т населению покинуть восточные области Германии. Это представление поддерживалось нацистской пропагандой, которая создавала впечатление, что эвакуация притесненного гражданского населения стала возможна только благодаря несломленному боевому духу вермахта. Многие военачальники до самого конца войны именно так обосновывали свои директивы об упорном сопротивлении.
При более близком рассмотрении мысль о спасении оказывается в значительной степени несбыточной фантазией, а часто даже поздним оправдательным утверждением ответственных лиц. В действительности же вермахт в последний год войны подчинил интересы гражданского населения Восточной Германии своей идеологически обоснованной тактике ведения войны. При использовании транспортных мощностей спасение беженцев отнюдь не было высшим приоритетом. На переднем плане скорее стояло поддержание оборонительных боев. «Население во многих местах было брошено на произвол судьбы, — подводит итог историк Генрих Швендеманн после анализа приказов, донесений и транспортных ведомостей. При другой расстановке приоритетов как население, так и солдаты могли быть полностью эвакуированы из «котлов» на Балтийском побережье». Таким образом, судьбы миллионов решал случай, от которого они якобы должны были быть спасены. Однако это не меняет тот факт, что защитники субъективно могли чувствовать себя защитниками бегущих земляков. Только по инициативе командующих низшего звена все-таки примерно 1 миллион беженцев могли быть переправлены в безопасное место на другой стороне.
Другие солдаты реализовали свою очевидную слабость, тем не менее они полагались на то, что положение, как это много раз было обещано, еще может измениться. «Для нас было мучительно, что положение на всех фронтах ухудшалось, — подтверждает Клаус Мау-ельшаген. — Но все же мы продолжали воевать, мы говорили себе: „Ай, да ладно!“ И мы верили в чудо, нам помогало, когда мы слышали о разработке нового оружия и о том, что новые подразделения будут снабжаться этим оружием. Мы верили во все это, и нам это помогало».
Идеологи режима пускали в ход все средства, чтобы поддержать эту иллюзию. Любая с военной точки зрения незначительная контратака выставлялась в решающий войну бой. Наступление, начатое всеми имеющимися в распоряжении силами вермахта, через заснеженные Арденны в направлении Запада в конце 1944 года оценивалось как знак надежды, хотя нападение уже через немного дней было снова приостановлено. Когда в марте 1945 года немецкому общевойсковому соединению группы армий под командованием Шернера удалось совершить прорыв советского фронта около Гсрлица, Геббельс лично немедленно поспешил к месту событий. Министр пропаганды, а по совместительству «уполномоченный на случай тотальных боевых действий» и без того восхищался генерал-полковником Шернером за его безрассудную смелость. «То, что он докладывает мне, в частности, о своих методах по подъему морали, великолепно, — отметил Геббельс 9 марта 1945 в дневнике. — Он обходится с этими людьми [дезертирами] довольно жестоко, вешает их на ближайшем дереве и цепляет соответствующую табличку».
На рыночной площади нижнесилезского города Любани, на некоторое время отвоеванного немецкими войсками, Геббельс устроил для камер кинохроники яркий парад победы, который тем не менее показался несколько странноватым из-за состава смелых завоевателей. «Тогда в качестве якобы „действующих войск“ были продемонстрированы, — описывает место действия Фредо Потч, который сопровождал Шернера в качестве адъютанта в Любань, — пожилые мужчины, которых принудили к участию в народном восстании, дети и молодые люди, которым стальной шлем был на три размера больше. Это было печальное зрелище, то, что тогда нам предлагалось. У нас было скорее чувство, что здесь устроили просто шоу».
Это было последнее крупное пропагандистское выступление маленького агитатора — военные кубики судьбы упали в другом месте. За один день до завоевания Любани союзникам на Западе действительно удался стратегический прием: 7 марта 1945 года американские солдаты перешли через Рейн у Ремагена. Все отчаянные попытки немецких защитников заранее взорвать мост потерпели неудачу. «Его ценность можно измерить лишь таким же весом золота!» — возликовал генерал Эйзенхауэр, главнокомандующий вооруженными силами союзников, после внезапного успеха. Самый большой естественный барьер был взят, дорога в сердце империи была свободна.
Для немцев Ремаген стал не только военной катастрофой, но и психологическим шоком. Впервые со времен Наполеона вражеские войска перешли через Рейн, реку священную для каждого немца, — олицетворение немецкой национальной гордости.
В ярости Гитлер создал новое учреждение, которое дальше обостряло террор против собственных солдат: летучий военно-полевой суд. Он действовал по прямому указанию верховного главнокомандующего, имел право выносить незамедлительный приговор любому солдату и непосредственно приводить в исполнение приговор — независимо от звания обвиняемого. Первые жертвы нового суда — четверо офицеров в Ремагене. Гитлер заставил найти виновных и казнить их по обвинению в трусости.
Когда совещание закончилось, у меня камень с сердца упал: я понял, что бои в Рурском «котле» завершились. Но тут Гитлер начал кричать на повышенных тонах: «Группа армий „В“ не имеет права погибнуть! Фронт по Рейну должен быть восстановлен!» Тут мне и подумалось: «Этот парень окончательно съехал с катушек! Какими, спрашивается, силами его восстанавливать?!»
После краха Ремагена на Западе все чаще стал обращать на себя внимание генерал, которого Гитлер называл своим лучшим фельдмаршалом: Вальтер Модель, в апреле 1944 назначенный генерал-фельдмаршалом, а с середины августа 1944 года — главнокомандующий группы армий «В», единственного дееспособного и боеспособного войскового соединения на Западе. Солдат рейхсвера старой закалки всегда апеллировал к прусскому идеалу лояльного, но аполитичного офицера. Он хотел служить государству независимо от больших линий политики, которую он публично не решался обсуждать до самой своей смерти. Благодаря его часто нетрадиционным, по эффективным методам руководства Модель снискал себе уже во время «русского похода» славу благосклонного оборонительного тактика. В 53 года он стал одним из самых молодых фельдмаршалов вермахта. Как «пожарного» посылал Гитлер своего лояльного последователя с одного опасного участка фронта на другой и восхвалял его как «спасителя восточного фронта». Теперь эффективный помощник в борьбе против Красной армии должен был задержать и гибель армии на Западе.
Там положение становилось все более затруднительным. 11 марта союзники сбросили 4662 тонны бомб на Эссен, на следующий день 4800 тонн на Дортмунд. Не только гражданское население было измотано, но и главнокомандующий западным фронтом Альберт Кессельринг[99]диагностировал в своих войсках «опасное состояние измождения», как он писал в своих мемуарах. «Многие офицеры стали комком нервов, другие были больны, третьи недееспособны». Причиной этого было и плохое оснащение. В феврале 1945 года войска на Востоке получили в целом примерно 1500 самоходных орудийных установок — главнокомандующий Западными войсками получил целых 67. Пополнения ждать было бесполезно. Министр вооружения Шпеер прогнозировал в марте дату окончательного крушения немецкой экономики: через «4–8 недель».
Энергичный стиль руководства Моделя должен был компенсировать этот недостаток снабжения. Гитлер доверял жесткому и темпераментному мужчине, чей старомодный монокль вовсе не подходил к его необычным способностям. Модель был динамичен, импульсивен, неутомим и мало понимал в военном этикете. Он ругался, бранился и угрожал. «Мы так и не поняли, — рассказывает будущий генерал бундесвера Петер Гребен после войны о своем своеобразном начальнике. — как это было возможно, что один воспитанный в старой армии… солдат мог иметь такие плохие манеры».
Даже по отношению к своему фюреру Модель всегда говорил правду в глаза. Вероятно, никто из собеседников Гитлера так часто и так же энергично не спорил с ним, как это делал Модель. «Я верю, что он способен на это, — сказал однажды Гитлер о своем генерал-фельдмаршале. — Но я не хотел бы сам служить под его командованием». Все же речь никогда не шла о политике во всех этих дискуссиях. «Модель ограничивался в критике всегда своей армией, а позже своей группой армий. Он в этом отношении не критиковал Гитлера, а только боролся за ввод новых войск, оружия или бензина, — вспоминает офицер-ординарец Гюнтер Райхгельм. — Но он делал это с такой твердостью, что часто доходило до ругани между ним и Гитлером».
Расчет немецкого противотанковое о орудия Рак-36 в бою
Бомбы падают на позиции врага, лето 1944 г.
Бывшая советская зенитка, теперь металлолом
Конец пути
Такие конфликты ни в коем случае не доказывают внутреннее дистанцирование от национал-социализма. Модель ставил под вопрос тактические представления Гитлера, но никогда идеологию, которая только и делала войну возможной. В этом отношении часто столь неформальный командир общевойсковой части не отличался от других уступчивых командующих вермахта. Солдаты на всех уровнях вермахта отдавали лояльность и чувство собственного достоинства, наследство богатого традициями армейского понимания, для того, чтобы значительно ослабить беззаконие и необузданность этой войны. Уже в 1943 году казненный позже участник сопротивления Ульрих фон Хассель признал за военным руководством наличие «технического мастерства» и «физического мужества», но также и «недостаток гражданского мужества» и «отсутствие внутренней, основывающейся на настоящей культуре нравственной самостоятельности».
Как ни парадоксально, но как раз генералитет, которому Гитлер сильно не доверял после неудавшегося покушения 20 июля 1944 года, относился к его самым надежным помощникам. Как первый командующий с именем, часто такой упрямый в военных вопросах генерал Вальтер Модель послал телеграмму с выражением преданности своему избежавшему смерти фюреру. Покушение на убийство тирана противоречило коренным образом его представлениям о безусловной лояльности по отношению к политическому руководству. «Это преступное покушение, абсолютно невероятное», — возмущенно писал Модель в частном письме. В последние годы войны фельдмаршал в образе мыслей все больше приближался к идеологическим образцам режима. Таким образом, он в конце марта 1945 года сокрушался о том, что «все еще широкие круги немецкого народа и вместе с тем армии заражены еврейским и демократическим ядом материалистического образа мыслей». К этому времени Геббельс называл его в своем дневнике «фанатичным приверженцем фюрера и истинным национал-социалистом».