— Тогда, боюсь, мы оказались в затруднительном положении.
— Вы хоть что-то можете нам рассказать о нем? Где он жил, откуда был родом, — что угодно? — настаивала медсестра.
И снова Эрике показалось странным, что она не в состоянии ответить. О его жизни до их знакомства она сохранила только какие-то обрывки воспоминаний. Он упал с велосипеда в юности. Он провел немало вечеров в баре «Спит». Он искал любовь и...
— Ах да, у него был младший брат и две сестры. Но я ни разу не встречалась с ними и не разговаривала. Не знаю, где они живут. Он говорил, что они не ладят друг с другом.
Рассказывая о родственниках Михи, она тут же вспомнила Терренса: у него тоже не складывалось общение с братом и сестрами.
— Кажется, он родился в Бруклине. И знаю, что собирался переехать в Гарлем, но не успел.
— Где же он ночевал? — спросила медсестра.
— Чаще всего в доме Ганнибала, а еще мы нередко проводили ночь в гостинице, — ответила она. Случайное упоминание Ганнибала вызвало в памяти многое, что было связано с этим именем. — Да, еще Миха дружил с Терренсом.
— Кто такой Терренс? И как с ним связаться?
— Терренс мертв, — ответила Эрика. — Терренс мертв.
Врач и медсестра раздраженно переглянулись.
— А есть кто-то живой, кто мог бы рассказать нам о Михе и его семье или о Терренсе?
— Ганнибал. Ганнибал, наверное, сможет рассказать. — Передав с этими словами эстафету другому, девушка тут же почувствовала, как разговор утомил ее. Вопросы ставили в тупик. Она искала ответы, но тонула в океане блаженной сиреневой дымки. Продолжая пытать свой ум, она ощутила, как сильно ее клонит в сон. Может, когда она проснется, ответы придут сами собой.
— Еще одно, мисс Уильямс. Вы сами знаете хоть что-нибудь о Михе? — спросила медсестра.
Наконец Эрике задали вопрос, на который она могла ответить.
— Да. Я знаю, что любила его, а он любил меня.
Поздним вечером Эрика сидела на ступеньках перед парадным входом огромного белого дома — дома Ганнибала. Она ждала уже много часов, терпеливо пересчитывая булыжники, которыми был вымощен проезд к дому: длинная, красивая дорожка, почти такая же, как в особняке Безупречного, тянулась к большим железным воротам, извиваясь, словно русло реки, и огибая деревья и лужайки. Ворота оказались открытыми, когда она пришла. Входная дверь тоже не была заперта, но Эрика не переступила порог. Она позвонила в дверь: никто не отзывался. Огромный дом казался пустым и заброшенным. Так продолжалось несколько часов, но Эрика ждала на ступеньках у входа, понимая, что рано или поздно владелец вернется, и тогда ему придется ответить на ее вопросы.
Она заметила желтое такси, появившееся на дорожке перед домом. Оно двигалось довольно быстро, но Эрике показалось, что прошла вечность, пока оно остановилось у входа. Наконец машина затормозила и встала, но двигатель продолжал работать. Прошло не меньше минуты, и только тогда дверца медленно открылась. Из машины вышел человек: он вытянул руку вперед, помогая себе выбраться из такси, а потом выпрямился и захлопнул дверцу за собой.
Такси отъехало по дорожке, вьющейся среди зеленых газонов, прочь из владений Ганнибала, а он остался стоять со стеклянной банкой в руках, глядя на вскочившую Эрику. Они молча и пристально смотрели друг на друга: оба не двигались и ничего не говорили.
Эрика столько собиралась высказать, но сейчас слова не шли ей на ум. Ганнибал тоже знал, что сказать, но его язык лежал в стеклянной банке, которую он держал в руках. И оба продолжали молчать.
Этот ли человек виноват во всех ее горестях? Она не знала, но искала ответ на этот вопрос и на многие другие. Однако стоя здесь один на один с ним, она чувствовала, что ей трудно говорить, трудно думать. Интересно, что у него в этой банке?
Но вскоре предстояло задать все вопросы: Ганнибал приближался к ней.
Он медленно шел по вымощенной мелким булыжником дорожке. Он поднялся по ступенькам на площадку перед входом, и пламя в его глазах обожгло Эрику, когда он задержал на ней взгляд. Она ничего не могла сделать: просто смотрела, как он приблизился к ней, прошел мимо и шагнул в дом.
Она ненавидела себя за трусость. Она ждала здесь много часов, а потом позволила ему уйти, не сказав ни слова. Ярость стала закипать в ее сердце. Нет, нельзя, чтобы все так закончилось. Она собиралась окликнуть его, когда Ганнибал медленно повернулся к ней лицом. Он поставил банку на пол, достал пейджер и стал печатать. Закончив, он снова взял в руки банку и подошел к Эрике. Пока он приближался, она почти нашла ответ на один из вопросов. В банке, которую он держал в руках, был, похоже, какой-то соляной раствор, а в нем плавал кусок плоти. И когда взгляд Эрики оторвался от содержимого банки, он снова встретился с мерцающим пламенем. Но на этот раз пламя в глазах Ганнибала не испугало ее. Он протянул ей руку, она в ответ протянула свою: он положил ей на ладонь пейджер и быстро ушел.
Снова он был совсем рядом, и снова она позволила ему уйти, не сказав ни слова. Но зачем ему понадобился пейджер? Она взглянула на экран и прочла оставленное им сообщение: «Я тоже его любил. Я любил их обоих. Мне очень жаль. Бык».
Эти слова принесли ей успокоение, многочисленные вопросы стали меньше ее терзать. К ней пришло некоторое утешение. Она знала, что Миха любил ее, и знала, что любила и по-прежнему любит его. Пока этого было достаточно. Она достала мобильник и вызвала такси. Та же самая желтая машина, из которой минуту назад вышел Ганнибал, вернулась за ней и увезла прочь. Тогда они виделись с Ганнибалом в первый и последний раз.
Ганнибал поднялся по лестнице на второй этаж, продолжая держать в руках банку со своим языком. Он проделал долгий путь по коридору до последней двери, хотя не было никакой разницы, в какой комнате провести ночь. Теперь они все пустовали. Он остался один: ни Мука, ни Терренса, ни Жнеца, ни ребят. Не было больше Михи и Безупречного. Какой смысл теперь жить?
Он вошел в темную комнату и хотел произнести: «Свет», но вспомнил, что у него больше нет языка. Он взглянул на свой громадный телевизор и вспомнил, как его экран разлетелся вдребезги. Он хотел закричать, но знал, что вместо крика получится только жалкий, уродливый вой. И он делал единственное, что ему оставалось: продолжал молчать, позволив чувствам терзать его изнутри. Он думал, что справится с собой, но эмоции разрывали его на части. Он упал на колени перед разбитым экраном и впервые за долгие годы, стоя в этой кромешной тьме, он заплакал — и плакал долго и мучительно. Он не знал, что в нем накопилось столько слез. В какой-то момент ему показалось, что если он сейчас не остановится, то утонет в море скорби, оплакивая свою жизнь. Но он ничего не мог с собой поделать: слезы, вырвавшиеся на свободу после стольких лет заточения, текли не переставая, легко и обильно.
А потом, продолжая рыдать, он заметил тонкую фигурку, сжавшуюся в дальнем левом углу у двери в ванную. Осознав, что он не один, Ганнибал попытался собраться с силами и понять, кто оказался свидетелем его слабости. Это была женщина, но больше он ничего не мог разобрать в полумраке. Впрочем, ему не пришлось долго раздумывать: Роза сделала шаг вперед. Он хотел спросить, что она здесь делает, но лежавший в банке язык не хотел повиноваться. Он почувствовал отчаяние оттого, что больше не способен общаться с миром.
Роза не сказала ни слова, приблизившись к нему. Она просто опустилась рядом с ним на колени. Он молча осыпал ее проклятьями. Он хотел, чтобы она ушла, и не придумал лучшего способа отпугнуть ее, чем открыть пошире рот и показать ей рваные остатки того, что когда-то было языком. Но вопреки его чаяниям она не испугалась, только придвинулась ближе, подползая к нему на коленках. Он попытался оттолкнуть ее от себя, но она не сдавалась. Она придвигалась все ближе, а он продолжал бороться с ней, пока тяжесть перенесенного горя не сковала окончательно его волю и он не перестал сопротивляться. Она прижалась к нему и обхватила руками, и голова его упала ей на грудь: она держала его крепко и нежно, согревая теплом своего смуглого тела. И в объятиях этой женщины Ганнибал впервые в своей жизни ощутил покой. Разум сдался, уступив место чувствам: он обхватил ее руками — и сломался. Он отпустил на свободу свое горе, вместе с ним выпустив из рук банку с языком: она покатилась по полу. И стоя на коленях в этих теплых объятиях перед разбитым вдребезги телевизором, Ганнибал плакал, плакал, плакал...
КНИГА СЕДЬМАЯ
50
Эрика сидела на сцене справа от места, отведенного ведущему. Пока гример прикасался к ее щекам кистью, добавляя румян, она осматривала пустой зал с отсутствующей публикой. Передача будет идти в прямом эфире, ее увидят миллионы, но в студии находились лишь участники и съемочная группа. Она наблюдала, как участники группы суетятся, стараясь побыстрее закончить приготовления. Операторы снова и снова проверяли положение установленных камер, звукоинженеры колдовали над микрофонами; над головой то и дело мелькали яркие вспышки: осветители пытались довести декорацию до совершенства. А гримеры наносили последние штрихи на лица Эрики и трех других участников шоу.
Шоу называлось «Карфаген сегодня», владельцем его был Карфагенянин, а ведущим Рузвельт Мохаммед — человек с мускулатурой бодибилдера и дикцией талантливого оратора. Он прекрасно подходил на свою роль. В его передаче обсуждались главные новости дня, а шла она на недавно появившемся канале — Carthage Television Network (Телевизионная сеть Карфагена). Телеканал CTN был кабельным и во многом походил на своего «старшего брата» — канал ВЕТ. Всего через три года после его основания число подписавшихся на него зрителей достигло нескольких миллионов.
Канал еще не мог в полной мере конкурировать с ВЕТ, но продолжал активно расширять свою аудиторию.
Эрика редко общалась с прессой после смерти брата. Она считала журналистов во многом ответственными за его гибель. Шоу Мохаммеда было, пожалуй, единственным, которое ей время от времени хотелось смотреть. И когда он лично позвонил ей и пригласил участвовать в передаче, посвященной жизни и творческим достижениям ее брата, Эрика согласилась, сознавая значимость темы. Она также понимала, как важно, чтобы программа получилась правдивой и искренней. За прошедшие годы на телевидении появлялось бессчетное количество шоу, в которых так или иначе затрагивалась жизнь Безупречного. И большинство этих шоу вызывали у нее раздражение: в них выступали люди, с видом знатоков рассуждавшие о вещах, говорить о которых не имели никакого права.