В декабре император, вооружившись отчетом комиссии, призвал во дворец патриарха Никифора. Вначале он предложил убрать лишь те иконы, которые висели низко, – «чтобы порадовать солдат»; однако патриарх и слышать об этом не хотел, и тогда Лев V, со свойственным ему коварством, придумал план. Первой его мишенью стало огромное изображение Христа над воротами Халке, которое убрали по приказу Льва III в 726 году и впоследствии вернули на место по приказу Ирины. Отряд солдат должен был устроить беспорядки, во время которых выкрикивать проклятия и оскорбления в сторону иконы; по случайности туда явится император и прикажет снять икону, чтобы сохранить ее от подобного святотатства в будущем.
Все прошло в соответствии с планом. После этого, ранним рождественским утром, у патриарха состоялась еще одна аудиенция с императором. Лев V вкрадчиво уверил его, что не планирует каких-либо богословских изменений, и позже, во время рождественской службы в соборе Святой Софии, нарочито бил поклоны перед иконой, изображающей Рождество Христово. Меньше чем через две недели, на Богоявление, заметили, что он больше не склоняется перед иконами. Еще через несколько дней он вновь призвал к себе Никифора, однако на этот раз патриарх пришел не один. С ним к императору явилась большая группа верующих, среди которых был и Феодор – бывший враг, но теперь его твердый сторонник. Во время аудиенции Феодор открыто выказал неповиновение императору; вскоре после этого Никифора посадили под негласный домашний арест, что помешало ему исполнять свои официальные обязанности.
На Пасху в храме Святой Софии прошел Всеобщий синод, хотя, несмотря на название, множество епископов-иконопочитателей не получили на него приглашения. К этому времени патриарх заболел и не мог посетить собрание, так что его сместили с поста заочно. На его место император назначил, что немаловажно, родственника Константина V по имени Феодот Касситера. Новый патриарх, несомненно, был иконоборцем, но оказался совершенно не способен управлять синодом. Никифор наверняка смог бы подействовать на собравшихся своим авторитетом; однако, когда некоторых ортодоксальных епископов подвергли перекрестному допросу и обстановка накалилась, Феодот утратил контроль над ситуацией. Лишь после того, как на несчастных прелатов напали физически (их швырнули на землю, били руками и ногами и плевали на них), делегаты заняли свои места и поступили так, как им велели.
Когда возродилось иконоборчество, была ликвидирована непосредственная опасность гражданских беспорядков, а на всех границах установился мир, Лев V смог поздравить себя с отличным началом правления. Он не стал принимать строгих мер против большинства иконопочитателей, которые отказывались покориться. Нескольких самых громогласных противников иконоборчества для проформы наказали: к примеру, настоятеля Феодора, признанного лидера иконопочитателей, трижды бросали в разные тюрьмы. Однако Феодор сам напросился: в предыдущее Вербное воскресенье он приказал монахам обойти вокруг монастыря, неся на уровне плеч самые ценные иконы. Однако большинство иконопочитателей обнаружили, что могут продолжать жить как прежде, если будут держаться в тени. Главными интересами Льва V были государственная безопасность и общественный порядок; богословские размышления, столь дорогие сердцу Феодора, имели для него второстепенное значение. И все же эдикт 815 года неизбежно вызвал новую волну разрушений. Кто угодно мог крушить любые изображения религиозного характера, не боясь понести наказание. Одежду с изображением Христа, Богородицы или святых рвали в клочья или топтали ногами; расписные панно мазали нечистотами, рубили топорами или жгли на площадях. Два периода иконоборчества нанесли огромный урон искусству, а если принять во внимание великолепное качество немногих остатков византийского искусства, переживших эти времена, то эта потеря сказывается до сих пор.
С самых ранних лет военной карьеры Лев V дружил с Михаилом – грубоватым, необразованным, заикающимся человеком скромного происхождения из провинциального фригийского городка Аморий. Когда Лев триумфально въехал в императорский дворец, Михаил ехал следом; когда они оба спешились, Михаил нечаянно наступил на мантию императора и чуть не сорвал ее с его плеч, но, несмотря на это, Лев назначил его командующим экскувиторами – одним из первоклассных дворцовых полков. Однако осенью 820 года до императора дошли слухи, что его друг занимается подстрекательством к мятежу, и на Рождество был раскрыт заговор, во главе которого, несомненно, стоял Михаил. Лев V немедленно призвал его к себе и предъявил доказательства; Михаил признал свою вину, и император приказал бросить его в огромную печь, которая подогревала воду для дворцовых ванн. Этот ужасный приговор привели бы в исполнение немедленно, если бы не его жена Феодосия. Она спросила, как он собирается принимать рождественское причастие, имея на совести подобное деяние. Тронутый ее словами, он отменил приказ. Приговоренного заковали в кандалы и заперли в дальней комнате дворца под постоянным надзором. Ключи Лев забрал себе и, глубоко встревоженный, пошел спать.
Но заснуть он не мог. Повинуясь внезапному порыву, он встал, схватил свечу и поспешил сквозь лабиринт коридоров к камере Михаила. Он обнаружил охранника крепко спящим на полу; узник лежал на убогом ложе и, по всей видимости, тоже спал. Лев тихо удалился, однако он не знал, что в комнате был третий человек. Михаил ухитрился взять с собой одного из личных слуг, который, услышав шаги, спрятался под кровать. Он не мог видеть лица пришедшего, но ему хватило вида багряных сапог, которые мог носить только василевс. Как только Лев ушел, он разбудил своего хозяина и охранника; второй, понимая, какая опасность грозит ему самому, с готовностью согласился помочь узнику. Под предлогом, что Михаил очень хочет покаяться в грехах перед казнью, охранник отправил еще одного надежного слугу Михаила в город, якобы для поиска священника, но на самом деле для того, чтобы собрать его соратников и организовать спасение.
Вскоре план был готов. Существовала традиция: по большим церковным праздникам хор монахов собирался у ворот дворца, прежде чем пойти в часовню Святого Стефана. В то рождественское утро, 25 декабря 820 года, задолго до первых лучей солнца, заговорщики оделись в монашеские рясы, скрыли лица под капюшонами, присоединились к певчим и пошли с ними во дворец. Оказавшись в часовне, они затерялись в темных углах. Вступительный гимн был сигналом к появлению императора, который занял привычное место и присоединился к пению. Заговорщики дождались, пока гимн дойдет до кульминационной точки, и напали. Как ни странно, Лев и совершавший богослужение священник оба надели остроконечные меховые шапки, чтобы защититься от пронизывающего холода. Первым нападению подвергся священник, и эта небольшая отсрочка дала императору возможность схватить тяжелый крест, которым он собирался защищаться. Однако через мгновение ему отрубили мечом руку у плеча, и она покатилась по полу, все еще сжимая в пальцах крест. Лев упал на землю, и следующий удар меча лишил его головы. Убийцы поспешили в камеру Михаила, где, к своему смятению, обнаружили, что не могут отпереть замки на его оковах. Нового императора Византии отнесли к трону и усадили на него в тяжелых железных ножных кандалах. Лишь около полудня во дворец прибыл кузнец с тяжелым молотом и зубилом и освободил Михаила – как раз вовремя, чтобы тот успел доковылять до храма Святой Софии на свою коронацию. Вскоре после этого останки Льва V вынесли из общественной уборной и протащили обнаженный труп до Ипподрома, где выставили на всеобщее обозрение. Оттуда его на муле отвезли в гавань, где ждали императрица и ее четверо сыновей; всех погрузили на корабль, который отвез их в ссылку на Принцевы острова. По прибытии их ждали плохие вести: новый император пожелал, чтобы всех четырех мальчиков кастрировали якобы с целью не допустить мыслей об отмщении.
Было бы большим преуменьшением сказать, что Михаил II Травл взошел на византийский трон с обагренными кровью руками. Конечно, многие другие императоры поступали так же, однако ни один не убивал своего предшественника более хладнокровно и с меньшими основаниями. У Льва V были свои недостатки, однако он многое сделал для восстановления благополучия империи, и, будь у него такая возможность, продолжал бы править твердой и уверенной рукой. Михаил мог оправдать это убийство отсутствием у Льва способностей к управлению не больше, чем религиозными мотивами, так как он разделял взгляды Льва на иконоборчество. Словом, им двигало исключительно тщеславие.
Жители Константинополя прекрасно это осознавали. Они смеялись над неотесанностью Михаила II, но и боялись его. И все-таки он оказался лучшим правителем, чем они ожидали, и его правление отмечено не грубостью и жестокостью, а крепким здравым смыслом. Руководствуясь именно им, он короновал своего семнадцатилетнего сына Феофила, сделав его соправителем. Михаил II прекрасно осознавал, что стал седьмым по счету василевсом за последние четверть века и что двое из его предшественников были низложены, двое погибли в битвах, а еще двоих убили. Кроме того, последние три из них не приходились друг другу и ему самому родственниками. Больше всего империя нуждалась в стабильности, и коронация Феофила стала первым шагом в этом направлении. Однако Феофилу самому следовало обзавестись наследником, так что вторым шагом была его женитьба на Феодоре, девушке поразительной красоты из Пафлагонии.
К тому времени империя вновь оказалась под угрозой – на сей раз со стороны военного авантюриста Фомы Славянина. Пока был жив Лев, поручивший ему командование значительными военными силами, Фома не доставлял никакого беспокойства, но, как только трон перешел к его давнему сопернику Михаилу, он принялся подстрекать народ к мятежу. На Востоке Фома объявил себя императором Константином VI, которому чудесным образом удалось избежать ослепления по приказу своей матери Ирины, и даже организовал церемонию коронации в Антиохии, которая тогда находилась в руках мусульман. На Западе Фома занял позицию ярого противника иконоборчества, надеясь таким образом завоевать широкую поддержку. Он повсюду выставлял себя борцом за права бедняков и всех, кто находился под гнетом налогов и коррумпированных чиновников. Несмотря на довольно почтенный возраст, в нем, похоже, было что-то привлекательное: его любезность и обаяние резко выделялись на фоне несвязной и грубой речи императора. Однако бесчисленные сторонники Фомы не знали, что он получал значительную финансовую поддержку от халифа аль-М