Но по другую сторону Адриатики события развивались совсем иначе — дела у Робера Гвискара шли великолепно. К середине лета последние очаги апулийского сопротивления были подавлены. Затем он отправился вызволять папу Григория, который забаррикадировался в замке Св. Ангела. 24 мая 1084 г. Робер разбил лагерь под стенами Рима. Однако Генрих IV, который низложил Григория и был коронован марионеточным антипапой, не стал его дожидаться. За три дня до появления норманнов у городских ворот он ушел в Ломбардию.
На рассвете 28 мая первый из ударных отрядов Робера прорвался в город через Фламиниевы ворота; вскоре норманны вызволили папу из его крепости и с почестями доставили в Лагеранский дворец. И лишь тогда наступила трагедия. В городе началась оргия грабежей и насилия. Все это продолжалось в течение трех дней, пока жители, будучи не в силах более выносить такое бесчинство, не поднялись против своих притеснителей. И тогда норманны предали Рим огню. Капитолий и Палатин[74] были разрушены, от церквей и дворцов остались одни лишь остовы. Между Колизеем и Латеранским дворцом едва ли имелось хоть одно здание, которому удалось избежать пожара.
Через несколько недель, весной 1084 г., Робер Гвискар вернулся в Грецию с Боэмундом и новой флотилией в 150 судов. С самого начала дела пошли как нельзя хуже: при подходе к Корфу норманнов встретила венецианская флотилия и за три дня дважды их основательно потрепала. После второго разгромного удара венецианцы направили в свой город посланников с сообщениями об одержанной победе, но недооценили Гвискара. Наблюдая, как венецианские суда исчезают за горизонтом, и считая, что врага можно застать врасплох, Робер собрал те немногие свои корабли, что еще держались на плаву, и бросил их вдогонку — в бешеную, смертельную атаку. Его расчет оказался точен. Анна Комнина сообщает о 13 000 убитых венецианцах и 2500 взятых в плен. Корфу пал, и на свои зимние квартиры армия ушла уже в более хорошем настроении.
Но зимой появился новый враг — эпидемия, вероятно брюшного тифа, наносившая беспощадные удары. К весне 1085 г. погибло 500 норманнских рыцарей и значительная часть воинского состава выбыла из строя. Сам Робер не терял своей обычной самоуверенности, но в середине лета, отправившись с армией для занятия Кефалонии, почувствовал себя во власти страшной болезни. Судно, на котором находился герцог, остановилось на первой же безопасной якорной стоянке, в бухте, до сих пор носящей название Фискардо. Тут Робер Гвискар и умер 17 июля 1085 г., при нем находилась Сикелгаита. Ему было шестьдесят восемь лет. За последние четыре года военные действия Робера приводили к бегству как восточного, так и западного императоров; один из величайших средневековых пап был спасен и восстановлен на троне благодаря его усилиям. Проживи Робер еще несколько месяцев, он, очень возможно, сменил бы Алексея Комнина на византийском троне.
Империя, хотя избавилась от непосредственной угрозы, но никогда не находилась в безопасности в течение длительного периода времени. Теперь настала очередь печенегов досаждать Византии. За два предыдущих столетия они проявили себя самым хватким, жадным и жестоким из варварских племен. Весной 1087 г. огромная печенежская армия вторглась в пределы империи; три года спустя она уже стояла вблизи Константинополя. Алексею пришлось прибегнуть к одному из старейших дипломатических приемов: заручиться поддержкой одного племени в борьбе против другого. На этот раз он обратился к половцам. У тех не было серьезных распрей с печенегами, но они охотно откликнулись на призыв Алексея.
В понедельник, 28 апреля 1091 г., две армии сошлись лицом к лицу рядом с устьем реки Марицы. В состоявшейся на следующий день битве печенеги — чьи жены и дети в соответствии с варварским обычаем последовали за ними на войну — были практически полностью разбиты. Немногих выживших взяли в плен и затем пополнили ими ряды византийских войск; подавляющее большинство печенегов погибло в ходе страшной резни. Ни имперской армии, ни половцам это не делает большой чести, однако в этом сражении византийцы одержали самую значительную победу со времен Василия II. Она не только избавила империю от печенегов на следующие тридцать лет, но и преподнесла серьезный урок другим племенам. Но что еще более важно, эта война укрепила позиции самого василевса. Теперь он наконец доказал, что способен вернуть империи хотя бы часть ее былого величия. Алексей, который через несколько дней после победы гордо проехал на коне по улицам Константинополя к собору Св. Софии, мог теперь уверенно смотреть в будущее — чего ни разу не случалось за десять лет его правления.
В конце 1094 г. Алексей Комнин принял посольскую миссию из Рима. На троне понтифика уже семь лет находился Урбан II, который всеми силами стремился улучшить отношения между Константинополем и Святым престолом. Предшественник Урбана Григорий VII анафемствовал Алексея и вдобавок заключил союз с ненавистным для василевса герцогом Апулийским. Григория в свою очередь ужаснуло известие о том, что император стал союзником Генриха IV. Так что ко времени смерти Григория в 1085 г. отношения между Римом и Константинополем были крайне плохими — впрочем, как и на протяжении последних столетий за кратковременными исключениями. Когда Урбан взошел на папский трон три года спустя, то начал примирение с Византией с аннулирования анафемы; император, который ранее закрыл все латинские церкви в Константинополе, ответил тем, что вновь открыл их. Состоялся обмен письмами, и постепенно разрыв начал сглаживаться, так что к моменту прибытия папского посольства в Константинополь Алексей и Григорий уже наладили дружеские отношения.
Легаты пригласили представителей православной церкви на великий церковный собор, который должен был состояться в ближайший март в Пьяченце. Алексей сразу же принял это приглашение, увидев здесь великолепную возможность обратиться к Западу за помощью против турок. Ситуация в Анатолии сейчас выглядела гораздо лучше, чем за все то время, что прошло со дня битвы при Манцикерте, и отвоевание Малой Азии представлялось теперь вполне возможным. Но достичь этого все равно казалось весьма затруднительно без военной помощи Запада, и церковный собор представлялся василевсу как раз тем местом, где можно ненавязчиво попросить о ней. Византийские делегаты хорошо справились с порученной им работой, сделав в своих выступлениях упор не на трофеях, которые могли быть добыты в войне с турками, а на религиозных аспектах: на страдании христианских общин Востока, на колонизации Малой Азии мусульманами, на присутствии армий неверных у самых ворот Константинополя и на явной исламской опасности, которая угрожала не только империи, но и всему христианскому миру.
В особенности был впечатлен папа Урбан. Когда он возвращался к себе домой во Францию, в его сознании постепенно созрел план, по своей амбициозности превосходивший все идеи, когда-либо возникавшие у Алексея: папа замыслил священную войну, в ходе которой объединенные силы Европы выступили бы против сарацин. Поэтому Урбан созвал новый собор, который должен был состояться в Клермоне 18 ноября, — папа пообещал, что там он сделает заявление, исключительно важное для всего христианского мира. Когда настал этот день, то толпы народа, собравшиеся послушать понтифика, оказались столь многочисленны, что пришлось отказаться от идеи проведения собора в церкви — папский трон был установлен на высоком помосте за восточными воротами города.
Текст речи Урбана до нас не дошел, но содержание ее в общих чертах известно. Он заявил, что долг западного христианства — силой освободить христианский Восток. Все те, кто согласится на это «из одной лишь преданности вере, а не из соображений обретения почестей или богатства», умрут разрешенными от грехов. Великая крестоносная армия должна выступить в праздник Успения, 15 августа 1096 г. Ответ на его слова был поистине поразительный. Предводительствуемые епископом Пюисским Адемаром, несколько сот человек — священники и монахи, аристократы и крестьяне — дали торжественное обещание выступить на Восток. Первый крестовый поход начался.
Алексей Комнин пришел в ужас. Именно тогда, когда появился реальный шанс отвоевать утраченные территории, в пределы его государства хлынут сотни тысяч дезорганизованных разбойников, которые, несомненно, будут постоянно требовать еды, но при этом не станут признавать никакой власти. Алексей принял все возможные предупредительные меры: распорядился сделать запасы продовольствия в Дураццо и организовать полицейскую часть; на всем протяжении Эгнациевой дороги предполагалось равномерно расставить полицейские посты. Оставалось только ждать. И прибытие первых крестоносцев оправдало самые худшие ожидания Алексея.
Петр Пустынник был вовсе не пустынником, а монахом из Амьена с хорошо подвешенным языком. Проповедуя в Северной Франции и Германии идею Крестового похода, он быстро набрал около 40 000 последователей — в основном местных крестьян, в том числе изрядное количество женщин и детей. Каким-то образом эта разношерстная компания проделала путь через всю Европу, дойдя до венгерского города Семлин на реке Сава — там крестоносцы приступом взяли цитадель и убили 4000 венгров. Затем кони направились к Белграду — город был подвергнут разграблению и сожжению. В Нише участники похода попытались предпринять то же самое, но византийский наместник направил туда свои войска. Многие крестоносцы были убиты, еще большее их число попало в плен. К 1 августа, когда Пустынник со своими людьми добрался до Константинополя, из 40 000 выступивших в поход крестоносцев, недоставало уже около четверти.
Одного разговора с Петром и одного взгляда на его последователей Алексею хватило, чтобы понять — против сельджуков у этой так называемой армии нет никаких шансов. Но, конечно, оставаться в городе такая толпа не могла — уже сыпались жалобы на чинимые грабежи и изнасилования, возвращаться же назад крестоносцы отказывались. Поэтому 6 августа их перевезли через Босфор на другой берег и предложили им в дальнейшем заботиться о себе самостоятельно.