умел воздействовать на толпу тем, что стал сам кричать: «Да будут извергнуты кости язычников! Да прославится вера христианская!», хвалил народ за его благочестивое настроение и объяснил, что дело о язычниках изъято из его ведения. Это воздействовало на толпу, и она оставила свои мысли поджечь преторий и звала префекта идти вместе к императору в Евдом.
Префект не успел облачиться в парадные одежды своего сана и пошел в толпу. Выбравшись из нее, он приказал подать себе лодку и поехал морем, чтобы предупредить императора. С грозными криками толпа окружила дворец. Император объявил через глашатаев свой приказ, в котором обещал немедленно вернуться в город, строго разобрать дело о язычниках и покарать их. Раздражение стихло, и толпа рассеялось. Этот взрыв народной ярости произошел 18 апреля 580 года.
Тиверий сделал распоряжение усилить городской гарнизон и вернулся в столицу. Префект Севериан был отставлен и на его место назначен Юлиан. Он получил приказание арестовать и наказать зачинщиков бунта. Так как в этом движении принимали участие иудеи, самаритяне и всякие еретики, то префект арестовал некоторых из них, производил допрос и, установив их виновность в бунте, подвергал смертной казни. Эти казни не вызывали никакого протеста в христианской и правоверной массе населения, а напротив, принимались как должное возмездие за вмешательство иудеев и еретиков в дела правоверных христиан. Когда черед дошел до христиан, то в отношении к ним префект был мягче и ограничивался сечением, — в особенности, если то были малолетки, которые также принимали участие в буйствах, — или же с позором возил виновных по городу на осле. Наконец префект счел нужным просить императора дать амнистию христианам за бунт, и Тиверий дал разрешение прекратить взыскание.
В то же время во дворце Плацидии начались заседания суда над язычниками. Виновность Анатолия была доказана и его приговорили к страшной казни: после пыток он был брошен на арену к диким зверям, которые его истерзали, а затем его распяли на кресте. Жестоким пыткам подвергнут был также близкий к Анатолию Феодор, у которого вырвали признание в разных демонских делах. Он скончался в тюрьме, но его труп все-таки был сожжен. Следствие и суд продолжались и после этих казней, и много людей потерпели разные мучения как в столице, так и в других местах.[966]
Дело о язычниках создало большие затруднения антиохийскому патриарху Григорию. Так как Анатолий пользовался его расположением, то нашлись ревнители православия, обвинившие патриарха в прикосновенности к этому делу. Подвижное антиохийское население возгорелось ненавистью к своему духовному главе, и на улицах раздавались крики: «В огонь его!» Григорий имел знакомства с влиятельными людьми при дворе и, располагая большими церковными средствами, отправился в столицу. По сообщению монофизитского писателя, он задарил членов синклита и родных патриарха, который был вначале против него, но не устоял пред его подношениями. Будучи принят при дворе и укрепив свои связи в столице, Григорий вернулся с почетом в Антиохию и, чтобы расположить к себе население, исхлопотал у императора пособие на постройку ипподрома. Рассказывали, что он сам привез из Константинополя мимов, чтобы веселить народ в дни игр. Ревнители христианского благочестия осуждали Григория и применяли к нему слова Евангелия: «Если соль обуяет, то чем осолится».[967]
Раскол в недрах монофизитской церкви продолжался и осложнялся в правление Тиверия. Новый трактат Иоанна Филопона расколол партию Конона, Евгения и Афанасия на два враждебных лагеря. Конон остался при первоначальной формулировке тритеизма, но значительная часть его приверженцев отделилась от него. Скоро явилась и третья секта, главой которой был Стефан. Она получила название агноитов (незнающих).
Среди сирийских монофизитов длился прежний раскол между паствой, оставшейся верной Якову Барадею, и теми, которые считали своим главой Павла и назывались павлитами. Видные члены столичной знати, Иоанн и Петр из дома Анастасия, во время своего пребывания на Востоке в 577 году приняли живое участие в этом деле и прилагали все старания примирить раздор между павлитами и яковитами. По всем городам, где им приходилось останавливаться, они делали собрания в интересах установления согласия. Сами они стояли за Павла. Все их усилия остались тщетными.[968] Обе партии искали поддержки в Египте и соглашения с частью тамошних разбившихся на два главных течения монофизитов, феодосиан и гайанитов. Одно время соглашение казалось достигнутым и обе эти церкви считали своим патриархом Петра-яковита, с 576 по 578 год. Но единство не удержалось, и в Александрии скоро явилось три патриарха, не считая патриарха мельхитов, Иоанна IV (с 569 по 579 год).[969] В июле 578 года во главе партии яковитов, т. е. феодосиан, в Александрии стал энергичный и предприимчивый Дамиан, деятельность которого внесла новое ожесточение в старую борьбу. Все эти патриархи, оспаривавшие друг у друга правую веру, имели общим центром борьбы Константинополь. Самым постоянным обитателем столицы был Иоанн Эфесский, стоявший между двумя сирийскими партиями, Якова Барадея и Павла. Он старался воздействовать умиротворяющим образом на обе стороны, с ним вели переписку и просили его посредства представители обеих, и он дал в своем сочинении скорбное сознание беспомощности в близком его сердцу деле единства церкви, осуществление которого стало теперь еще труднее, чем то было при Юстиниане.[970]
Раскол между сирийскими монофизитами отражался на арабах. Христианство было уже давно господствующей религией у тех племен, которые признавали над собой власть императора. Оно проникало также и в среду персидских арабов, имевших свой центр в Гире. Юстиниан со своим вселенским идеалом верховной власти императора, единого на земле главы христианского мира, захватывал в свой кругозор и персидских арабов, вступил в сношения с царем Аламундаром и своими дарами, которые посылал время от времени, завязывал тот узел, который в его мыслях должен был подчинить идее империи и эту часть племени. Но его преемник посмотрел иначе на дело и отказался от всяких сношений с персидскими арабами, что имело своим последствием усиление вражды между ними и римскими их соплеменниками.
Когда Яков Барадей осуществил свое тяжкое дело, отторжение Востока от столицы на почве религиозного раскола, христианские арабы оказались на его стороне, и царь Мундар твердо и решительно стал на сторону монофизитов. Раздор между яковитами и павлитами поставил его в затруднение, и он со своей стороны ревностно старался примирить враждующие партии. Его усилия были безуспешны, и он прибег к новому способу воздействия, перенеся свои старания в столицу, куда сходились все нити имперской политики. Пока был жив Юстин, который оттолкнул его от себя и даже поставил во враждебные отношения, Мундар держался в стороне и в течение нескольких лет вовсе не принимал участия в войне римлян с персами. Когда же Юстин скончался и на престоле сидел Тиверий, Мундар сам явился в столицу. 8 февраля 579 года он был принят с большой честью императором, который обласкал его милостивым вниманием и, с целью привлечь его к себе и иметь в нем опору в борьбе с персами, предоставил ему новые почести. Мундар, как и его отец Арефа, пользовался титулом патриция. Как царь арабов, он носил диадему. Тиверий предоставил ему равный с собою почет: возложил на него царский венец и предоставил это отличие двум его сыновьям, которых тот привез с собою в Константинополь.[971]
В своих заботах о восстановлении церковного единства на Востоке, Мундар вступил в сношения с представителями монофизитской церкви, проживавшими в Константинополе, и прежде всего Иоанном Эфесским. 2 марта произошло совещание между представителями павлитов и яковитов при участии Иоанна Эфесского. На совещание были привлечены также и представителе александрийской церкви, находившиеся в столице. Отправив вместе богослужение, члены совещания, по настоянию Мундара, пришли к соглашению, отказавшись от резких взаимных нападок, и приняли решение воздействовать на свои церкви в примирительном смысле. Собрание разошлось в радужных надеждах на возможность наступления лучших времен и «все славили Бога и славного Мундара».[972] Но за мудрыми и спокойными людьми, представлявшими свою партию, была толпа непримиримых фанатиков, веривших только в свою истину и добивавшихся торжества над противниками. К таким нетерпимым людям принадлежал Дамиан. Его посвящение, совершившееся в июле 578 года, было в противоречии с канонами, так как в ту пору обе партии, феодосиане и гайаниты, признавали своим патриархом Петра, посвященного в епископы в 576 году. Яков Барадей сначала не признавал Петра, обличал его и анафематствовал, но затем переменил свое отношение и вступил с ним в общение. Примирение Якова с Петром послужило к вящему соблазну и раздору в церкви. В 578 году Яков предпринял путешествие в Египет; но не доехав до Александрии, скончался и был погребен в монастыре Кассиана.[973]
В ту пору, когда в Константинополе шли совещания, дававшие надежду на умиротворение разорванной на партии монофизитской церкви, Дамиан вознамерился посвятить на антиохийскую кафедру нового патриарха вместо Павла, с которым враждовал раньше Яков и стоявшие за ним месопотамские монахи. Павел не был смещен соборным определением и хотя в эту пору он где-то скрывался, — по слухам, он находился в Исаврии, — но его приверженцы считали неправильным давать ему заместителя при жизни. Подкупив синкелла церкви Кассиана за 18 золотых монет, Дамиан и сопровождавшие его монахи готовились посвятить на антиохийскую кафедру некоего Севера. Все было готово, но кто-то из несочувствовавших этому нарушению канонов довел об этом до сведения православного патриарха Антиохии, Григория, имевшего по своему положению право прибегать к содействию светской власти. Явилась военная сила, и заговорщики бежали. Несколько монахов было захвачено, а Дамиан успел уйти.