На следующий день, как и прежде, в сопровождении эскорта из карабинеров и алебардщиков, знаменосцев, военного оркестра и трубачей, патриарха и духовенства, синьории, прокураторов Сан Марко, папского нунция и иностранных послов, сената и, наконец, его семьи и друзей, Морозини совершил торжественное шествие от монетного двора, что расположен на углу Пьяццетты, вдоль Ривы к самым отдаленным местам Кастелло, где его ожидал «Бучинторо», чтобы провести по лагуне через плотное скопление ярко украшенных гондол, сначала к церкви Сан Николо на Лидо для последнего богослужения перед отплытием, а затем к его галере. Как только Морозини оказался на палубе, якорь подняли, и судно с развевающимися парусами и львом святого Марка на носу, миновав порт Лидо, направилось к Мальвазии, где уже сосредоточилась основная часть флота.[303]
После столь славных торжеств последняя кампания Франческо Морозини, казалось, пошла на спад. Турки воспользовались передышкой и в течение зимы и весны укрепили оборонительные сооружения как в Ханьи, так и в Негропонте. Встречные ветра не позволили Морозини попытать счастья в Дарданеллах; в это время турецкий флот очень умело избегал встреч с венецианцами. Гарнизон в Коринфе уже был укреплен, а вместе с ним еще пара опорных пунктов на Морее. Морозини начал погоню за алжирскими пиратами и, чтобы не возвращаться с пустыми руками, оккупировал Саламин, Гидру и Спеце, прежде чем отправиться зимой в Нафплион. Но уже тогда было ясно, что силы покидают Морозини. Весь декабрь он промучился от болей из-за камней в желчном пузыре, а 6 января 1694 года скончался.
Похороны, как и ожидалось, были очень торжественными: сначала в Нафплион, где забальзамировали сердце и внутренние органы дожа, чтобы отправить их в церковь Сан Антонио, а затем в Венецию в церковь Санти Джованни э Паоло, откуда тело доставили в Сан Стефано для совершения церемонии погребения. Здесь, на его могиле, была установлена резная плита; но главный мемориал Морозини находится не там, а во Дворце дожей, в самом конце зала голосования, где возвышается огромная мраморная триумфальная арка, которая почти достигает крыши. Украшена она шестью символическими картинами Грегорио Лазарини. Эта арка выделяется[304] своей архитектурой и художественным оформлением, и даже более того, она кажется несколько неуместной в столь неожиданной окружающей обстановке. И все же немногие памятники смогут лучше передать то уважение, которое проявляла Венеция к последнему из своих великих дожей-воителей, и благодарность, которую она испытывала к Морозини, поскольку он, по крайней мере на несколько лет, вернул Венеции ее былую уверенность.
Незавидная задача Франческо Морозини теперь перешла к Сильвестро Вальеру, выбранному дожем. Сильвестро — сын того самого Бертуччо Вальера, который занимал это место 40 с лишним лет назад, правда недолго. Уже после избрания нового дожа стало ясно, что он и не думал принимать военное командование, как это сделал его предшественник. И многие венецианцы — истые республиканцы, которые искренне восхищались Морозини, все же беспокоились из-за того, что в руках одного человека будет сконцентрирована гражданская и военная мощь, поскольку это было потенциально опасно; также они не хотели, чтобы это вошло в традицию. Таким образом, в новом promissione дожа было прописано, что отдельные выборы генерал-капитана могут в будущем быть временно приостановленными только с согласия четырех из шести советников герцога или с согласия двух из трех глав кварантии; но даже при соблюдении этого условия решение должен одобрить сенат и две трети Большого совета, для которого кворум будет не менее 800 человек. Все эти предосторожности были более чем достаточны: в истории республики дож больше никогда не вступал в войну.
Тем временем верховное командование было передано в руки Антонио Дзено, который отправился в плавание следующим же летом и уже 7 сентября 1694 года прибыл на Хиос с 9000 воинов. Остров был известен тем, что здесь проживало множество христиан, как католиков, так и православных. И у тех и у других был свой собственный епископ, и оба они спешили поприветствовать венецианцев и заверить их в своей поддержке против турецкого гарнизона, насчитывавшего всего лишь 2000 солдат, которые сосредоточились в цитадели над городом. Сразу же начали артобстрел; порт, включая три турецких судна, которые рискнули стоять на якоре, взяли без боя, и гарнизон сдался 15 сентября в обмен на возможность свободного прохода к материку.
До тех пор все шло превосходно: и когда до острова Хиос дошло сообщение о том, что приближается турецкий флот, насчитывающий около 50 парусных суден, настроение венецианцев даже улучшилось. Долгое время турки делали все возможное, чтобы избежать морских сражений, а их успешное маневрирование и несомненная храбрость вызвали прилив энтузиазма у капитанов Дзено. К несчастью, в тот момент, когда генерал-капитан собирался выйти из узкой части пролива, отделяющего Хиос от материка, и направиться к открытому морю, ветер спал; при таком штиле сражаться было нельзя. А 20 сентября поднялся очень слабый бриз, что было туркам на руку, и они, осознавая опасность положения, быстро собрались домой и достигли гавани Смирны прежде, чем венецианцы смогли их нагнать. Дзено, все еще готовый сражаться, встал на якорь на рейде за пределами гавани; но вскоре после этого на борт его флагмана прибыли местные консулы, представляющие три европейские державы, не входящие в состав лиги — Англию, Францию и Нидерланды, — которые просили его не рисковать христианскими жизнями и имуществом города из-за ненужной атаки и к своим просьбам (как нам стало известно) прилагали также внушительную денежную сумму. Дзено согласился скорее из-за того, что нуждался в продовольствии, нежели по какой-то иной причине. Он вернулся в Хиос.[305]
Однако великая морская битва, которой так жаждали многие венецианские капитаны, не заставила себя ждать. Султан, взбешенный потерей одного из наиболее ценных островов, находящихся недалеко от материка, отдал приказание любой ценой немедленно его отвоевать. И в начале февраля 1695 года вышел новый османский флот из 20 самых крупных боевых кораблей — так называемые sultanas (султаны), — а также 24 галеры и несколько галеонов. Антонио Дзено снова отправился им навстречу примерно с таким же флотом, состоящим из внушительной эскадры от рыцарей Мальтийского ордена. И 9 февраля, около в 10 часов утра, началась битва в стороне от острова Эспальмадор на северной оконечности пролива. Сражение было долгим и неистовым, венецианцы не раз проявляли чудеса доблести (вероятно, и турки отличились в этом сражении, но об этом венецианцы не упоминали); но когда оба флота с наступлением ночи разошлись, несмотря на тяжелые потери с обеих сторон (со стороны Венеции — 465 погибших и 603 раненых), победы не было.
Однако оказалось, что это был лишь первый этап битвы. Флоты встали на якорь вне досягаемости от орудий противника и ждали целых 10 дней. Затем, когда 19 февраля поднялся сильный северный ветер, турки снова атаковали врага. Шло сражение, ветер все усиливался. Начался шторм. Море забурлило. И уже невозможно было осуществлять близкие маневры. Венецианцы отчаянно сражались, чтобы попасть на наветренную сторону, однако их постепенно сместили в узкий пролив у стен порта. При такой погоде вход в порт, по крайней мере для крупных галеасов, был закрыт. Они могли только встать на рейде, а турки не переставали вести обстрел продольным огнем. Это была катастрофа. Венеция понесла огромные потери, Турция — относительно небольшие. Генерал-капитан созвал военный совет, но итог был, в сущности, очевиден. Венеция не имела достаточного количества людей, чтобы удержать крепость; оборонительные сооружения находились в плачевном состоянии; казна пустовала; продовольствия почти не осталось. Задолго до того, как Венеция смогла бы получить помощь, турки бы снова атаковали. А это означало, что последствия были бы катастрофическими. Лишь командующий сухопутными войсками, барон фон Штейнау, верил, что еще можно удержать Хиос, но его предложение отвергли. Как сказано в одном письме, написанном в то время, генерал-капитан плакал, как ребенок; его дух был совершенно сломлен, и он мог лишь повторять слова: «Поступайте, как знаете: все в ваших руках!»
Таким образом остров Хиос потеряли менее чем через 6 месяцев после его взятия. В ночь на 20 февраля всю артиллерию и боеприпасы, которые можно было вывезти, погрузили на корабли, укрепления уничтожили или демонтировали — если это вообще того стоило. А на утро, 21 февраля, флот покинул порт, чтобы избежать мести турок. Подавляющей части знатных католических семейств острова даровали новые владения в Морее, чтобы компенсировать то, что они оставили на Хиосе. Однако судьба и тут не сжалилась над Венецией: едва последнее судно обогнуло дамбу, как самый важный из оставшихся кораблей Дзено, «Abbondanza Richezza», перевозивший оружие и амуницию, сел на мель. Все попытки освободить судно не увенчались успехом, и его пришлось оставить вместе с нетронутым грузом на борту.
Венецианцы, совсем недавно праздновавшие взятие Хиоса, узнав о том, что остров потерян, скорее пришли в ярость, нежели опечалились. Капитаны кораблей один за другим обвиняли генерал-капитана в нерешительности, робости, непредусмотрительности, отсутствии инициативы и других лидерских качеств. Сенат потребовал немедленно начать расследование, а несчастного Дзено, двух его проведиторов и нескольких старших офицеров доставили в Венецию в кандалах. Сам Дзено скончался в тюрьме 6 июля 1697 года, когда расследование еще не окончилось, и это несмотря на то, что ранее Дзено написал в свою защиту длинную речь. Потом правительство Венеции опубликовало ее. Тот жест рассматривали как оправдание обвиняемого; однако официальные результаты расследования так никогда и не объявили.
В это время, к счастью для венецианцев, преемник Дзено, Алессандро Молин — которому на суше оказал поддержку знаменитый барон фон Штейнау — одержал несколько значительных побед. Высадке турок на Арголиде помешали, и следующее морское сражение, состоявшееся в стороне от Хиоса, помогло Венеции смыть позор, причиненный в прошедшем году. Венецианцы также одержали победу в 1697 году близ Андроса, а затем, в сентябре 1698 года, у входа в Дарданеллы, где они вновь, правда на время, получили контроль над Эгейским морем. Однако потеря Хиоса все еще причиняла боль, и рана эта кровоточила еще много лет.