он сохранил гаруспицину в качестве государственного учреждения, запретив применять ее в частном обиходе жизни. Но стоять выше всяких верований государственная власть не могла, и жизнь мощно взывала к власти по вопросам веры. С другой стороны, Церковь добивалась тех прав и привилегий, которыми пользовалась языческая религия и представители языческих культов. Так началось новое направление в религиозной политике Константина.
Прекращение гонений и признание свободы отправления культа было начальным этапом коренного изменения в положении христианской Церкви. Ее общины не остались для государственной власти в положении безразличных для нее, дозволенных организаций, какими были уже в течение веков и какими оставались и теперь иудейские синагоги. Общины эти были объединены иерархией и обнаруживали тенденцию охватить все население империи. Император, не принимая сам христианства и продолжая стоять выше отдельных религий, между которыми делилась масса его подданных, склонялся, однако, к христианству, и в числе ближайших людей держал епископов. Отсюда целый ряд льгот для представителей христианских общин, членов клира и храмовых зданий. Уже в 313 году Константин освободил клир от тягостей декурионата,[340] а в указе 315 года, которым подтверждается свобода от казенных повинностей императорских домен, res privatae, император ставит наряду с ними церкви, ecclesiae catholicae.[341] В 319 году установлена свобода членов клира (ii, qui clerici appellantur) от всяких повинностей (munera).[342] В 319 году епископам была предоставлена юрисдикция в гражданских делах, и каждый христианин мог переносить свое дело на суд епископа, в обход обычных судебных инстанций.[343] В 321 году была узаконена новая форма освобождения на волю рабов — в церкви, пред епископом,[344] и в том же году дано церквям чрезвычайно важное право приобретать имущество по завещаниям.[345] По свидетельству Сократа, Константин наделял церкви имуществом из земельных владений городских общин.[346] В 323 году появился указ, воспрещавший принуждать христиан к участию в языческих празднествах.[347] Таким образом, христианские общины и их представители заняли совершенно новое положение в государстве. Христианство стало привилегированной религией. В члены клира устремились декурионы, желая освободиться от лежавших на них тягостей, и уже в 320 году Константин издал указ, воспрещавший декурионам вступать в клир.[348] Этот указ не мог, конечно, удержать декурионов в их стремлении воспользоваться привилегированным положением членов клира, и в Феодосиевом Кодексе сохранился целый ряд указов позднейшего времени, регулировавших этот вопрос живой жизни и затруднявших для декурионов поступление в клир. Предоставление льгот и привилегий членам клира имело своим последствием то, что император взял на себя роль верховного решителя в вопросе о еретиках.
Первая ересь, в суждение о которой был втянут Константин, носит имя донатизма.[349]
Около времени издания Медиоланского эдикта о веротерпимости в Африке разгорелся большой раскол, длившийся более столетия и принесший много бед этой стране. В начале IV века престол карфагенского епископа занимал Мензурий. Человек твердого характера и сильной воли, он относился с осуждением к показному мученичеству, которое нередко проявлялось во время гонений со стороны людей сомнительной нравственности и даже иногда было делом промысла. После его смерти был созван Собор для избрания ему преемника, и выбор совершился раньше, чем успели прибыть все желавшие участвовать епископы. Собор избрал диакона Карфагенской церкви Цецилиана, который немедленно вступил в управление кафедрой. Но 80 нумидийских епископов и партия, враждебная Цецилиану, избрали другого епископа, Майорина, и объявили Цецилиана низложенным. Предлогом к низложению было то, что один из посвящавших его епископов был повинен в предательстве, признан traditor, как называли тех, кто во время преследования выдавал церковные сосуды, книги, священные предметы. Возглашая себя ревнителями чистоты Церкви, противники Цецилиана низлагали его за грех того, кто его посвятил. Цецилиан не уступал, раскол в Церкви обострялся и получил еще более резкую форму, когда место умершего Майорина занял в 313 году страстный и фанатичный Донат. От его имени все это движение называется донатизмом. Дело вышло за пределы африканских епархий; Соборы, состоявшиеся первый в Риме в 313 году, второй в Арелате в 314, по делу донатистов решили спор в пользу Цецилиана против Доната; но Донат не уступал. Константин вмешался в дело, но это не помогло, и в Карфагене вспыхнул бунт. Кровавые столкновения происходили во многих церквях Карфагена. Было много убитых, и в числе их один епископ.[350] Эти новые «мученики» укрепили донатистов в их особности и отделении от господствующей Церкви, и раскол длился все время правления Константина, несмотря на неоднократные попытки императора положить ему конец.
Константин был вынужден несколько раз прибегать к карам донатистов, и в указе 319 года о льготах, предоставляемых на будущее время членам клира, представители донатистской церкви были исключены. Это обстоятельство имело принципиальную важность, так как император являлся верховным судьей в церковном деле. Донат не признавал этого права и заявлял: «Что за дело императору до Церкви?» (quid est imperatori cum ecclesia?). Но его противники поучали его так: «Не государство находится в Церкви, а Церковь в государстве». «Над императором нет никого, кроме Бога, который его поставил. Если поэтому Донат возвышает себя над императором, то он преступает границы, поставленные нам, людям».[351] Такова была господствовавшая точка зрения представителей христианского клира.
Император со своей стороны лишил еретиков прав на все те льготы и привилегии, которые были предоставлены господствующей Церкви. В 326 году вышло два указа против еретиков. Первый был направлен против всех вообще еретиков и схизматиков (haeretici et schizmatici), второй имел в виду новациан.[352] Евсевий сохранил текст рескрипта Константина, обращенного к еретикам (новациане, валентиниане, маркиониты и павликиане во Фригии), в котором император внушал им обратиться к господствующей Церкви. Эдикт этот был выставлен во всеобщее сведение, и, по словам Евсевия, еретики целыми толпами переходили в церковное единство.[353] В пору издания этих указов вмешательство императора в дела Церкви пошло уже гораздо дальше: он принял личное участие в установлении догматических истин и явился инстанцией, утверждающей решения епископов в вопросах вероучения. Повод к этому был дан церковным раздором, который вызвал Арий.
Когда Константин осенью 323 года[354] победил Лициния и стал повелителем Востока, арианский раскол был в апогее своего развития. Ожесточение спора, приводившее к волнениям в недрах отдельных церквей, побудило епископов искать помощи у императора, который так много сделал для признания прав церкви. Первыми обратились к нему Александрийский патриарх Александр и сам Арий, виновник раздора. Будучи плохо осведомлен о догматической стороне спора, Константин отправил в Александрию епископа Осию Кордубского, который состоял при нем доверенным лицом по делам христианства и церкви еще со времени итальянского похода 312 года. Ознакомившись с делом на месте, Осия представил императору докладную записку. Примирить Александра и Ария Осии не удалось, и император решился созвать Собор, избрав для него местом город Никею. Епископам были разосланы пригласительные грамоты.[355] Собор открылся 20 мая 325 года. Когда епископы собрались, к ним вышел император, окруженный штатом придворных. Евсевий Кесарийский обратился от имени собрания с приветственным словом, сказанным на греческом языке. Император ответил на латинском, как официальном языке империи, и когда его речь, призывавшая к единению и миру, была переведена для собрания на греческий язык, он начал, уже по-гречески, руководить заседанием.
Так возник новый орган жизни Церкви, который получил значение имперского учреждения. Внешняя организация Собора епископов и делопроизводство сложились по тем нормам, какие действовали в ту пору в сенате.[356] Хотя Константин еще не принимал крещения и поэтому не мог считаться христианином, тем не менее он с полным сознанием своего права принимал участие в прениях, и когда обсуждался текст Символа веры, первый одобрил формулу Кесарийской церкви, заявив, что она соответствует его убеждениям. Суждение императора предрешило исход прений. По окончании Собора Константин, как сообщает Евсевий, утвердил собственной печатью принятые епископами определения и привел в объяснение, что он делал это для того, «чтобы областные начальники не могли уничтожить этих решений». Считая своим правом утверждение актов Собора, император тем самым становился высшей апелляционной инстанцией в случае личного несогласия данного епископа с соборным определением. Афанасий Александрийский признал и осуществил это право императора, обратившись к Константину с жалобой на постановление Собора, состоявшегося в Тире в 335 году.
Так создалась в церкви новая центральная власть: император стал высшей инстанцией церковного законодательства в вопросах как догмы, так и церковного строительства. По словам Евсевия, Константин определял свое положение в церкви в таких словах: «Я могу назваться епископом, поставленным от Бога, для внешних дел». Неизвестно, произносил ли такие слова Константин, но в них он определял круг своей власти в менее широких пределах, чем те, в каких он ее осуществлял, давая свое утверждение догме христианского вероучения.