«Те, кто впервые приезжал в военный Ленинград, при звуке сирены начинали суетиться. Оно и не удивительно. Ведь почти везде были видны результаты бомбежки – изуродованные дома и улицы. Периодически звучала тревожная сирена и слова из громкоговорителя: «Район подвергается артиллерийскому обстрелу. Населению укрыться в бомбоубежище. Движение по улицам города прекратить». Конечно, тем, кто впервые попадал в такую обстановку, было страшно. И мы видели, как они в панике ищут надпись «Бомбоубежище». Указывающие стрелки находились повсюду. А возле самого бомбоубежища стояли дежурные с противогазами в руках. Они обычно открывали дверь, помогали зайти и мимоходом инструктировали. Однако на приезжих, которые бегали в поисках бомбоубежища, мы смотрели, как на инопланетян: чего мечутся? А они, соответственно, на нас с удивлением смотрели: чего не идем никуда укрываться? Это очень отличало людей, прибывших с Большой земли в Ленинград. Но и они после трех-четырех обстрелов привыкали. Привыкание овладевало всем: привыкли и к голоду, и к холоду, и к социально-бытовым неустройствам». Ценные монументы приходилось укрывать мешками с песком и фанерными щитами, но в пригородах многие исторические памятники оказались разбитыми и утраченными навсегда. Были разграблены и разрушены шедевры мировой архитектуры – Большой Екатерининский дворец в Царском Селе и Большой дворец в Петергофе. Бесследно исчезла Янтарная комната. Вывезенный немцами знаменитый своей уникальностью подарок короля Фридриха Вильгельма I русскому царю Петру I до сих пор остается ненайденным.
В сентябре в беседе с германским послом в Париже Гитлер заявил: «Ядовитое гнездо Петербург, из которого так и бьет ключом яд в Балтийское море, должен исчезнуть с лица земли. Город уже блокирован; теперь остается только обстреливать его артиллерией и бомбить, пока водопровод, центры энергии и все, что необходимо для жизнедеятельности населения, не будут уничтожены». 8 сентября объектом немецкой бомбардировки стали Бадаевские склады – деревянные хранилища продовольствия в Ленинграде. Зарево пожара было видно даже с окраин города. Из уст в уста ленинградцы передавали страшную новость о сгоревших запасах сахара и муки. Однако ситуация была гораздо хуже, чем жители города могли себе представить: сгоревших продуктов в лучшем случае хватило бы на неделю, а Ленинграду требовалась минимум тысяча тонн продовольствия в день. Самолетами в город доставлялось не более 100–200 тонн грузов, что составляло не более 10–20 % от необходимого объема. От Большой земли Ленинград отделяло не более 50 километров водной глади Ладожского озера, однако наладить по нему снабжение города было не так просто.
Ладожское озеро издавна славилось штормами и так называемой «толчеей волн», особо опасной для мелких судов. Из-за коварного характера Ладоги еще при Петре Великом в первой четверти XVIII в. пришлось проложить 117-километровый канал между Невой и Волховом, и напрямую через Ладогу суда ходили редко. Прорыв немцев к южному берегу Ладожского озера прервал как перевозки по железной дороге, так и по каналу. Защитникам города нужно было заново строить причал на западном берегу озера. Первые баржи выгружались прямо на необорудованный берег уже через неделю после начала блокады. Так родилась трасса, получившая название «Дорога жизни». В течение первого месяца ее работы в город удалось доставить 10 тысяч тонн продовольствия, которого не хватило и на 10 дней. В июле с введением карточной системы рабочие в Ленинграде получали по 800 граммов хлеба в день, а иждивенцы – 400 граммов. Но к началу октября нормы были снижены в два раза, а в конце ноября город подошел к порогу гибели: выдача хлеба уменьшилась до 250 граммов рабочим и 125 граммов остальному населению. Качество хлеба упало, в него домешивали горелую муку с Бадаевских складов, иногда различные примеси, в том числе и пищевую целлюлозу от переработки древесины на фабрике Госзнака, где до войны печатали деньги. Начался голод. А. М. Городницкий вспоминал: «Отец все время пытался отыскать дополнительные источники еды. А в газетах публиковали рецепты, что можно сделать, например, из очистков картофельных… Когда очистки кончились, то вот можно клей использовать, бумагу… Варили все. Уже к зиме с улиц исчезли кошки и собаки. Помню, как отец из столярного клея пытался сварить что-то вроде супа. Из этого ничего не получилось… Но запах стоял такой, что помню его до сих пор».
Первые больные истощением люди появились в больницах в начале ноября 1941 г., и к концу месяца в Ленинграде от голода умерло свыше 11 тысяч человек. В. М. Лаздина вспоминала: «В городе открылись столовые, в которых за вырезанные из карточки талоны можно было получить какую-то еду. Помню блюдо под названием «шроты» – какая-то белая масса, непонятно из чего сделанная. Я один раз ее поела, после чего у меня начались судороги пищевода. Столовые были разные, где получше, где похуже. Некоторые столовые очень хвалили. Наверное, там работали более честные люди. Самой лучшей была столовая на Московском проспекте за «Леижтом» (Ленинградский институт железнодорожного транспорта. – Прим. авт.). И действительно, там вкуснее было».
Морозная зима 1941/42 г. вселяла надежду – встанет лед, и ситуация со снабжением улучшится. Однако снова сказался коварный характер Ладожского озера: оно никогда не замерзало полностью, открытая вода ломала лед, он трескался. Неустойчивость льда и полынья заставили отказаться от устройства ледовой дороги по кратчайшему расстоянию между восточным и западным берегами. К тому же немецкая артиллерия располагалась слишком близко к берегу. 20 ноября, когда толщина льда достигла 180 миллиметров, на лед вышли конные обозы, через два дня – машины. Двухтонные грузовики везли по два-три мешка. Но даже при такой осторожности несколько машин затонуло. Водители стояли на подножке, готовые спрыгнуть, если машина пойдет под лед. Иногда к грузовикам прикрепляли сани, чтобы взять больше груза. По обратному маршруту из города вывозили жителей. Однако, несмотря на все усилия по снабжению города и эвакуации его жителей, только в декабре 1941 г. в Ленинграде от голода умерло 53 тысячи человек. Тогда многие из водителей Дороги жизни перешли на два рейса в сутки.
Общая протяженность Дороги жизни составляла около 30 километров. На льду оборудовали пункты питания, технической помощи, заправки и медпункты. В зависимости от погодных и военных условий маршрут менялся. Для охраны трассы были созданы две оборонительные полосы в 8—12 километров от берега, занятого противником. Прямо на льду в снежно-ледяных окопах установили пулеметные точки. Защищали Дорогу жизни зенитки и истребительная авиация. Но непрекращающиеся немецкие бомбардировки и артиллерийские обстрелы дороги достигали цели. Только за первую неделю перевозок было потеряно 52 машины. Начальник Дороги жизни капитан 1 ранга М. А. Нефедов писал: «Ночью надо ездить по озеру со светом. Это дешевле стоит, меньше бьем машин, чем потеряем их от вражеской авиации». Полыньи от разрывов снарядов усугубляли и без того непростую ледовую обстановку, особенно ночью. Иной раз машины уходили под лед так быстро, что некоторое время из-под воды со дна светили их фары. За первый месяц работы трассы утонуло и застряло в полыньях почти 300 машин. Но цель была достигнута – 25 декабря впервые норма выдачи хлеба в Ленинграде была повышена и в дальнейшем уже не снижалась. Через месяц она была вновь повышена, а еще через три недели вернулась на уровень 500 граммов для рабочих и 300 граммов для иждивенцев. Были возвращены в рацион крупы, макароны, жиры, а с апреля – мясо. Среднесуточный объем перевозок уверенно превысил суточную потребность города. Обратными рейсами шла эвакуация ленинградцев. За зиму грузовики-«полуторки» вывезли более полумиллиона человек.
Тем не менее январь и начало февраля 1942 г. стали самыми страшными месяцами Ленинградской блокады, когда умирало до 4 тысяч человек ежедневно, в отдельные дни – до 7 тысяч. Первую половину января все неработающее население города никаких продуктов по карточкам вообще не получало. Выработка электроэнергии сократилась до 4 % от довоенного уровня. В январе установилась морозная погода и температура падала до минус 30 и ниже. Водопровод и отопление не работали, на дрова шла мебель, заборы, доски и бревна из разрушенных бомбежками зданий. Е. А. Скрябина писала в дневнике: «Смерть стала явлением, наблюдаемым на каждом шагу. Когда утром выходишь из дома, натыкаешься на трупы, лежащие в подворотне, на улице. Трупы долго лежат, так как некому их убирать». Невероятно, но в этих условиях город продолжал работать. Кировский завод, находясь всего в 4 километрах от фронта, ни на день не прекращал выпуск и ремонт танков. Случалось, что полусобранные тяжелые танки КВ вели огонь по противнику прямо из заводских цехов через проделанные в стенах амбразуры. Во Всесоюзном институте растениеводства на площади Воровского (ныне – Исаакиевская) находилась уникальная коллекция образцов зерновых и других сельскохозяйственных культур. 28 сотрудников института умерли от голода во время блокады, но селекционный фонд, содержащий несколько тонн зерна, риса и картофеля, остался нетронутым.
Почему же осажденный город не сдался? Могла ли капитуляция сохранить жизнь мирного населения? Ответ на этот вопрос ясно читается в директиве Гитлера № 1601 от 22 сентября 1941 г.: «После поражения Советской России дальнейшее существование этого населенного пункта не представляет никакого интереса. Предполагается окружить город и путем обстрела из артиллерии всех калибров и беспрерывной бомбежки с воздуха сровнять его с землей». Забота о населении Ленинграда не входила и в планы командующего группой «Север» Вильгельма Риттера фон Лееба, который писал в своем дневнике: «У меня <…> лишь одна железнодорожная линия через Псков – Лугу на Ленинград, и по ней я едва успевал доставлять продовольствие для моих солдат». Генерал-квартирмейстер вермахта генерал артиллерии Эдуард Вагнер выразился еще более откровенно: