По-видимому, сценарии ритуалов и задействованные в них предметы имели явный сексуальный подтекст, гендерно непротиворечивый для колдующей женщины, но навязывающий женственную роль колдующему мужчине. Основным колдовским инструментом был металлический посох, который, вероятно, держали между ног и вращали (очевидно, он символически изображал прялку, с помощью которой «приматывали обратно» отправившуюся в путешествие душу колдующего, соединенную с телом своеобразной духовной нитью). Некоторые варианты названия посоха синонимичны названиям мужского полового органа; в описаниях говорится, что колдующие «объезжают» свой посох, их поза также наводит на размышления. Некоторые ученые предполагают, что посох могли прямо использовать для сексуальной пенетрации при исполнении ритуалов явно плотского характера (источники приводят длинные и подробные списки действий, по сути, представляющих собой сексуальную магию). Даже в средневековых гравюрах на дереве есть изображения обнаженных ведьм с прялками между ног, вполне определенно отсылающие к представлениям о сексуальных девиациях.
Возникает очевидный вопрос: если мужчина, занимавшийся колдовством, тем самым фактически совершал социальное самоубийство и даже рисковал подвергнуться вполне реальной смертной казни, что побуждало мужчин все же выбирать для себя такой путь? Ответ таков: это давало силы и опыт, которые нельзя было получить никаким другим способом, и наделяло качествами (и, возможно, своего рода субвертированным статусом), которые делали этот выбор оправданным даже с учетом высокой цены. Любопытно, что иногда это даже приводило к подобию сдержанного общественного признания, далеко выходящего за рамки молчаливого уговора «не спрашивай, не говори». В сагах есть несколько примеров, когда короли привлекают целые отряды мужчин-колдунов для достижения определенных магических целей, и это не вызывает никакого общественного порицания.
Наиболее красноречивый пример этого негласного договора мы можем наблюдать в самом Асгарде, обиталище богов. Один был искусен в магии, но особенно хорошо он владел как раз тем видом колдовства, которое делало мужчину ragr. Чтобы понять глубину этого социального противоречия, попробуйте вспомнить средневековое христианство, предусматривающее смертную казнь за многие виды «сексуальных отклонений», а затем представьте, что существовали тексты, а которых ясно дается понять, что бог имел однополые отношения. И вот перед нами Один — властитель богов, бог войны и поэзии, покровитель королей и знати, для которой мужской гетеросексуальный идеал играл важнейшую роль, — и его считают искушенным знатоком той самой магии, заниматься которой мужчинам запрещал гомофобный стыд. Одна норвежская исследовательница раскрыла суть этого вопроса несколько лет назад в серии революционных статей, которые она назвала «Нетрадиционный Один». Это же определение, несомненно, можно отнести и к мужчинам-магам, которые вызывали общественное презрение и в то же время контролировали его и превращали в источник собственной силы и оружие. Возможно, все, кто занимался колдовской практикой, на самом деле относились к иному гендеру — по крайней мере, такие выводы можно сделать, если провести параллель с их гораздо лучше задокументированными за последние триста лет собратьями из приполярных культур. Исследователи неоднократно указывали, что во многих областях Сибири шаманов и им подобных считают отдельным гендером.
Многие аспекты колдовства и культа явно связаны с сексуальной активностью. Весьма незаурядное описание таких ритуалов есть в «Пряди о Вольси», прозаическом тексте со стихотворными вставками, сохранившемся в рукописной «Книге с Плоского острова» XIV века и содержащем, судя по некоторым внутренним деталям, достоверные сведения из эпохи викингов. В тексте рассказывается о домашнем обряде начала XI века, в период подавления язычества в Норвегии. Христианский король и его свита, не раскрывая себя, наблюдают за церемонией. Люди устраивают общинный пир и проводят множество разнообразных ритуалов. В ходе одного из них передают из рук в руки засушенный конский пенис и экспромтом произносят стихи. И стихи, и действия собравшихся носят откровенно сексуальный характер — подразумевается, что женщины из числа домашней прислуги должны использовать этот предмет для мастурбации:
[Стих, произнесенный старшим сыном]
Возьми, дева-служанка,
Этот фаллос — он будет
Живо скакать
У тебя между ног.
[Рабыня, берущая этот предмет, отвечает]
Как удержаться
И не оседлать его,
Когда мы уединимся с ним,
К взаимному удовольствию.
Дальше эту тему продолжают развивать на разные лады, в числе прочего недвусмысленно заявляя, что пенис «станет влажным сегодня ночью» благодаря стараниям дочери хозяина дома. В других текстах также проводятся сексуальные параллели между женщинами и лошадьми, а в ряде мизогинных стихотворений охваченную желанием женщину уподобляют самке животного в период течки.
Эти темы и связи прослеживаются также при изучении захоронений. Археологи определяют пол погребенных с помощью анализа костей (надежный, хотя и не безоговорочно точный способ) или анализа ДНК (опирающийся на определение количества хромосом и в целом непротиворечивый, хотя следует помнить, что есть и другие способы определения пола, например по наружным или внутренним половым органам). Все это дает возможность определить пол умерших, но никак не помогает определить их гендер: здесь наука бессильна.
Во многих случаях умерших кремировали, и определить пол по оставшемуся пеплу достаточно затруднительно. При погребении в земле состояние почвы чаще всего крайне неблагоприятно сказывается на сохранности костей, и во многих захоронениях просто нет человеческих останков (хотя изначально они, очевидно, там были). В таких случаях археологам долгое время оставалось только пытаться определить пол умершего ассоциативным путем, ориентируясь на сопровождающие предметы: было принято считать, что оружие в могиле указывает на мужчину, набор украшений — на женщину и так далее. Помимо очевидных трудностей, вызванных слиянием понятий пола и гендера, и самой идеи попыток эффективно определить пол по металлу, эти прочтения плохи тем, что накладывают один ряд допущений на другой, создавая в итоге то кумулятивное накопление сомнительных интерпретаций, которое специалисты по судебномедицинской экспертизе называют «снежный ком искажений». Ясно, что это неудовлетворительный результат, и в худшем случае это может привести к неверному истолкованию гендера в десятках тысяч захоронений эпохи викингов, которые анализировали таким образом на протяжении многих лет.
Впрочем, не все потеряно. Для начала следует признать, что, даже с учетом всех возможных оговорок, в большинстве случаев упомянутая корреляция пола/гендера и погребальных артефактов, по-видимому, вполне отражает реалии эпохи викингов. Нет никаких доказательств обратного. Однако не все захоронения укладываются в эти рамки, и здесь крайне важно непредвзятое отношение к исключениям, которые, как нам известно, все же существовали. Без этого нельзя надеяться воздать археологическое должное гендерному спектру, различимому в средневековых текстах, или сравнить его с эмпирической реальностью эпохи викингов. Что еще более любопытно, археология может выявить существование вариаций идентичности и гендера, не отраженных в письменных источниках.
Отправной точкой могут служить могилы с сохранившимися костями. Иногда археологи находят людей, похороненных в одежде и с предметами, которые обычно ассоциируются с противоположным (если смотреть с бинарной точки зрения) полом. Сюда относятся мужские скелеты, одетые в платья, в которых традиционно хоронили женщин, с овальными брошками, закалывающими фартук на груди, и тому подобные сочетания. В случае захоронений с женскими телами ту же роль может играть оружие, количество которого позволяет обоснованно предположить, что умершие были воинами. В Виваллене в шведском Херьедалене был найден биологический мужчина, похороненный согласно саамским обрядам и в саамском поселении, но одетый под традиционной саамской мужской одеждой в скандинавское женское платье из льна, с соответствующими украшениями — пример пересечения не только гендерных, но и культурных норм.
Мертвые, как гласит пословица, не хоронят сами себя, и предметы, положенные в могилу, не обязательно могли принадлежать покойному при жизни. Через артефакты можно ассоциативным путем создать новую посмертную идентичность. Как узнать, верны ли ваши догадки? Можно ли установить, какой была жизнь человека, по материальному содержимому его захоронения? Здесь очень важно проявлять осторожность: каждый случай следует рассматривать в контексте и на равных условиях, стараясь объединить вероятности в уравновешенное целое. Чтобы идентифицировать умершего как воина, можно обратиться, например, к дополнительным доказательствам в виде стихов, в которых прямо говорится, что настоящих воинов хоронят вместе с их оружием, обозначающим и подтверждающим эту роль. Всегда рекомендуется пересматривать данные и задавать новые вопросы.
Самый выдающийся на сегодня пример удачно объединяет в одном захоронении почти все, что можно сказать о гендере у викингов, и по-прежнему вызывает больше вопросов, чем дает ответов. На городском кладбище в Бирке (Швеция) в погребальной камере X века с присвоенным номером Bj.581 был похоронен в сидячем положении человек в дорогой одежде с полным набором оружия (что встречается редко) и двумя верховыми лошадьми. Это поистине впечатляющее захоронение было открыто в 1878 году и с тех пор считалось типичным образцом гробницы знатного воина середины X века — ярчайшего образца викинга из своего времени. Во всех следующих поколениях стандартных работ гробница Bj.581 фигурировала именно в этом качестве. В рамках этого набора толкований всегда предполагалось, что покойный был мужчиной, потому что воины, разумеется, всегда были мужчинами (снова знакомое слияние понятий пола и гендера). Однако проведенное в 2011 году остеологическое исследование показало, что в гробнице на самом деле похоронена женщина, а в 2017-м это подтвердил генетический анализ — у умершей оказалось две Х-хромосомы. Последовавшие за этим дебаты о «настоящей воительнице» из Бирки приобрели вирусный характер, а научные круги, занятые изучением викингов, до сих пор сотрясают не всегда цензурные дискуссии, имеющие, впрочем, мало отношения к женщинам и войне и гораздо больше говорящие о вреде гендерных стереотипов в науке и за ее пределами.