Эсэсовская моторизованная дивизия «Дас Райх» понесла огромные потери, большинство ее командиров были либо убиты, либо получили ранения. На Бородинском поле потерял глаз командир дивизии оберстгруппенфюрер СС Пауль Хауссер. До конца своей военной карьеры он носил на лице повязку – напоминание о Бородино.
Рядом, под Малоярославцем, сражались подольские курсанты. На выручку к ним из-под Ленинграда подошла 312-я стрелковая дивизия полковника А. Ф. Наумова, а с запада – вышедшая из окружения 53-я стрелковая дивизия. По оценкам немецкого историка Пауля Кареля, в пятидневном сражении атакующие немецкие войска понесли большие потери, большинство батальонных и ротных командиров были убиты или получили ранения. Немцы пытались сломить сопротивление защитников Москвы шквалом огня. Курсант Подольского артиллерийского училища И. Макуха вспоминал: «От прямого попадания в ДОТ нас сбивало с ног взрывной волной, осыпало бетонными осколками, из глаз и ушей выступала кровь. Я получил контузию и семь осколков гранаты». В результате нескольких дней боев противнику удалось продвинуться только на триста метров. Тогда немецкие танки попытались их обойти, но охват и обход не вызвали панического бегства. Более того, когда немцы двинулись на подольских курсантов с тыла, их встретили меткие выстрелы поставленных на прямую наводку зениток. Запертые в лощине, немецкие танки метались, вспыхивая один за другим. Из колонны в 14 «панцеров» ускользнул только один. Зенитки снимали с позиций противовоздушной обороны Москвы и придавали сражавшимся на подступах к ней дивизиям. В качестве противотанкового средства эти орудия сыграли заметную роль в обороне столицы Советского Союза.
Уже к середине октября войскам Красной армии удалось привести фронт в состояние неустойчивого равновесия. В донесении штаба 57-го танкового корпуса, который вел наступление в районе Медыни и Можайска, сообщалось, что «последние бои за овладение русскими позициями были самыми ожесточенными за весь период кампании в России, так как противник оказывает яростное сопротивление, укрепившись в бетонных долговременных сооружениях, построенных еще в мирное время. Потери в танках с начала операции до середины октября сильно возросли». «Счастливчикам», первыми рванувшимся на Москву, в немецкой армии теперь уже мало кто завидовал.
Курсанты и свежие дивизии были не единственными защитниками Москвы. Крупные силы группы армий «Центр» в решающие дни середины октября 1941 г. были скованы боями с окруженными под Вязьмой и Брянском советскими армиями, которые не капитулировали, а дали свой последний бой. На трехсоткилометровом периметре окружения они сдерживали 24 немецких дивизии. Для немцев сражение с окруженцами не было легким. Командир 7-й танковой дивизии Ганс фон Функ отмечал: «Последовавшие затем (после окружения. – Прим. авт.) бои относятся к числу самых тяжелых, какие только приходилось вести дивизии. Целые гренадерские взводы были уничтожены до последнего человека». Пробиться из «котла» удалось немногим красноармейцам. Так, из состава 20-й армии вышло всего 5 тысяч человек. В течение недели боев сопротивление окруженных было сломлено, остатки войск трех фронтов были взяты в плен. Был ранен и попал в плен командующий армией генерал-лейтенант М. Ф. Лукин, уже в плену ему ампутировали ногу. В своем дневнике генерал-фельдмаршал Федор фон Бок записал: «Впечатление от созерцания десятков тысяч русских военнопленных, тащившихся почти без охраны в сторону Смоленска, ужасное. Некоторые падали и умирали прямо на шоссе от полученных в боях ран». Большинство увиденных немецким военачальником пленных красноармейцев погибли в лагерях зимой 1941/42 г. Однако за время боев с окруженными частями и дивизиями Красной армии немцы упустили время и теперь были вынуждены преодолевать раскисшие после дождей дороги. Фон Бок с досадой отмечал: «Войска группы армий постепенно начинают застревать в грязи и болотах».
Позднее неудачи октябрьского наступления вермахта на Москву стали объяснять исключительно погодными условиями. К примеру, известный немецкий историк Пауль Карель писал: «Дождь превратил землю в болото – непроходимое болото. Генерал-фельдмаршалу фон Боку пришлось уступить победу трясине». Однако очевидно, что раскисшие в период дождей дороги одинаково отрицательно действовали на обе противоборствующие стороны. Если немцам они мешали наступать, то Красной армии – обороняться. Вот как М. Е. Катуков описывал переброску своей танковой бригады на правый фланг Западного фронта: «Танки и штабные машины с трудом пробирались по разбитым проселочным дорогам. Даже «тридцатьчетверки» садились днищем на междуколейные бугры. Это был тяжелейший марш. Танки, густо коптя, надсадно ревели, выбираясь из глубоких колдобин. Экипажи прилагали нечеловеческие усилия, чтобы вытащить застрявшие боевые машины из грязи. Штабные автомобили шли на буксире у танков: иначе бы им не пробиться». Сам фон Бок, об участи которого сожалел немецкий историк, называл в качестве причины своего фиаско под Москвой «недооценку способности противника к сопротивлению, а также его резервов в плане личного состава и материальной части». Трудности распутицы немецким генерал-фельдмаршалом тоже упоминались, но лишь как один из пунктов.
Москва на осадном положении
Москвичи, конечно же, не обладали всей полнотой информации о положении на фронте. Однако слухи о приближении немецких танков неизбежно проникали в столицу Советского Союза. Они усилились с началом эвакуации правительственных учреждений. 15 октября появилось постановление Государственного Комитета Обороны «Об эвакуации столицы СССР г. Москвы». Рабочий военного завода № 205 Н. Я. Железнов вспоминал: «Я видел, как рабочие завода «Серп и Молот» вышли на площадь Ильича. Именно по этой дороге, бросая на произвол судьбы свои предприятия и рабочих, бежали из Москвы всякие чиновники с домочадцами и со всем скарбом, погруженным на машины. Рабочие их останавливали, вышвыривали из машин этих чиновников с визжащими семьями, выкидывали на дорогу имущество, которое тут же разворовывалось. Очень быстро эти волнения распространились по всему городу. Стали грабить магазины. Я видел, как обезумевшая толпа разграбила трехэтажный универмаг на площади Ильича. Все расхватали и разнесли по своим домам». 16 октября москвич, писавший под псевдонимом К. Лористон, сделал в своем дневнике следующую запись: «Кругом на колхозных полях все желающие копают картофель и убирают капусту, в свою пользу, конечно. В Москве всех охватил психоз эвакуации. Трамваи, троллейбусы, автобусы забиты пассажирами, висят на подножках, едут даже на крышах троллейбусов. На тротуарах пешие не помещаются, идут по мостовой, и вся эта лавина с сумками, рюкзаками, чемоданами, узлами движется к восточным вокзалам, а также на Владимирское шоссе (шоссе Энтузиастов). На то же шоссе едут счастливчики в «эмках», «зисах» и просто на грузовиках. С детьми, с кошками, с собаками и опять с вещами, везут с собой даже стулья. Москва эвакуируется. Пока самотеком. Никто ничего толком не знает. Многие идут на восток пешком и тянут салазки с вещами, воображают далеко уйти».
Если не паника, то опасения немецкого прорыва проникали даже в штабы Красной армии. Член Военного совета ВВС Западного фронта П. С. Степанов, докладывая Верховному главнокомандующему обстановку по закрытой высокочастотной линии телефонной связи ВЧ, предложил Сталину отвести штаб ВВС на восточную окраину Москвы. В ответ Верховный задал вопрос: «У вас есть лопаты?» Недоумевая, Степанов спросил, какие нужны лопаты. Сталин ответил, что любые, какие найдутся, а далее обрушился на штабиста с тирадой: «Возьмите лопаты и копайте себе братскую могилу! Отступления не будет! Я остаюсь в Москве!»
К началу ноября 1941 г. фронт на подступах к Москве уже обрел достаточную устойчивость. Но говорить об успехе обороны Москвы было еще рано. Лозунгом тех дней стали слова «Ни шагу назад!». Командующий Западным фронтом Г. К. Жуков проводил этот лозунг в жизнь максимально жесткими мерами. 4 ноября командирам и политработникам фронта был зачитан приказ № 054 о наказании командования 133-й стрелковой дивизии за самовольный отход с занимаемых оборонительных рубежей. За невыполнение приказа об обороне города Руза командир дивизии А. Г. Герасимов и ее комиссар Г. Ф. Шабалов по приговору Военного трибунала были расстреляны перед строем.
Вместе с тем нужно отдать должное советским руководителям – тезис «Ни шагу назад!» они относили и к себе. Сталин остался в Москве и 7 ноября лично принимал парад на трибуне Мавзолея. Красноармеец 1-го отдельного истребительно-диверсионного полка управления НКВД по Москве и Московской области В. Захаров вспоминал: «Буквально за несколько дней до 7 ноября поступила команда подготовить части для марша, показать москвичам, что Москва готова к обороне. Но никакого разговора о параде не было. В 6 утра 7 ноября по боевой тревоге поднимают полк. Полк пешим порядком направляется с Малого Ивановского по Бульварному кольцу к Сретенским воротам и от Сретенских ворот по улицам Дзержинского и 25 Октября – на Красную площадь. Мы встали на свое место – это было буквально напротив Мавзолея, рядом с дивизией Дзержинского. В 8 часов, когда пробили куранты, из ворот выехал Маршал Советского Союза Буденный, его встречал Артемьев, командующий Московским военным округом, он же был начальником Московской зоны обороны. Он доложил рапортом, что войска готовы к параду. Буденный объехал площадь, поздоровался с войсками, поздравил с праздником, с 24-й годовщиной Октябрьской революции, – и направился на трибуны Мавзолея. Выступал сам Сталин. Он выступил с очень короткой речью и сказал, что очень многое зависит от участников парада, которые отправляются на фронт».
По заснеженной брусчатке у стен Кремля прошли танки: тяжелые КВ, изящные «тридцатьчетверки», чудом выжившие в огне первых месяцев войны легкие БТ и малютки Т-60. В столице, у стен которой стоял враг, правительство страны принимало парад войск, идущих мимо храма Василия Блаженного прямиком на е