Когда в сентябре 1936 года он перевелся в 1-е отделение Генерального штаба имперского военного министерства, он уже не был приверженцем режима. На своей новой должности Тресков познакомился с элитой вермахта — начальником Генштаба армии генералом Людвигом Беком и главнокомандующим армией генерал-полковником Вернером фон Фричем. Верховный квартирмейстер полковник Генштаба Эрих фон Манштейн был здесь весьма ценным знакомым. В Генеральном штабе Тресков начиная с середины 1937 года участвовал в создании плана стратегического развертывания войск против Чехословакии. Однако сценарии, на которые опиралось руководство рейхсвера, имели еще оборонительный характер. Уже скоро целевые установки поменялись — начиная с декабря 1937 года планы нападения ковались для «решения немецкой проблемы размещения». Внешняя политика Гитлера входила в новую, несравненно более опасную фазу. Когда опасность войны во время Судетского кризиса поздним летом 1938 года стала острой, Тресков оказался в ужасе от этой «политики дикого запада»; в кругу друзей он говорил о том, что нужно «расстрелять» Гитлера. Он не был проинформирован о подробностях планов путча, которые обдумывались в командовании армии, но на своей должности и благодаря личным контактам с генералом Эрвином фон Вицлебеном[87]он узнал, что в вермахте существовала оппозиция, которая хотела предотвратить войну с Чехословакией. До путча так и не дошло, так как Мюнхенское соглашение пока охраняло мир в Европе — Гитлер торжествовал, британцы и французы испугались его угрожающей мимики. Окончательным противником Гитлера Тресков тем не менее стал после событий, которые уже скоро последовали за внешнеполитическим триумфом Гитлера. Ночь погрома 9 ноября 1938 года свидетельствовала о том, что в Германии правили преступники, которых больше никто не мог или не хотел остановить. Трескову было стыдно, что руководство армии не проронило ни слова о нападении на еврейских граждан, не говоря уже о том, чтобы заявить протест.
В марте 1939-го — при военной оккупации «остатка Чехии» — генералы беспрекословно повиновались, так же, как и при планировании и проведении «польского похода». Тресков вслед за генералом Манштейном после победы над Польшей отправился в штаб группы армий «А» в Кобленц. Его должность теперь называлась «помощник 1-го офицера генерального штаба». Находясь в этом обществе, Тресков стал свидетелем обсуждений, которые были вызваны приказом Гитлера о нападении на Францию еще осенью 1939 года. Большая часть руководства армии полагала, что на удар по Франции ответа не последует. Совершенно уверенно Тресков надеялся на энергичный протест верховного командования армии под руководством Брау-хича, на вмешательство начальника Генштаба Гальдера или на восстание главнокомандующих группами армий. Но никто из них не нашел в себе сил и мужества вместе выступить против Гитлера. Восстания от этой руководящей прослойки ожидать не приходилось. Это Трескову стало ясно за несколько месяцев до начала французского похода. Последовавший успех блицкрига против Франции прямо-таки привел вермахт в состояние эйфории. Тресков тоже не мог не поддаться ему — он был поражен и взбудоражен шестинедельным триумфальным шествием его армии против противника, которого невозможно было добиться в течение четырех лет Первой мировой войны.
При всей радости по поводу скорых военных успехов солдата Хеннинга фон Трескова с момента нападения на Польшу терзали муки совести. Хотя он в сентябре 1939 года не проявлял никакой агрессии, все же как офицер, он был полон решимости исполнить свой долг. Вермахт вел борьбу; многие солдаты чувствовали себя связанными военной присягой и были готовы следовать за фюрером. Непринятие режима Тресковым находилось в конфликте с обязательствами его армии и его товарищей. Как солдат и пруссак, он решался на то, что будет выполнять все свои обязанности добросовестно и по лучшему разумению. Об отказе, подрыве армейской сплоченности или даже пособничестве врагу он не мог и подумать. Он был противником режима, которому служил свою солдатскую службу. Эта деятельность была не только маскировкой, но и результатом обязательств, которые он дал своему отечеству и «армии» как институту вермахта.
Война против Советского Союза летом 1941 года захватила его целиком и полностью. Тресков был не только оппозиционером, но и профессиональным штабным офицером на ответственном участке Восточного фронта, а противоречия, терзавшие Трескова, все еще вызывают дебаты среди историков. Его деятельность в качестве начальника штаба группы армий проявляется сегодня в новом свете, как, по меньшей мере, полагает историк Йоханнес. Хюртер. Он наталкивался в архивах бывшей службы государственной безопасности ГДР на копии документов, которые снабжены именем и подписью Трескова. Речь идет о донесениях о еврейских казнях силами боевых групп. Тресков подписывал их сочетанием букв «1а» — «принял к сведению». Хюртер пишет: «Я оцениваю это так, что Хеннинг фон Тресков и его сотрудники, которые позже стали ядром оппозиции против Гитлера, в июле — августе 1941 года восприняли устранение еврейских мужчин по меньшей мере как необходимую в условиях войны меру. Это не означает, что они непременно согласились с этими убийствами, что они были в восторге от этого, но они, по меньшей мере, приняли это… Документы, которые я нашел, бесспорно доказывают, что они в это время были подробно информированы о расстрелах сотен и даже тысяч еврейских мужчин. И они ничего не предприняли, хотя и обладали для этого абсолютной свободой действий и даже могли ограничивать свободу передвижений карательных отрядов Гиммлера. Они отказались от этого». Лишь позже Тресков понял: «Все поменялось, когда подразделения СС осенью 1941-го перешли к массовым расстрелам женщин и детей. К этому времени моральное возмущение, совесть снова зашевелились. И это снова стало сильным мотивом критического отношения к Гитлеру». Но тут к месту будет упрек Хюртера: «Можно говорить о замедленном применении морали, однако также можно говорить и о постепенном ослаблении морали в течение первых военных месяцев — о постепенном ослаблении морали по военно-профессиональным причинам».
Йоханнес Тухель, руководитель музея немецкого сопротивления в Берлине, напротив, защищает действия Трескова летом 1941 года: «С течением времени, в течение июля, августа, сентября, октября, он узнает о том, что эти массовые убийства — это не единичные случаи. а, что для него весьма значимо, входят в программу наступательной войны и „войны мировоззрений“ Гитлера. Теперь, естественно, ставится вопрос: „Что он может вообще сделать в этот момент — в одиночку, как офицер Генерального штаба?" Тресков начал собирать вокруг себя, как рассказывает Тухель, друзей, искать единомышленников, прощупывать почву и образовывать ядро противников Гитлера при группе армий «Центр» — все это требовало времени. «Все же этот образ действия, который для человека с таким образованием, с таким профессионализмом, с моей точки зрения, совершенно логичен». Информационную ценность документов, которые обнаружил Хюртер, Тухель ставит под сомнение: «Это не официальный дневник Хеннинга фон Трескова, который есть у нас, а весьма спекулятивная вещь. У нас есть отдельные документы, отдельные сообщения, на которых стоит одно „Т“, это виза Трескова, рядом с „1а“, обозначением его должности. То есть он что-то знал. Однако покажите мне, пожалуйста, документы, по которым вы делаете вывод, что он одобрял эти вещи, поддерживал их, а не просто был осведомлен». Хюртер, напротив, считает, что он своей критикой Трескова хотел бы только обосновывать основополагающие знания о сопротивлении в вермахте: «Хеннинг фон Тресков и фон Штауффенберг[88]тоже не были рождены героями; они стали ими. И это становление, которым мы сегодня по праву восхищаемся, имеет надломы… Это люди, а не иконы». Тухель соглашается с ним, но он в своей оценке Трескова отчетливо делает другой акцент: «Я вижу здесь того, у кого были сведения и кто, в отличие от многих других, располагавших теми же сведениями, летом и ранней осенью 1941 года сделал собственные выводы. Произошло ли это днем раньше или днем позже — имеет ли это в действительности значение в условиях той осени 1941-го? Не намного ли важнее то, что наконец кто-то набрался духу и захотел сделать что-то вразумительное против Гитлера? Нет, я не вижу в этом его вины».
В кругу Трескова росло убеждение, что против Гитлера что-то необходимо предпринять. Подполковник начал, используя свое положение в группе армий «Центр», систематично создавать сеть сопротивления в вермахте. Историк Йоханнес Тухель признает наличие у Трескова, занявшего в этом заговоре центральное положение, наличие исключительных качеств: «Он использовал свои организаторские способности, чтобы одновременно исполнять возложенные на него определенные военные функции в качестве начальника штаба и вести подготовку тайного заговора против Гитлера, а также форсировать его развитие… У него были способности подходить к другим людям, убеждать других людей, в том числе и с помощью своей открытости… Если бы у нас было больше таких военных руководителей с такой харизмой, которые были бы готовы рискнуть своей жизнью против Гитлера, то персональная основа так называемой армейской оппозиции, вероятно, не была бы так скудна, как она была».
Чтобы соединить сеть сопротивления, такой человек, как Тресков, должен был задействовать очень личные связи внутри вермахта. Иногда это были родственные узы, которые он стремился использовать. Так он привел в свой штаб своего кузена, лейтенанта Фабиана фон Шлабрендорффа — человека, который стал надежным соучастником заговора. Кроме того, он привлек своих старых друзей. Он прислушивался в кругу бывших приятелей командования ПГ 9, не были ли они готовы предпринять что-то против Гитлера. Тот, кто постоянно обсуждал эти вопросы, должен был обладать особенным чутьем на людей, должен был уметь читать знаки оппозиционного отношения, должен был уметь отбирать достоверные рекомендации третьих лиц. Только на этой личностной основе могла быть организована ничтожно маленькая оппозиция внутри огромного аппарата вермахта. Одновременно нужно было действовать и говорить так, чтобы не вызвать подозрений у остальных товарищей. Так как большая часть была лояльной к Гитлеру и тем самым представляла потенциальную опасность. Открытая беседа была возможна только в самом узком кругу, — и круг заговорщиков оставался таким с начала и до конца. Тресков, ключевая фигура военного сопротивления, тоже был не в состоянии сгруппировать вокруг себя больше нескольких дюжин посвященных, к ним относились и те немногие, кто знал о его действиях, но не преда