Через три дня Алексей отдал приказ выступать. По-видимому, до сих пор он еще не заявлял открыто войскам о своем намерении занять трон. Лишь когда армия сделала остановку на ночь, спросили и ее мнение – причем предлагалось сделать выбор между кандидатурами Алексея и Исаака. Сам Исаак был только рад уступить брату, но исход дела решило мнение Иоанна Дуки. Алексея провозгласили василевсом и обули в пурпурные, расшитые золотом котурны с изображениями двуглавых орлов Византии – скорее всего эту обувь он привез с собой из дворца.
Алексей все еще пребывал в неуверенности относительно своего следующего шага. Не могло быть и речи о захвате столицы штурмом. И вот разведка донесла, что наряду с такими воинскими подразделениями, как варяжская гвардия, готовая сражаться за правящего императора до последней капли крови, в Константинополе имелись и другие, которые можно подкупить, – в частности отряд германцев, охранявших Адрианопольские ворота. Георгий Палеолог вступил в тайные переговоры с командиром этого отряда, и вскоре дело было улажено.
С началом темноты Георгий и несколько его соратников установили приставные лестницы рядом с одной из башен, охраняемых германцами, и перебрались через бастион в город; Алексей выстроил все свое войско у подножия башни. Когда начало рассветать, Палеолог подал сигнал – ворота были открыты изнутри, и армия Алексея хлынула в Константинополь.
Горожане не питали особого уважения к престарелому императору; большинство жителей были рады, что на смену ему пришел молодой популярный полководец. Но они, конечно, не ожидали, что с ними будут обращаться как с врагами, – к несчастью, варварский элемент в армии Алексея был настолько силен, что в скором времени охватил и остальную ее часть. Едва оказавшись по ту сторону городских стен, солдаты рассыпались по всем направлениям – начались повальные грабежи и изнасилования, так что вскоре оказался поставленным под сомнение успех всей операции.
Впрочем, сам Вотаниат понимал, что все кончено. Перейдя через площадь, отделявшую дворец от собора Св. Софии, он заявил о своем отречении. Вотаниат был отправлен в монастырь Богоматери Перивлепты – огромное, устрашающего вида строение на Седьмом холме, оставленное городу Романом Аргиром полстолетия назад.
Семьдесят шестым императором Византии стал коренастый молодой человек с мощным подбородком и широкими плечами, носивший густую бороду. По словам его дочери Анны, «он был чем-то сродни пламенному вихрю, излучающему красоту, грацию, достоинство и не имеющую себе равных величественность». Учитывая, что Анна пишет о своем отце, к ее свидетельству следует относиться с осторожностью, однако не приходится особо сомневаться в том, что впервые за полстолетия империя оказалась в надежных руках.
По прибытии в Большой дворец Алексей немедленно развернул бурную деятельность. Спустя двадцать четыре часа ему удалось собрать всех своих солдат и запереть в казармах, чтобы остудить их пыл. Но обстоятельства, при которых он пришел к власти, продолжали мучить его совесть. Алексей поведал о том патриарху, который начал официальное расследование. В отношении императора, его семьи и всех тех, кто принимал участие в перевороте, был вынесен церковный приговор, присуждавший их к длительному посту и другим видам епитимьи. На протяжении сорока дней и ночей Алексей носил под императорской порфирой власяницу, спал на земле и использовал вместо подушки камень.
Между тем начала образовываться трещина в отношениях между окружением Алексея и семейством Дука, которое негативно воспринимало близкую связь Алексея с императрицей Марией Аланской. По идее та должна была покинуть дворец по его прибытии, но она этого не сделала. Мария, конечно, являлась приемной матерью Алексея, но сие не объясняло его решения остаться с ней – определив свою жену и ее семью в другой, меньших размеров дворец, стоявший на более низком месте.
Быстро начали распространяться слухи. Одни говорили, что новый император планирует развестись с Ириной, с тем чтобы стать третьим мужем Марии; другие – что подлинной силой, определяющей поступки василевса, является мать Алексея, грозная Анна Далассена, которая ненавидела семейство Дука и была настроена отстранить его от власти. Первый из этих слухов мог быть верным; второй являлся таковым несомненно. Несколько дней спустя, в Пасхальное воскресенье, Алексей подлил масла в огонь, не взяв жену на церемонию собственной коронации.
Дука это восприняли как беспричинное оскорбление. Императрица не просто являлась представительницей знатного рода, а обладала признанным статусом, подразумевавшим значительные властные полномочия. У нее имелся свой двор, она осуществляла контроль над принадлежавшими только ей доходами и играла важную роль в имперском церемониале.
Алексей и сам чувствовал неловкость по поводу принятого решения, поскольку был в огромной степени обязан Дука, да и вообще не следовало восстанавливать против себя самое могущественное семейство империи. В какой-то момент он пошел на поводу приемной матери, но вскоре осознал, что далеко переступил за черту.
В итоге проблему разрешил патриарх. Он серьезно поговорил с Алексеем, и несколько дней спустя молодая императрица была коронована в соборе Св. Софии с соблюдением всех церемоний. Дука порадовались, что одержали победу, а Алексей получил полезный урок. Все эмоциональные узы между ним и его приемной матерью отныне были разорваны: Мария согласилась покинуть Вуколеон[71] с условием, что Константин, ее сын от Михаила VII, станет соправителем Алексея. Это условие было выполнено, после чего она с сыном удалилась в роскошный особняк, выстроенный Константином IX для Склирены около тридцати пяти лет назад. Их сопровождал Исаак Комнин, которому Алексей присвоил только что учрежденное им звание севастократора, выше которого было только императорское. Он вернул Ирину в Вуколеон, где их супружеская жизнь, против всяких ожиданий, оказалась счастливой – у венценосной пары родилось девять детей.
Однако на политическом горизонте тучи быстро сгущались. Не прошло и месяца со времени коронации Алексея, как Робер Гвискар, герцог Апулийский, начал масштабную наступательную операцию против империи.
История норманнов в Южной Италии начинается примерно в 1015 г., когда лангобардские военачальники склонили группу молодых норманнских пилигримов наняться на военную службу для боевых действий против византийцев. Известие об этом вскоре пришло в Нормандию, и здешние молодые мужчины, ищущие богатства и приключений, устремились в Италию; небольшая поначалу струйка быстро превратилась в устойчивый иммиграционный поток. Через некоторое время норманнские наемники стали требовать плату за свою службу земельными наделами. В 1053 г. близ апулийского города Чивитата они разгромили намного превосходившую их по численности армию, которую собрал и повел против них папа Лев IX.
К этому времени верховенство в норманнском сообществе перешло к отпрыскам некоего Танкреда Отвильского, рыцаря с малопроясненной биографией, находившегося на службе у герцога Нормандского. Из двенадцати его сыновей восемь обосновались в Италии, причем пятеро стали видными фигурами, а один из них – Робер по прозвищу Гвискар (Хитрый) – обладал прямо-таки исключительной одаренностью. После битвы при Чивитате папская политика кардинально изменилась, и в 1059 г. понтифик Николай II предоставил Роберу титул герцога Апулийского, Калабрийского и Сицилийского. Два года спустя Робер со своим самым младшим братом Роже вторгся на Сицилию и на протяжении следующего десятилетия наращивал военное присутствие норманнов на острове и на материке. Бари пал в 1071 г. – а с ним и последние остатки византийского присутствия в Италии. В начале следующего года Робер взял Палермо, в результате чего навеки было покончено с сарацинской властью на острове. Четыре года спустя пришла очередь Салерно, последнего независимого лангобардского княжества. Теперь на всей итальянской территории к югу от реки Гарильяно верховная власть принадлежала Роберу Гвискару.
Уже на протяжении многих столетий эта земля была известна под названием Великая Греция и к описываемому периоду по своему духу все еще являлась в гораздо большей степени греческой, чем итальянской. Подавляющее большинство ее жителей говорили именно на греческом языке. Службы проходили по греческому обряду почти во всех церквях и в большинстве монастырей. Неудивительно, что Гвискар начал лелеять мечты о византийском троне, и эти мечты подогревали в нем сами византийцы. В 1074 г. Михаил VII предложил своего сына Константина в качестве перспективного жениха для самой красивой – василевс не преминул это оговорить – дочери Робера. Гвискар ни минуты не колебался: возможность стать тестем императора Византии представлялась слишком заманчивой, чтобы упустить ее. Он спровадил дочь Елену в Константинополь, где ей предстояло проходить обучение в императорском гинекее до тех пор, пока ее жених – к тому времени еще совсем ребенок – не достигнет брачного возраста.
Низвержение Михаила VII в 1078 г. напрочь лишило Елену шансов занять императорский трон. Незадачливая принцесса оказалась заточенной в монастырь – такое положение, вне всякого сомнения, ее мало радовало. Отец девушки воспринял это известие со смешанными чувствами. Планы Робера обрести в ближайшее время зятя, имеющего императорский статус, были перечеркнуты; с другой стороны, жестокое обращение, которому подвергли его дочь, давало ему отличный предлог для интервенции. Летом 1080 г. он начал приготовления. Империя все больше и больше сползала в хаос: в нынешней ситуации хорошо спланированное вторжение должно было иметь все шансы на успех.
Работа велась на протяжении всей осени и зимы. Было произведено переоборудование военных судов. Возрос численный состав армии, ее должным образом оснастили. Пытаясь подогреть энтузиазм среди своих греческих подданных, Гвискар предъявил народу некоего монаха – по всей видимости, ненастоящего, – который, появившись в Салерно в самый разгар военных приготовлений, утверждал, что он не кто иной, как Михаил VII, бежавший из ссылки и доверившийся своим доблестным норманнским союзникам в надежде, что они восстановят его на троне. Никто особенно не верил ему, но Робер на протяжении последующих месяцев относился к нему с преувеличенной почтительностью.