мужского костюма, подчеркивает грудь и ее «усиленный» профиль и даже «удостоверяет личность» хозяина: «Покажите мне жилет, и я скажу, кто его хозяин»1014. Лацканы также подчеркивают квадратную форму груди. Этим легким и в то же время «крепко сбитым» образам созвучно мнение закройщика: «Костюм, сшитый по моде 1828 года, должен расширять грудь и плечи, придавать фигуре коническую форму; такой же формы должны быть и бедра»1015. «Практическое руководство закройщика» (Guide pratique du tailleur) 1848 года рекомендует придавать верхней части одежды форму сильно расширяющейся и изогнутой трапеции1016. Отныне постоянно противопоставляются друг другу два профиля: буржуа с распущенным поясом и тяжелым животом и денди с затянутым поясом и широкой грудью. Канонический образ этого мы видим на иллюстрации Жан-Жака Гранвиля к пословице «Не все то золото, что блестит»1017 в книге «Сто пословиц», вышедшей в свет в 1845 году: одетый по моде молодой человек с видом победителя высмеивает пожилого пузатого претендента на руку красотки.