Второй персонаж был не менее импозантен. Его лицо мне сразу показалось знакомым, и, немного разогнав память, я вспомнил, что это Гриша Смольский. Успешный в прошлом аферист и выжига. Несмотря на провалы в бизнесе, Гриша старался держать марку. По отделению ходил в длинном кашемировом пальто темно-синего цвета, покрой которого был датирован концом прошлого века. Из-под этого символа псевдоблагополучия были видны красные спортивные брюки с черными лампасами, а дополняли гарнитур белые сандалии, обутые на босую ногу. Оправа очков казалась именной. Но имя GUCCI было лишь выгравировано на дужке: настоящего мастера звали «китайский штамповочный станок». Гриша, увидев меня, не признал. Вернее – сделал вид. Мол, это не я, не Гриша Смольский. У Гриши Смольского всё хорошо, а я просто на него очень смахиваю. По его лицу было видно, что в мозгу он филигранит очередную «афу», на которую в наше время не клюнет даже беспредельно доверчивый человек. Резонно подумав, что не у одного меня в этом храме болезней должно быть плохое настроение, решил поздороваться:
– Здравствуй, Григорий. Как сам?
– О! А я тебя и не узнал! Ты знаешь… Ничего, ничего. Не как раньше, конечно, но терпимо, – соврал Григорий.
– Терпимо, Григорий, понятие с оттенком мученическим. Мне говорили: ты видеостудию с мартышками перед камерами открыл.
– Врут. Я такой херней никогда не занимался. (Мне показалось, что я угадал.) А ты-то сам как? Чем дышишь, Майкл? – Мое имя он произнес нараспев.
– А я на стройке.
– Да ладно… В недвижку ударился?
– Нет, Гриша. Не мое это все. Недвижка, биржи, страховка… Пошел на стройку бетонщиком.
Ученые подсчитали, что человек в среднем врет двенадцать раз в день. Если бы в тесте участвовал я, их показатели значительно изменились бы. Но, не успев испортить Грише настроение, я его тут же поднял. Чужие неудачи Гришу веселили больше, чем собственные.
– Слушай, но тяжело ведь, наверное, охеремонно! Вот тебя угораздило! А платят сколько? (Этот вопрос до сих пор у нас считается незазорным.)
– У нас не платят Гриша, мы зарабатываем. Зарплату выдают каждый день. Тридцать лат на руки. – Я нагло копировал героя фильма времен хрущевской оттепели.
– Ну на эти бабки сейчас не разбежишься. У тебя же семья, наверное… Слушай, Майкл, а мне вообще говорили, что ты к родне, в Штаты слинял.
– По поводу семьи ты прав. Четверо детей, один еще питается грудным молоком. Жена работает санитаркой в этой больнице и подрабатывает уборщицей в Обществе слепых. Живем скромно. Я бы сказал, очень даже скромно. Но, слава Господу нашему Иисусу, помогают братья по вере нашей. Хвала им и благоденствие и в миру, и на небесах. (На этих словах Гриша начал переминаться с ноги на ногу, и по расширенным зрачкам было видно его искреннее удивление и даже сочувствие.)
– Ты что, в секту ударился? – чуть ли не шепотом спросил он.
– Не в секту, Гриша, а в братство. В великое братство отца Виссариона, пророка истинного и человека святого. Вот меня выпишут, и я тебя к нам на службу приглашу. Очистишься от скверны, станешь пути праведные видеть, а не лживые.
– Нет, Мишаня… Спасибо, конечно, огромное, но я как ходил в Синагогу, так и буду ходить. Братство помогает… Я слышал, что братство это ваше только и делает, что на Виссариона горбатится, а само впроголодь живет. Да, Мишаня… Вот тебе и Америка.
– А по поводу Америки, кстати, правда. Поехал к тетке в Лос, выебал на вечеринке у Мадонны Пэрис Хилтон, она отписала на меня парочку отелей. Я их благополучно пропил в компании с Дональдом Трампом и Куртом Воннегутом, а потом, накурившись травы, перепутал полицейского с Микки-Маусом. Меня выслали за неуважение к стране и больше там не ждут.
– Ясно… Кроме меня, ты здесь зрителя не нашел. Я сразу заподозрил, что гонишь. Живем очень даже скромно, а в руках пачка «Parliament». Да и костюмчик спортивный недешево стоит. – Гриша погрустнел.
– Да ладно, Гриня. Ну пошутил.
– Шутник, б****. Водку будешь?
– Водка в отделении урологии – это как фейерверк на заводе по заправке газовых баллонов. Не буду. Мне кашку есть надо и пить «Актимель». А еще йогурт «Растишка» нямкать. Смотришь – и вправду подрасту, поумнею.
Разговаривая с Григорием, я уловил зажеванный чем-то запашок спиртного. В этот момент подошел дедок. Звали его Валдис. Взяв Гришу под локоть, он предложил сходить покурить. Учитывая непомерную разговорчивость старичка, я от идеи прогуляться вместе с ними отказался. Говорил Валдис очень громко. У него был мобильный телефон. Я не обратил внимания на модель, но, скорее всего, этот аппарат разрабатывали специально для глухих. Когда мне было запрещено вставать, я оценил это чудо техники. Даже за стеной был слышен голос звонящей ему жены. Все разговоры были в одном стиле.
– Ну как ты там, Валдис? – вопрошала благоверная.
– Да хер его знает, родная. Сам не пойму. То хорошо, то опять тянет.
Хорошо было Валдису, когда его мозг находился подшофе, а тянуло у него не печень и не селезенку. Тянуло его в магазин в моменты похмелья.
– Ты скажи, что тебе покушать привезти завтра?
– Ничего не вези. У меня еще с прошлого раза осталось. Привези лучше бутылочку бальзамчика. Мне тут один человек сказал, что в моем случае это очень полезно.
– Я тебе дам, б****, бальзамчика. Я тебе, сука, такого бальзамчика дам! Завтра жди, приеду.
– Светочка, подожди милая! Не бросай трубку. Как там котик наш?
– Котик жив, и в отличие от тебя жрет корм, а не водку.
Все разговоры были примерно в одном стиле: про бальзамчик, котика, имени которого я так и не узнал, и надорванное здоровье Валдиса. Иногда Валдис обращался ко мне.
– Пойдем, молодой человек, уточек покормим.
– Я уже свою «уточку» час назад откормил. Вернее, отпоил.
После этого он ко мне не приставал.
Общаться с Гришей и его товарищем меня тянуло не особо, лежать в палате надоело, а теплую куртку и кроссовки не привезли. Сказали, что непредсказуемый характер может отправить меня дальше газетного киоска или магазина. Поэтому, когда читать было уже невмоготу, я мерил шагами коридор отделения. Отделения, в котором не было ни одной молодой и симпатичной медсестры. Хотя, наверное, всё же были, просто не в моем вкусе.
В очередной раз наматывая круги, увидел стоящего у открытой палаты Валдиса. Уперев руки в бока, он медленно покачивал головой. Палата была пуста, а исходивший из нее запашок говорил, что там провели дезинфекцию.
– Ну вот и всё… Отправился на вечный отдых. Да будет царствие ему небесное. Хороший был человек или плохой, все равно жалко.
Мне эта фраза не понравилась. Да и ход событий тоже. Вчера на его месте мог оказаться я. Может, просто смена состава?..
– М-да… И давно умер? – робко поинтересовался я.
– Да вот недавно увезли. Такая штука – жизнь, молодой человек. Сегодня уточек кормим, а завтра вместе с ними улетают на юг наши души.
От его маразматической философии меня аж передернуло. Сам чуть не отправился руками облака раздвигать, а тут на тебе… Тяжелых в этом отделении нет, а душа человека улетела с уточками на юга. Несмотря на запрет врача, я спустился покурить. В скверике никого не было. По стеклянным галереям соседнего отделения наперегонки ездили каталки и кресла с больными. Одинокая ворона, примостившись на скамейке, теребила пустую упаковку из-под чипсов. Возвращаться в палату не хотелось. Жаль, мне не привезли теплую куртку и кроссовки. Я бы не сбежал. Нет… Я бы просто вышел за ограду больницы.
Через минут сорок приехала Анна. Сказала, что жутко соскучилась и видела плохой сон перед тем, как все случилось. Все ее сны сбываются. Наверное, это еще один дар талантливых художников. И самое интересное, она их запоминает до мелочей. Иногда простые, иногда напоминающие сюрреалистические кошмары.
– Пройтись не хочешь?
– Я в свитере замерзну.
– Халат у сестрички попроси.
С халатами в отделении было так же плохо, как с красивыми медсестрами. Открыв палату, из которой недавно вывезли покойника, «сестра» протянула мне теплый халат. Изделию мог позавидовать любой талиб. Стеганый, зеленый, как знамя ислама, и, главное, чистый.
– Не-е-е-е… Я этот надевать не буду.
– Это еще почему?
– Да в нем покойник, может, ходил, которого сегодня увезли.
– У тебя жар, Миш?
– Какой жар? Здесь человек преставился, а вы мне халат из его палаты даете. Не надену.
– Тебе кто сказал, что здесь человек умер?
– Валдис сказал. Сказал, что улетела его душа с уточками на юг.
– А у тебя Миша, по-моему, кукушечки с головы улетели и, по-моему, на север. В этом отделении сто лет никто не умирал. Здесь две девушки лежали, сегодня выписались. А если ты будешь слушать всё, что говорит этот старый идиот, тебе и со снотворным здесь заснуть не придется.
Валдис с Гришей всё чаще закусывали водку сигаретами, и я начал бояться, что Григорий воспылает к старикану далеко не сыновьей любовью. Через день меня выписали и сказали, чтобы в конце недели я показался врачу. Доктор сказал общие фразы о режиме, минимуме сигарет и посоветовал пить антидепрессанты. Я заглянул в свою бывшую палату, тепло попрощался с отставным полковником, который лежал на соседней койке, и решил зайти в палату к Грише с Валдисом. Койки были пусты.
– Сестра, а где Валдис с Гришей?
– Гриша курит в сквере, а Валдиса еще вчера увезли…
Бухгалтерия подворотен
Я возвращался от Велты. Мы обменивались визитами половой вежливости, когда банановоз с ее мужем на борту несся по волнам трансатлантической коммерции. Квартира Велты – это громадная кровать, большой угловой диван, и вместительная «джакузи». Смешная, глупенькая, стройная Велта. Дева, способная развеять миф о латышской фригидности. За две недели до прихода Андрея из рейса, Велта брала тайм-аут. Желающая ежесекундно нимфа страдала четырнадцать дней. Иногда мне было неловко перед ее морским оленем.
– Шторм усиливается! В рефрижераторах повыш