Ганнибал поднялся с кровати. При этом он одним движением стянул с кровати легкое покрывало. Оно соскользнуло, обнажив тело Розы: она свернулась на постели калачиком. Роза лежала к нему спиной, пока, сидя на краешке кровати, он натягивал трусы и джинсы, не обращая никакого внимания на ее дрожащее тело. Она дрожала не от холода: комната хорошо обогревалась. Она дрожала, потому что не знала, что делать: у нее было такое чувство, словно ее изнасиловали. За двадцать минут их плотского свидания, она отдалась ему вся, а он вторгся в ее личное пространство, растерзал в клочки чувства, так что от Розы осталась одна пустая оболочка. Девушка ощущала жжение между ног, но еще сильнее жгло в груди. Она чувствовала опустошенность и безутешность, словно ее душу вычерпали до дна и иссушили. Единственное, что оставалось, — лежать и дрожать.
Темнота окутывала комнату. Только брызги лунного сияния попадали в комнату через щелку. Ганнибал взглянул на огромную черную дыру телевизора и скомандовал: «Ганнибал». Телевизор включился, и начался фильм. Светящийся экран залил комнату невыносимо яркими отблесками. Этим он отнял у нее последний защитный покров. Теперь она осталась абсолютно голой: странное для стриптизерши чувство стыда от сознания собственной наготы беспокоило ее.
— Похоже, мы никуда не пойдем, — сказала она, прикрывая глаза от яркого света.
— Думаю, нет. Но ты можешь пойти одна, если хочешь.
— Знаешь, я до сих пор не могу поверить, что сделала это. Не могу поверить: я выскочила из дома и примчалась сюда, чтобы сотворить с собой такое. Ненавижу тебя.
Она поднялась и стала отыскивать свою одежду. Вскоре она вспомнила, что сбросила ее на пол возле телевизора. Она взяла себя в руки и приблизилась к ослепительному свету экрана, на котором виднелось обезображенное лицо Мейсона Верджера. Роза встала на колени и принялась подбирать одежду. Ганнибал сидел не шевелясь и смотрел кино, пока она одевалась в отблесках экрана. Она уже собралась уходить, когда он окликнул ее.
— Постой, не уходи.
— Какого черта тебе надо теперь? — огрызнулась она. Он поднялся, сбросив с себя покрывало, и подошел к ней. Его близость вызывала беспокойство и пугающе влекла ее. Роза отвела глаза, боясь встретиться с отблесками пламени в его глазах.
— Какого черта тебе надо?
— Не хочу, чтобы ты уходила, — ответил он.
— С чего это вдруг?
— Ты не можешь уйти. Ты не можешь, потому что... я собираюсь тебя съесть.
— Что? — остолбенела она. На какой-то момент она подумала, что это какая-то извращенная сексуальная прелюдия, так как Ганнибал начал оттеснять ее в угол комнаты, в темноту. Он подошел ближе и сделал агрессивный выпад в ее сторону, словно собирался откусить ей нос. Он остановился пугающе близко, в каком-то дюйме от ее лица, а затем отпрянул и усмехнулся.
— Я просто хотел тебя подразнить, — сказал он.
— Что?
— Не уходи. Не нужно. Я не хочу, чтобы ты уходила. Ты мне нравишься. Мы можем сходить в ресторан в любой другой день. Я просто не хочу никуда идти сегодня. Моя кухарка может приготовить все, что захочешь. Оставайся, посмотрим вместе фильм. Я не хотел тебя напугать.
Роза была сбита с толку больше, чем когда-либо в жизни. Она еще ни разу не видела такой резкой перемены в поведении. Сейчас Ганнибал вел себя по-человечески, впервые за этот вечер. Прочь. Беги. Спасайся. Эти слова пульсировали у нее в мозгу. Но она не слушала их. Ганнибал повел ее к кровати, и они сели рядом и стали смотреть фильм вместе. Она собиралась уйти, но Ганнибал совершенно загипнотизировал ее. Он уже изорвал в клочья ее самоуважение, а теперь она чувствовала, что ее разум не в силах противиться его власти.
И она сидела и смотрела фильм вместе с ним, а Ганнибал свободно выказывал свои эмоции, свой восторг от происходящего на экране. Она улыбалась, а временами увлекалась фильмом. Через час она расслабилась и перестала думать о том, что произошло раньше. Ночь становилась такой, какой она представлялась ей с самого начала. И она постаралась не придавать значения случившемуся, наслаждаясь настоящим моментом. А Ганнибалу в это время не давало покоя желание овладеть ею снова, как только закончится фильм. Число просмотров достигло 112.
39
Эрика одиноко сидела в яркой кабинке цвета фуксии, смотрела в окно и вертела в пальцах пустую чашку. Она уже полчаса ждала Миху в этой манхэттенской закусочной. Эрика устала и потому даже не обратила внимания на официантку, поставившую перед ней красивый черничный кекс.
Официантка удалилась, а Эрика продолжала разглядывать проезжавшие за окном машины, когда кто-то тихо подошел сзади и поцеловал ее в щеку. Она молча улыбнулась в ответ на приветствие, наблюдая, как ее любимый сел напротив, принеся в кабинку легкий лавандовый аромат.
— Так что стряслось, почему ты хотела встретиться здесь? — спросил он.
— Мне нравятся их черничные кексы.
— Ясно, — протянул Миха. — Ну ладно, какова бы ни была причина, я всегда рад тебя видеть.
Она не ответила и какое-то время сидела молча.
— Миха, ты писал тексты для песен Быка?—спросила она затем напрямик. Эрика выпалила это одним махом, опасаясь, что иначе начнет мямлить и ходить вокруг да около. И, возможно, убедит себя, что не стоит задавать этот вопрос вообще. А так не годится. Ей необходимо знать правду.
— Да, — после некоторых раздумий ответил Миха. Интересно, кто надоумил ее задать этот вопрос. Но Миха понимал, что, раз Эрика задала его, она уже знает ответ.
— И песню, что направлена против Безупречного?
— Мы работали над ней вместе... но по большей части я.
— Давай попробуем устранить одно противоречие. Ты был свидетелем той сцены в поезде, сидел рядом со мной. Казалось, ты потрясен случившимся не меньше, чем я. Как ты мог сделать такое, Майкл?
— А что я сделал? Я хочу сказать: в этом не было ничего личного, по крайней мере не с моей стороны. Это все чистая риторика, просто часть игры.
— Перестань, Майкл. Будь честным со мной. Я хочу услышать совсем другое.
— Услышать, что? Пойми, еще вчера я соперничал с другими пацанами на сцене, чтобы только взять в руки микрофон. А в следующее мгновение Бык заявляет, что ему нравится мое творчество, и предлагает больше денег, чем я видел за всю жизнь, чтобы я писал для него тексты. Я поэт, и я буду писать тексты так или иначе. Что в этом плохого?
— Так ты не видишь в этом ничего плохого?
— Детка, поверь, в последние дни я понял, что это во многом неправильно. Но таков уж хип-хоп: это состязание.
— Послушай, мы оба ехали в том поезде и видели, куда приводит хип-хоп.
— Знаю. Я тоже не остался равнодушен к случившемуся. И пытался убедить Ганнибала, что нужно притормозить с этой войной. Но он не стал меня слушать. Так что прикажешь делать?
— Перестань писать для него тексты.
— А ты перестанешь быть сестрой Безупречного?
— Что? — растерялась она.
— Да ладно, Эрика. Не будь такой наивной.
Только один человек в мире говорил ей такие слова.
И она ненавидела, когда он их говорил, но еще больнее было услышать их от Михи.
— Знаешь, я терпеть не могу, когда меня называют наивной.
— Ладно, извини. Но это не так-то просто. Понимаешь, год за годом ты отчаянно мечтаешь подписать контракт и готов уже согласиться на все, что предложат. И наконец это происходит: тебя берут в команду и говорят, что именно ты должен писать. И даже если это не совсем то, о чем ты мечтал, ты делаешь то, чего от тебя ждут, потому что это твой шанс и ты не хочешь его профукать. И будешь делать до тех пор, пока не создашь себе прочное положение — и тогда уже сможешь творить так, как тебе нравится. Да, я написал «Свержение короля», но ведь я написал и «Боевых слонов».
— Значит, предлагаешь закрыть глаза на происходящее, и пусть все идет как идет?
— Закрыть глаза на что? Я просто делаю то, что умею, чтобы заработать себе на хлеб.
— Хлеб насущный, бабки, зелень. Деньги — это все, что волнует людей.
— Мне плевать на деньги, — спокойно возразил Миха, хотя его глубоко задело, что Эрика причислила его к заурядным материалистам. — Любовь моя, ты слишком сурова ко мне, а при этом ты сама лицемеришь.
— Что ты такое говоришь?
— Благодаря этой самой зелени твоя жизнь круто изменилась. А я тебя знаю, Эрика. Как бы тебя ни волновали всякие там проблемы, тебе нравится новая жизнь. Нравится жить в большом доме и не думать о том, как добыть денег на еду и оплатить аренду. Поразмысли над этим.
Ей не пришлось размышлять долго. Она вспомнила свою спальню с огромной гардеробной и новенький БМВ, который теперь водила. Она продолжала учиться, но без всякой цели. Ее жизнь стала сплошным непостоянством: она порхала и радовалась каждому дню, а все благодаря любви и щедрости брата.
—Ты прав. Абсолютно прав. Может быть, я во многом неправильно смотрела на мир и на себя саму. Но хочешь правду? В тот день в поезде у меня на многое раскрылись глаза, и я понимаю, что нужно прекратить то, что сейчас происходит. Мы не можем допустить, чтобы все продолжалось в том же духе. Это серьезней, чем мы думаем. Ты видишь здесь только бизнес, но там, на улицах, тысячи людей, и многие еще глупее тех мальчишек в поезде.
И все они воспринимают происходящее как нечто личное. Но поверь, я понимаю и твою позицию.
— И ты поверь: мне нет дела до той дряни, которую я пишу. Я предпочел бы сидеть здесь целыми днями и писать стихи о тебе.
— Правда? И что бы ты написал?
— Описал бы, что чувствую, когда ты рядом.
— И что же?
— Я чувствую цельность, единение и покой. Но, говорят, покой трудно продать, — добавил он.
— Неправда. Нужно только правильно его преподнести.
Эрика протянула руку через столик, ища его ладонь.
Он потянулся ей навстречу, и их руки соприкоснулись. Любовь сочилась через кончики пальцев, когда они сплетали их, лаская друг друга. И вот уже сердца их забились чаще, а разум стала застилать сиреневая дымка.