[867] В ожидании приезда царского посла на Восток в церкви Якова Барадея был выработан текст ответа на эдикт императора в примирительном тоне с указанием на необходимость осудить Халкидонское вероопределение и восстановить память Севера. Хотя главный пункт несогласия был выражен очень определенно и текст ответа был принят на соборе в монастыре св. Закхея в городе Каллинике, но из среды монашества раздался резкий протест, и некто Косьма из монастыря Кира в Каллинике разорвал составленную и принятую в собрании грамоту. Монахи грозили Якову анафемой, если он не отречется от этого акта. Яков уступил и уклонился от встречи с царским послом, который был уполномочен устроить совещание в Даре.[868] Другие епископы подали, тем не менее, Коменциолу записку, составленную в тоне уничтоженного документа. Ввиду протеста монахов и уклонения Якова от переговоров, посол мог убедиться в бесцельности своих стараний содействовать водворению церковного мира, о чем он и привез известие Юстину. Таким образом, церковь, признававшая своим главой Якова Барадея, осталась в прежнем отделении от господствующей.
Вскоре затем в недрах монофизитской церкви вышли раздоры на почве толкования догматического учения. Инициатива в этом деле принадлежала Иоанну, по прозвищу Аскоснагу (дно меха). Свое богословское образование Иоанн получил в школе известного на Востоке наставника Петра, который держал школу в Ретайне (в Месопотамии). Унаследовав по его смерти школу, Иоанн начал развивать особое учение о лицах св. Троицы, которое впоследствии получило название тритеизма.[869] Феодосий, на суждение которого было представлено это учение, усмотрел в нем ересь. Но оно нашло себе почву и встретило ревностных приверженцев в лице Конона и Евгения, епископов Тарса и Селевкии исаврийской, первых по времени ставленников Якова Барадея. Афанасий, внук Феодоры, переслал весь литературный материал по этому вопросу известному александрийскому философу и ученому Иоанну Филопону, как прозвали его за трудолюбие.[870] Занявшись этим вопросом и внеся в богословские рассуждения принципы логики Аристотеля и Платона, Филопон составил большой трактат, в котором развил новое учение в целую систему. Свой труд он прислал Афанасию, который стал его верным последователем. Монофизитская церковь разделилась на два враждебные лагеря: одни принимали учение тритеитов, другие обличали его как ересь. Участие в этом споре Афанасия, имевшего придворные связи и большое состояние, усилило это движение. Ожесточенные споры монофизитских епископов привели их к мысли перенести дело на суждение императора, а тот предоставил рассмотрение дела патриарху Иоанну. Вызвав к себе представителей обоих направлений, Иоанн устроил собеседование.[871] За тритеизм стояли Конон и Евгений, его противниками были Павел Антиохийский, Иоанн Эфесский, Лонгин и Стефан. Длившиеся несколько дней прения не привели к соглашению, и учение тритеитов было признано ересью с высоты престола. Конон и Евгений были сосланы в Палестину и заточены в монастыри. Их увез туда Фотий, сын Антонины, пасынок Велизария, имевший тогда особую миссию в Палестине. Некогда человек военный, Фотий принял монашество и, ввиду волнений самаритян в Палестине, получил от Юстина поручение блюсти интересы православия в этой стране и укрощать самаритян. По словам Иоанна Эфесского, Фотий, имевший под своей командой военную силу, действовал очень круто и, пользуясь своим положением, облагал епископов разными поборами, а доходами делился с императором. Его деятельность в Палестине продолжалась 12 лет, до самой его смерти.[872]
Виновные в тритеизме пробыли в ссылке три года; затем Конон вернулся в Константинополь, где и пропагандировал свое учение. Иоанн Филопон написал другой трактат в двух книгах, в котором разбирал вопрос о воскресении мертвых и, сближаясь с учением Оригена, отрицал воскресение человеческого тела для вечной жизни. Это новое развитие тритеизма раскололо партию на два лагеря. Конон и его приверженцы не признали нового трактата Филопона, но Афанасий стал на сторону Иоанна. Единомышленные недавно Афанасий и Конон анафематствовали друг друга.
В завещании, которое составил Афанасий, он вписал кроме императора и императрицы, как главных наследников, Конона. Ему было предоставлено получить из состояния Афанасия десять фунтов золота и затем получать ежегодно по два фунта. Когда они разошлись, Афанасий хотел переделать завещание, но скоропостижно умер, не успев привести этого в исполнение. Конон получил отписанные ему деньги. Свидетелем по делу о завещании был вызван Иоанн Эфесский, который воспользовался этим случаем, чтобы сделать Конону внушение, оставшееся бесплодным. Конон и его приверженцы действовали весьма энергично, и по всему Востоку и в Александрии шла борьба между партиями, оспаривавшими друг у друга истину.[873] Так монофизитская церковь разлагалась на секты, враждебные друг другу и проявлявшие свою нетерпимость в ожесточенной борьбе.
Патриарх Иоанн в своих сношениях с монофизитами питал надежду склонить их к воссоединению с господствующей церковью и общению в таинстве евхаристии. Павел Антиохийский и Иоанн Эфесский дали себя уговорить и вступили в общение; но немедленно затем отказались, и Павел бежал из Константинополя, так как его пребывание превратилось в заключение.[874] Измена Павла вызвала против него большое негодование в церкви Якова Барадея, и хотя он опять отрекся от общения с «синодитами», но это не помогло, и в Сирии начался раздор между павлитами и яковитами, который длился до самой смерти Якова Барадея, последовавшей в 578 году, продолжался же и потом.
Раздражение на почве религиозного разногласия, которое захватывало прежде всего монахов, а также и толпу, не могло не выразиться в актах насилия в столице. На шестой год правления Юстина в Лазарево воскресенье все монофизитские храмы, в которых издавна невозбранно собирались молящиеся, были закрыты по распоряжению патриарха, уничтожались портреты столпов монофизитства Севера и Феодосия, подвергались разорению и разогнанию монастыри. Патриарх привлек к участию в посещении монастырей императора и императрицу.[875] Когда в 571 году в столицу прибыло армянское посольство искать помощи у императора, то армянский патриарх не был осведомлен о расколе, разделявшем церковь, и в течение двух лет имел церковное общение с патриархом Иоанном. Только позднее, войдя ближе в местные отношения, армяне отделились и соорудили себе свою церковь в доме одного богатого соплеменника.[876] Из того обстоятельства, что армяне могли так долго быть в неведении об истинном положении дела, следует заключить, что преследования не имели особенно резкого характера.
Хотя Иоанн Эфесский много рассказывает о разных бедствиях «православных», т. е. монофизитов, и утверждает, что насилия совершались и в провинциях по распоряжению из столицы,[877] но от него же мы слышим, что еще при жизни патриарха Иоанна монофизитские церкви опять открылись и многие богато украсились.[878] Тяжкая болезнь и смерть в страданиях патриарха Иоанна (31 августа 577 года), а равно болезнь императора и разорение церквей православных во Фракии во время варварских нашествий выставлены у этого автора как праведный гнев Божий за те бедствия, которые терпели монофизиты.[879] Слава гонителя осталась за Юстином и в позднейшем историческом предании у сирийских писателей.
Жизнь столицы шла при Юстине гораздо спокойнее, чем при Юстиниане. Император не становился в близкие отношения ни к той, ни к другой партии, и хронисты сохранили лишь одну заметку об обострении отношений между прасинами и венетами в третий год правления Юстина. Предупреждая возможность столкновения, император сказал, обращаясь к венетам: «Царь Юстиниан для вас умер», а к прасинам: «Царь Юстиниан для вас жив». Поняв угрозу, димоты присмирели.[880]
Поддерживая традиции Юстиниана, Юстин все время своего правления предавался строительству. В 567 году он расширил и украсил дворец в квартале близ гавани Юлиана, в котором жил, когда занимал пост куропалата. В этом дворце была церковь архангела Михаила, в которой был погребен его сын. Это послужило поводом к украшению ее драгоценным мраморным убранством. Дворец получил имя супруги Юстина Софии, и весь тот квартал стал называться Софианами. Это имя перешло и на гавань, хранившую дотоле память Юлиана.[881] На следующий год Юстин начал постройку двух дворцов, одного в окрестностях столицы, другого — на острове Принкипо, а кроме того, церкви во имя святых бессребреников Косьмы и Дамиана в квартале, носившем имя Дария. Он отстроил заново бани Тавра и дал им новое имя Софиевых (Σοφιαναι).[882] В 571 году он начал сооружение церкви во имя апостолов Петра и Павла в приюте для сирот и другой, во имя св. апостолов в Триконхе, которая сгорела во время давнего пожара в правление Зенона. Тогда же были предприняты большие перестройки в храме Богоматери во Влахернах; ему был дан крестообразный вид и на алтарной стороне пристроены две абсиды.[883] Во второй части города, поблизости от бань Зевксиппа, Юстин воздвиг статуи, свою и императрицы, на высоких пьедесталах. Ураган опрокинул статуи, и современники увидели в этом дурное предзнаменование. В 572 году были предприняты большие работы по расширению водопровода Валента, который стал давать значительно больше воды на пользу населения. В 573 году Юстин приказал снести иудейскую синагогу в квартале Халкопратиев и построил на ее месте большую церковь во имя Богородицы, которая, таким образом, оказалась поблизости от храма св. Софии.