Обманчивым мельканьем суетливых рук.
Срамница млеет, вертится, жеманится,
Подмигивая томно и прельстительно
Тому, кого дурачить ей взбрело на ум,
Но тотчас на другого и на третьего
Все с той же блудной лаской переводит взор.
Все обещает, все подделать силится
И ничего не создает надежного,
Как потаскуха, что с душой остывшею
Ко всем с притворным пылом подбирается…
За средневековой аллегорией с необходимостью следует характерное назидание:
Глупцам — престолы, царства, слава, почести,
Со злобой и заботой неразлучные;
Но для того, кто истину постичь сумел,
Престол — молитва, слава — речи тихие…
Все же поэзия Писиды, с ее светской ориентацией, языковым пуризмом и метрической корректностью резко выделяется на фоне литературной продукции своей эпохи. Несколькими поколениями спустя она уже была бы анахронизмом.
Более перспективной была та линия литургической поэзии, которую открыл собой Роман Сладкопевец. Современником и другом Георгия Писиды был патриарх Сергий (610–638); под его именем дошло знаменитейшее произведение греческой гимнографии — «Великий Акафист» богородице. Эта атрибуция сомнительна: поэму приписывали Роману, патриарху Герману и даже Писиде. Очевидно одно: хотя бы вводная часть акафиста создана немедленно после нашествия аваров в 626 г. Форма акафиста предполагает бесконечное нагнетание обращений и эпитетов, начинающихся одним и тем же приветствием (в традиционном русском переводе «радуйся»). Строки попарно соединены между собой жестким метрическим и синтаксическим параллелизмом, подкрепленным широчайшим использованием ассонансов и рифмоидов:
Радуйся, мудрости божией вместилище,
Радуйся, милости господа хранилище,
Радуйся, цветок воздержания,
Радуйся, венок целомудрия,
Радуйся, козни ада поборающая,
Радуйся, двери рая открывающая…
Перевод может дать лишь крайне обедненное представление об этой поэтической структуре, держащейся на сложнейшей игре мысли, слов и звуков; в рамках другого языка эту игру воспроизвести нельзя. Гибкость и виртуозность словесной орнаментики достигает в «Великом акафисте» высочайшей степени. Но движения, драматической градации напряжения, которые еще можно встретить в кондаках Романа, здесь нет. Это не значит, что поэма однообразна или монотонна. Напротив, она играет величайшим разнообразием оттенков лексики и евфонии, но это разнообразие родственно пестроте арабесок: за ним нет динамики. В целом поэма статична в такой мере, какая была бы невыносимой для любого читателя и слушателя, кроме византийского (это отнюдь не общая черта литургической поэзии — во всех произведениях западной средневековой гимногафии, которые по своему художественному уровню могут выдерживать сравнение с «Великим акафистом», всегда есть внутреннее развитие).
Между тем мы видим, что автор умел передавать движение человеческой эмоции достаточно убедительно: в обрамляющих строфы вставных частях он изображает смущение Марии перед своей судьбой, недоумение Иосифа и т. п. Но характерно, что эти наброски и зарисовки лежат на периферии художественного целого. Византийская эстетика требовала от гимнографа статичности. По выражению Иоанна Лествичника. тот, кто достиг нравственного совершенства, «уподобляется в глубине своего сердца недвижной колонне»; большего контраста готическому пониманию одухотворенности как динамического напряжения невозможно представить себе. В своей статичности «Великий акафист» — точный коррелят произведений византийской живописи. Он идеально подходит к ритму богослужебного «действа» греческой литургии, к интонациям византийской музыки (которые тоже статичны), к очертаниям церковного интерьера, наполненного мерцанием свечей и поблескиванием мозаик. Здесь достигнуто такое же цельное единство поэтического текста и архитектурного пространства, как некогда в аттическом театре эпохи Софокла.
Продолжателями агиографических традиций VI в. были Иоанн Мосх, Софроний Иерусалимский, Леонтий Неапольский. Все они принадлежали к одному кружку, который характеризовался, с одной стороны, желанием приблизить литературу к народу, с другой — отрывом от античности.
Палестинский монах Иоанн Мосх (ум. в 619 г.), предпринявший многочисленные поездки в Египет, Малую Азию, Сирию, на Синай и Кипр, составил, как результат своих путешествий, вместе с другом, Софронием Иерусалимским, сборник рассказов о монахах «Луг духовный», или «Лимонарь». Это произведение отличается простотой сюжета, реализмом, живостью характеристик. «Лимонарь» имел немалый успех, неоднократно перерабатывался и расширялся[872].
Иоанном Мосхом и Софронием совместно написано жизнеописание Иоанна Милостивого, предназначенное для образованного круга. В подобных житиях, рассчитанных на представителей высшего класса византийского общества, авторы стремились показать свою эрудицию: знакомство с античной литературой, знание риторики; однако нередко теряли при этом в оригинальности.
Виднейшей фигурой демократической агиографии VII в. был Леонтий из Неаполя на острове Кипре (конец VI — середина VII в.). Его сочинения отличаются редкой живостью тона; при этом его сближает с его жанровым предшественником Палладием то, что он далеко не избегает в своих житиях юмористических оценок. Вот что он рассказывает о юродивом св. Симеоне[873]: «…На одной улочке девки водили хороводы с припевками, а святому по этой улочке заблагорассудилось пройти. И вот они увидели его и принялись дразнить святого отца своими припевками. Праведник же сотворил молитву, дабы их образумить, и по его молитве все они тотчас окосели… Тогда они принялись со слезами гоняться за ним и кричать: «Возьми слово назад, блаженненький, возьми слово назад», — ибо полагали, что он напустил на них косоглазие ворожбой. И вот они догнали его, силой остановили и упрашивали, чтобы он развязал свое заклятие. А он молвил им с усмешкою: «Которая из вас желает исцелиться, той я облобызаю окосевшее око, и исцелится». И тогда все, кому была воля божия исцелиться, допустили облобызать свое око; а прочие, которые не дались, так и остались окосевшими и плакали…» Эпизод заканчивается сентенцией юродивого: «Если бы господь не наслал на них косоглазия, из них вышли бы величайшие на всю Сирию срамницы, но по причине недуга очей своих они убереглись от множества зол». Более серьезным, но столь же жизненным характером отличается житие александрийского архиепископа Иоанна Милостивого, с которым Леонтия связывала личная дружба. Леонтий рисует своего героя как деятельного человеколюбца, которому обостренная совесть не позволяет пользоваться соответствующей его сану роскошью: «…Можно ли вымолвить, что Иоанн укрывается покровом в тридцать шесть золотых ценою, а его братья во Христе коченеют и зябнут? Сколь многие в это самое мгновение стучат зубами от холода, сколь многие располагают только соломкой; половину ее подстелят, половиной накроются и не могут ног вытянуть — так и дрожат, свернувшись клубком! Сколь многие ложатся спать в горах, без еды, без свечи, и страждут вдвойне от голода и от холода!..»
Литература Византии IV–VII в. отражает становление и утверждение христианской культуры, сопровождавшиеся борьбой с отголосками языческой античности. В этой сложной и противоречивой борьбе двух идеологий рождались новые жанры и стили, получившие развитие в последующую эпоху.
Глава 20Византийское искусство IV–VII вв.(Алиса Владимировна Банк, Елена Эммануиловна Липшиц)
Изобразительное искусство и архитектура
Произведения византийского искусства, созданные в. первые века существования Византийского государства, сохранились до нашего времени в небольшом количестве. То, что дошло из памятников живописи и архитектуры, большей частью носит на себе следы позднейших переделок и перестроек; из-за них подчас нелегко бывает увидеть первоначальный замысел художника.
Тем не менее, результаты анализа памятников византийского искусства свидетельствуют, что уже в те далекие времена художники и архитекторы многочисленных и пестрых по своему этническому составу и художественным традициям областей империи — Сирии, Египта, Малой Азии, балканских провинций, Италии — имели значительные достижения в выработке собственного художественного стиля, во многом отличавшегося от стиля классического реалистического искусства Греции и Рима.
В рассматриваемое время в живописи, ваянии, зодчестве происходил пересмотр всех ценностей, созданных античностью. Повсеместно наблюдаются глубокие сдвиги в мировоззрении, разрыв с идеалами прошлого, проявляющиеся в разных формах и в различной степени[874].
Искусство круглой скульптуры, получившее столь высокое развитие в классической древности, было осуждено церковью на Никейском соборе и отступило на задний план. Огромное значение приобрела монументальная живопись, сделавшаяся органической составной частью убранства церковных зданий, которые после признания христианства официальной религией строились повсюду. Новая идеология широко использовала искусство как средство своего распространения и утверждения. О гражданском строительстве Византии начального периода известно мало. По археологическим данным, раскопанным фундаментам зданий, изображениям на мозаичных полах и в некоторых стенных росписях, а также на основании письменных источников можно составить очень приблизительное представление относительно облика ранневизантийских городов, их планировки, улиц и жилых домов.
Наличные материалы позволяют заключить, что главные магистрали, прорезавшие такие крупные центры ранней Византии, как Константинополь, Фессалоника, Александрия, были украшены портиками и колоннадами; здесь были расположены всевозможные общественные здания — театры, бани и дворцы знати. В городах, находившихся в гористых местностях, жилые кварталы, площади и различные общественные сооружения помещались вблизи и вокруг акрополей.