Вспышка вдохновения, следующая за столкновением с чьей-то особостью. И редчайшее успокоение, настигающее путём долгих выжимок и отсева, да примыканием к тихой гавани, где бежевые стены и золотистый свет. Насытиться там музыкой наполненных кофеином вен. И невесомым оргазмом, неописуемостью человеческих мгновений.
Всё, что двигало Мирой, – одержимость собой, потребность реализовать постукивающее дыхание. Не существует жертвенной любви, это оксюморон. Всё, что мы делаем, делаем для себя – для успокоения своей совести или потакания слабости (если речь о молчании). Более эгоистичные в итоге более правы. Боль – попадание в ловушку чувств и собственных ожиданий. А искусители и дальше сверкают своими лживыми зубами. Так редко в дар преподносится полная преданность на каждом этапе пути, без огрех и непомерной цены, что тотальное одиночество уже не кажется вопиющей идеей. А если и преподносится, скоро становится ненужной.
Никогда не получать желаемого… Так и выходит, что прошлое и будущее равны в своей эфемерности.
Наполовину Мира жить не умела, как и закрывать глаза на произошедшее. Если постоянно отказываться от чего-то, утягивать пояс, ждать, рано или поздно уже ненужным окажется счастье.
Всё, что было у Мирославы, – это её безграничное сознание, охватывающее нечто более весомое, чем плоскость почвы. Бесценный дар Вселенной. И как этого хватало… Время отметало мишуру прочь, расчищая сознание, предварительно ошкрябав его обнажённым клинком реальности. Преступны казались теперь россказни о чужих судьбах, безоблачных и безмятежных, поданные с нарочитым упрощением непознаваемости мотивов, реакций и пережитого… Сказки, скачущие по верхам и раскрывающие лишь скелет фактов, но никак не глубинные гейзеры внутренних противоречий.
Лопающаяся любовь с едкой примесью отторжения. Захватывающая и заливающая иллюзия полноты.
38
Мира с трудом разодрала глаза. Пахло спёртым воздухом. Между этими хлопающими дверьми, балконами и побегами распят был целый вечер, распластанный на бесконечно болезненную эру.
Почему так пересохло горло? В каком-то дурмане совершённого, которое не хочется вспоминать, но которое отдаётся щенячьей радостью в подреберье, она приподнялась на локтях.
Арсений остановившимся взглядом взирал на потолок. В голове его, должно быть, те же туман и вакханалия пережитого. Всё сдвинулось, померкло… Обросло серой тусклостью.
Утонуть в безбрежном поле было бы её концом в какой-нибудь светлой книге. Но не в изматывающей жизни, не терпящей статичности, как только её захочется. Она вернулась ещё до наступления сумерек. Просто потому, что дом сулил бурю, а буря покоряла её статичность.
Накатившая полнота жизни, момента, этой ссоры и привкуса недавней пиццы во рту впрыснулись Мире в разум.
– Ты лишила меня Вари, а теперь хочешь лишить себя? – орал Арсений с воспалёнными глазами, метаясь по комнате и сваливая на пол одеяла, оставляя её на простынях с голыми ногами. – Не выйдет!
– Да кто ты такой, – трясясь, кричала Мира в ответ, – чтобы что-то мне прощать и вершить наши судьбы?! Я не нужна тебе!
– Вы с братом – одна паршивая порода…
– Да как ты смеешь?! – заорал Тим, до этого бездеятельно стоявший в углу. Как это шло его трёхдневной небритости… Мира вновь залюбовалась каштановыми перегибами ровно подстриженных волос и восточным очертанием щетины.
– Сраный собственник! – отозвался Арсений. – А вы ещё делаете вид, что свободны от гнёта религии!
– Лучше заткнись!
– Если любовь разделить между несколькими людьми, её меньше не станет, – сузив глаза, отчеканил Арсений, упоительный в своих отросших волосах, отходящих от щёк к ушам. – Это не число.
Неожиданно Мира поняла, что он имел в виду и почему ворвался за ними вслед по проклятой деревянной лестнице. Именно то, о чём она сама мечтала столько месяцев, – древняя оргия, слияние духа и плоти нескольких живых. Полиамория, вызывающая лютую зависть у запакованных моногамией.
Мира застыла. Хотел ли Арсений унизить её или воздать должное её свободе выбирать больше одного скучного партнёра до конца жизни? Или здесь был некий элемент привлекательности Тима не для неё одной? Так или иначе, для неё проскользнуло больше настораживающего, чем лестного. Одно дело – прокручивать разные исходы их повязанности, и совсем иное – жить с совершенным, опасаясь то реванша за смещение фокуса на одного, то забвения от второго.
– Что вы тут творили? – ошарашенно спросил Тим, будто разгадывая в их головах надуманное, сплетённое с совершённым.
– Не только разговоры, – туманно отозвалась Мира. – Хотя их было большинство.
Фантазии их в конце концов воплотились не в грёзы, а в импульсы.
– Варя ушла из-за этого?
Мира не ответила.
39
Сколько можно быть сильной и тянуть… Как это наскучило! Пережидать полгода зимы, поддерживая себя лишь мечтами о джунглях в отпуске, делать зарядку по утрам, есть полезную кашу, смиряться с приступами омерзения в метро, на работе делать вид, что не плевать на всё происходящее, обедать по часам, в пять нестись домой через две ступени и обязательно пешком, чтобы наконец глотнуть настоящего, на которое уже так мало сил… А назавтра вновь подыгрывать одержимым коллегам, будто в их копошениях есть смысл по сравнению со скоротечностью Вселенной и её странным замыслом, заключающимся, должно быть, лишь в едва прослеживаемой взаимосвязи всего сущего.
Сколько, чёрт возьми, можно? С этой культивируемой силой и правильным образом жизни Мира скоро превратится в иссушенного робота. Зачем всё это? Она ведь – расхлябанная девчонка, созданная, чтобы сидеть на балконе и читать часами, слыша шебаршение родителей на нижнем этаже и их препирательства.
На выкрученной ленте злополучной лестницы Мира отвесила ему пощёчину, когда он орал на неё. А он начал целовать её, выкручивая руки. Её убеждения и обиды рассеялись под напором того, как он вгрызся пальцами в свои волосы и смотрел на неё. Выжидательно, но не побеждённо.
…приблизилась к этим порочным губам, ей не принадлежащим. Взъерошила гладь льняных волос ладонью, унизанной серебряными кругами колец. Мерзавец, предатель… Но роднила их общая запятнанность, и можно было не строить из себя святошу. Он не охал в ответ на высказанную ею бесчувственность ко всем маленьким и до омерзения беззащитным. Мира в благодарность смеялась над его жёсткими шутками и осторожно придерживала за локоть.
Высокий мужчина доверчиво смотрел на неё снизу. До чего чистые глаза небесного цвета, а в них, как и в отражении её, похоть. Правильный мальчик, гордость матери, вытянувшей его в одиночку, колючий и едко доказывающий собственную правоту и притязания… раздражающий прочих своей экспрессией и убеждённостью. Он не мог, да и особенно не хотел жить правильно, как этого не хочет никто, лишь долбя окружающих своим видением благоденствия. Мира ненавидела его за этот идеальный вид. Хоть бы её не обманывал… одержимый оргазмом мучитель, используемый ею для разрядки. Живая мишень для утоления её девиаций. Который должен был быть агрессором при полном её доминировании. Который на миг становился противен в завершение. Мира мечтала об оргиях с бессчётным количеством мужчин, а на выходе едва решилась на двоих, брезгуя при мыслях о чужой микрофлоре, но продолжая восхищаться удачным набором хромосом незнакомцев в парках. До омерзения необходимый элемент, от которого пережимало трахею и от которого хотелось избавиться, чтобы тут же пытаться вернуть. Если жизнь так скоротечна и изменчива, почему просто не наслаждаться редким мгновением, когда ничто, наконец, не раздражает?
Боль отторжения, сродства, повязанности… которую так тяжело прервать. Которую так сладко тянуть с этим красивым мужчиной, который не виноват в её безумии. Уставшая женщина с больной спиной и безразличием к людским спорам… Не та девочка, которая давно, в каком-то ноябре, слушала The Rasmus, вздёргивая нос к тучному небу. Как её чистые травяные глаза и коса поперёк плеча обманывали других… Мира дрессировала себя на удобность, чтобы безвыходность существования в социуме доставляла меньше хлопот, и в какой-то мере это даже приносило полезные плоды. Но суть её никуда от этого не улетучилась…
На миг ей захотелось, чтобы третий перечеркнул эту дрожащую неудовлетворённость друг другом. Быть зажатой между двумя мужчинами… и не делить их ни с кем. Видеть соперничество за неё, а не эгоистичное удовлетворение своих потребностей. Ощутить доселе неведомую палитру…
Реактивное чувство отвращения, оборотень, возникший под влиянием мощных культурных запретов из нечистой любви, захлестнули её с головой, пока она стягивала с него футболку. Отвращение, которое она должна была испытывать к брату, но перенаправила на Арсения.
40
– От нас отвернётся семья, – смеялся Тим, благодарно зажимая её между своих локтей.
А у Миры сжималось сердце, что слова, небрежно произнесённые в анестезии сердцебиения, после бала уже не кажутся столь неопровержимыми.
«В каждой любви двойное дно», – невесело припомнила она.
Никто не влюбляется просто так. Никто не выбирает любого человека, который случайно оказывается рядом. Все выходят из детства со смутным багажом образов и смыслов. Мы тушим это, забиваем повседневностью, но, по сути, лишь это определяет нас.
– Я видел чистую девочку, о которой захотел заботиться, – продолжил Тим, переместив взгляд с потолка на неё.
– Вы так помешаны на чистоте! – засмеялась Мира.
– Я имел в виду духовную.
– Не имеет значения. Даже в безматериальных мечтах вы используете избитые типы.
– Не отходи от темы, когда мне хочется поговорить по душам. Всё реже это случается в последнее время, потому что так часто опоганивается теми, кто понять не может. Разоткровенничаешься – а потом жалеешь… Не понимаю тех, кому лишь бы душу отвести.
– О чём же ты хочешь поговорить?
– У меня никогда не было отца. Он был у тебя. Безраздельно. Катал тебя на велосипеде и санках. Любил свою единственную дочь как никого другого. Тебе не понять, как сильно я боюсь создавать собственную семью. Я просто не выдержу того же. Вдруг я тоже исчезну из жизни детей, как мой отец исчез из моей? И они будут такими же неприкаянными, изуродованными гипертрофированной материнской любовью, переродками её чувства креста и конца. Это невыносимый груз.