м к изданию своей обширной “Истории Византии”. В этом нельзя не видеть одного из проявлений той болезненной мнительности, которою страдал покойный и которая росла в нем с годами», — отмечал в некрологе друг Кулаковского, некогда занимавший высокий пост попечителя Киевского учебного округа, профессор А. Н. Деревицкий[6].
Как справедливо отметил А. Г. Грушевой в послесловии к первому переизданию трехтомника «Истории Византии», рецензии на первую в истории русского византиноведения общую историю Византии были заинтересованными и одновременно скептическими из-за большого числа отмечаемых рецензентами неточностей и недостатков[7]. А. А. Васильев начал рецензию с того, что «“История Византии”, написанная русским ученым, давно уже являлась настоятельною необходимостью русской исторической науки... В России выходили монографии по отдельным вопросам. Не было написано у нас истории Византии и раньше. В. Г. Васильевский ее не дал. Ныне здравствующий патриарх современного византиноведения в России Ф. И. Успенский, по слухам, уже давно работает над историей Византии; но в свет она до сих пор не вышла»[8]. («Слухи» оказались верными — в 1913 г. в издательстве Брокгауз-Ефрон увидел свет первый том «Истории Византийской империи» академика Ф. И. Успенского.) А. Г. Грушевой уже осуществил подробный разбор рецензии Васильева на первый том «Истории...», и потому едва ли есть резон на этом подробно останавливаться. Так, А. Г. Грушевым были выделены три типа замечаний, которые сводятся к следующему: первое — недостаточная точность оформления работы в мелочах (множество опечаток и неточностей в ссылках); второе — невнимание Кулаковского к общим проблемам, недопустимое в книге, рекомендуемой для студентов (почему именно для студентов?); третье — конкретные замечания и пожелания по тексту. «Эти замечания рецензента, — комментирует А. Г. Грушевой, — воспринимаются неоднозначно, ибо не все они, если можно так сказать — по существу»[9].
Остановимся на некоторых общих чертах рецензии Васильева.
А. А. Васильев заключает, что, по его мнению, «первый том Истории Византии г. Кулаковского не может быть признан вполне удовлетворительным ни со стороны внутреннего содержания, ни со стороны внешнего выполнения задачи. Общего представления о предмете не дано; читатель даже не найдет определения разницы между эллинизмом и византинизмом. Существенное и важное теряется в массе мелких и излишних подробностей. Приводимые данные и особенно ссылки далеко не всегда отличаются желательною точностью. К тому же и размеры задуманной г. Кулаковским Истории Византии делают его книгу совершенно неподходящей для учащихся (снова для учащихся! — А. П.); если времени до 518 года посвящен том более чем в 500 стр., то я не могу сразу представить себе, на сколько томов рассчитана настоящая История Византии. Г. Кулаковский готовит продолжение своей Истории Византии. От души желаю ему, чтобы со второго тома его лекционные конспекты, которые, по собственным словам автора, кладутся им в основание книги, не только по мере обработки “разрастались”, но именно “обрабатывались”. Я даже думаю, что это “разрастание” конспектов повредило книге; гораздо лучше было бы, если бы автор вместо того, чтобы идти вширь, несколько увеличил глубину разбираемой темы и значительно сократил объем книги. Наверное, многие недостатки данного сочинения находятся в зависимости от той поспешности, с которой оно было написано и издано». И далее — «К русскому ученому, выступающему с Историей Византии, должны быть предъявлены, может быть, несколько более строгие требования, чем к историку иностранному (как верно сказано! — А. П.). Впрочем, не забудем, что в книге г. Кулаковского мы имеем первый опыт “Истории Византии”, написанной русским ученым»[10].
Стоит согласиться с выводом А. Г. Грушевого, что рецензия А. А. Васильева в целом объективна и справедлива, и автор, несмотря на множество замечаний, относится к труду Кулаковского благожелательно. Но Юлиан Андреевич отреагировал на критику Александра Александровича обидчиво (обидчивость и даже некоторая мнительность Кулаковского отмечалась всеми, кто вспоминал о нем). «Так как этот труд, исполненный мною с большим увлечением, является первым опытом изложения истории Византии в русской ученой литературе, то я ожидал с живым нетерпением отзывов о нем ученой критики и был вполне подготовлен к тому, что в моей книге могут оказаться недочеты и недосмотры, что и высказал в своем Предисловии. Кое-что я уже сам поправил в своем экземпляре первого тома и был готов с благодарностью встретить те desiderata [пожелания], какие мне укажет благожелательная критика ученых, которым близка эта область исторического знания»[11]. Но — увы! «Позволяю себе думать, что г. Васильеву было совершенно излишне рекомендовать меня читателю по моим “обыкновенно небольшим статьям”, а следовало непосредственно приступить к разбору большого — увы! — слишком даже большого, вследствие обилия материала, первого тома Истории Византии»[12].
Как в случае с рецензией Васильева, А. Г. Грушевой, разбирая «Ответ» Кулаковского, вновь выделяет два положения (хотя почему-то пишет, что этих положений три) общего характера, принципиально важные для понимания взглядов Юлиана Андреевича.
Первое. В ответ на замечание рецензента, что Кулаковский слишком пристрастен к легендарным сюжетам и смешивает легендарное и историческое изложение событий, автор отвечает, что никакого смешения у него нет и все легендарные подробности приводятся у него для передачи духа эпохи. «С этим можно вполне согласиться, — пишет А. Г. Грушевой, — [однако] сам Ю. А. Кулаковский, к сожалению, нигде не дает в тексте понять, как сам он относится к легендам, и у читателя вполне может возникнуть ощущение, что автор труда воспринимает их столь же серьезно, как и сообщения любого другого источника»[13]. На наш взгляд, сообщения всякого источника в значительной степени легендарны, и отделить, скажем, в текстах Феофилакта Симокатты, Иоанна Малалы и — особенно — Прокопия Кесарийского «зерна от плевел» невозможно. Известно ведь, что летописец-очевидец того или иного события непременно привносит в него нечто «от себя», и позднейшим исследователям бороться с этими наслоениями бессмысленно. Приходится либо, во-первых, принимать сообщение на веру в том случае, когда оно согласуется с аналогичным сообщением на тот же предмет у другого летописца, либо, во-вторых, подвергать каждый высказанный летописцем факт обязательному сомнению, что делает опору на источник невозможной. Кулаковский не ставил перед собой ни одну из таких целей, и потому его отношение к летописному свидетельству со всех точек зрения «по умолчанию» должно быть признано уместным и справедливым. Юлиан Андреевич невольно «сочиняет» и даже «привирает» в духе присочинений и привираний используемого им источника, и крамолы в этом нет.
Второе. Методологически оправданным, с точки зрения А. Г. Грушевого (которая совпадает с нашей), является ответ Юлиана Кулаковского на замечание А. А. Васильева об отсутствии каких-либо рассуждений о начале византийской истории: «Зачем мне dissertis verbis толковать о том, что такое история Византии, когда я веду читателя своим изложением в самый templum historiae byzantinae?» В самом деле, зачем? У Кулаковского были принципиально иные задачи, на которые он указывает во введении к первому тому: «В изложении судеб Византии я старался, предлагая вниманию читателя события живой действительности, дать возможность чувствовать дух и настроение тех давних времен... Пересматривая теперь отпечатанные листы моей работы и замечая кое-что такое, что приходится исправить, с укором себе вспоминаю совет Горация — nonum[que] prematur in annum[14]; но время не ждет, дела много, а делателей мало. Быть может, благожелательная критика укажет мне много такого, чего я сам не замечаю теперь под свежим впечатлением пережитого напряжения работы по составлению текста и его печатанию... Так как я заботился и о внешнем виде моей книги, то мне очень досадно, что в напечатанном тексте оказались опечатки... Хотя, благодаря любезной помощи студента К. А. Езерского, я имел в руках полный список опечаток, но воспользовался им не вполне, оставив без внимания погрешности в знаках препинания, которые попадали иногда не на свое место, а также неисправности в греческих ударениях и придыханиях»[15].
Разумеется, выпуская в свет первое в своем роде фундаментальное издание, Юлиан Андреевич волновался, запоем вычитывая корректуру, спешил увидеть его изданным, закрывал глаза на многое, что необходимо было исправить и на что впоследствии с таким негодованием (и, кажется, несколько завистливо) обращали его внимание придирчивые рецензенты, сами к тому времени не взявшие на себя составление труда, столь ответственного и грандиозного. «Он духом там — в дыму столетий».
Юлиан Андреевич завершает ответ на замечания А. А. Васильева патетическим восклицанием, снимая многие замечания последнего или превращая их в риторические. «Пока нашим студентам предлагается лишь препарат из науки и конспект заменяет собою ученую книгу, до тех пор не будет ученого духа в нашем университетском преподавании, а с ним и науки — quod absit! Я писал свою историю Византии пред лицом ученого мира для всех тех, кто хочет проникнуть в уразумение истории тех времен, и не определял заранее круга моих читателей (курсив наш. — А. П.).