Говорят, что Роман, узнав об ослеплении, пришел в ярость. Льва Фоку, впрочем, отныне можно было списывать со счетов; гораздо более серьезной задачей для Романа была расчистка пути к трону, и достичь этой цели можно было лишь через устранение притязаний Константина. Для этого при активном содействии патриарха летом 920 года в Константинополе созвали официальный синод. 9 июля он опубликовал окончательно пересмотренное церковное право в отношении бракосочетания. Опубликованный закон гласил, что четвертый брак строго воспрещается и наказывается отлучением от церкви до тех пор, пока человек полностью не отречется от своего супруга. Этот указ не имел обратной силы, однако два последних брака Льва VI осуждались в самых сильных выражениях, а законнорожденность его сына принималась лишь неохотно и из снисхождения. Всего месяц спустя Роман обвинил Зою в попытке отравить его, и этого оказалось достаточно, чтобы раз и навсегда решить ее судьбу. Ее снова обрили, ей опять пришлось надеть ненавистное грубое монашеское платье, и второй раз огромные двери монастыря Святой Евфимии захлопнулись за принужденной к монашеству сестрой Анной.
Оставался лишь один противник – учитель Константина Феодор, который сыграл ключевую роль в приходе Романа к власти, но затем увидел, что его интриги поставили Константина именно в то положение, которого он больше всего хотел избежать, так как Роман показал себя столь же своекорыстным, как и Лев Фока. Отношение Феодора к Роману резко переменилось, и Роман вскоре понял, что бывший сообщник стал его врагом. Феодора арестовали по обвинению в заговоре и выслали на родину, в Северо-Восточную Анатолию. С его отъездом Константин лишился последнего настоящего друга. Отныне он был всего лишь пешкой в руках тестя, которого через несколько дней после своего пятнадцатилетия покорно назначил кесарем. Прошло чуть меньше трех месяцев, и 17 декабря 920 года он поставил высшую точку в поразительной карьере Романа Лакапина, возложив на его голову императорскую диадему. Конечно, формально Константин оставался старшим из правителей, но всего через год именно портрет Романа стал появляться на почетном месте на монетах. Большинству подданных отречение юного Багрянородного от престола казалось лишь вопросом времени.
До нас дошло слишком мало сведений о раннем периоде правления Романа Лакапина, или, как мы теперь должны его называть, императора Романа I. Его отец, известный современникам как Феофилакт Авастакт («Невыносимый»), был армянским крестьянином, которому однажды довелось спасти Василия I от сарацин. Этим он заслужил место в императорской охране, но предоставил сыну самостоятельно пробивать дорогу в жизни. Роман родился примерно в 870 году; он поступил на императорскую службу, и, вероятно, ему было немного за тридцать, когда его назначили стратигом Самианской фемы. В 912 году он сменил Гимерия на посту друнгария (командующего военным флотом).
Ко времени восшествия на трон Романа Лакапина его жена Феодора родила по меньшей мере шестерых детей и успела подарить ему еще двоих, прежде чем умерла в 923 году. Из четырех их сыновей трое были коронованы как соправители к концу 924 года, а младший Феофилакт был евнухом, которого предполагалось сделать патриархом. Как и другой армянин Василий I, Роман явно намеревался основать династию. От своего предшественника он отличался относительной мягкостью характера. Роман I часто прибегал к обману и коварству, но не был жестоким или бесчеловечным. При жизни Константина Багрянородного для династии Лакапинов не могло быть долгосрочного будущего, а с учетом хрупкого здоровья мальчика его было легко отравить. Василий пошел бы на это без колебаний; Роман же, хоть и делал все возможное, чтобы сместить юного императора, никогда пальцем его не тронул.
Тем не менее детство Константина наверняка было несчастным: отец умер, мать поносили как наложницу и дважды изгнали, сам он постоянно сталкивался с обвинениями в незаконнорожденности и был вынужден молча терпеть постепенное удаление от него всех, кому он мог довериться. В огромной и, по сути, враждебной семье он рос одиноким, нежеланным и нелюбимым. К счастью, его физическая слабость компенсировалась живым умом и широким спектром художественных интересов: он был талантливым художником и отличался безграничной интеллектуальной любознательностью. Он часами изучал тонкости византийского придворного церемониала, и его обстоятельный труд на эту тему, De Ceremoniis Aulae Byzantinae[51], остается для нас самым ценным и авторитетным источником.
Однако Константин не делал попыток утвердить свою власть. Когда тесть оттеснил его с позиции старшего из соправителей; когда в мае 921 года Роман сделал соправителем своего старшего сына Христофора; когда он поступил таким же образом еще с двумя сыновьями четыре года спустя, доведя число одновременных соправителей до нелепых пяти; и даже когда в 927-м объявил Христофора вторым только после себя, отодвинув Багрянородного на третье место, – ни разу Константин не вымолвил ни слова против, хотя каждое из этих событий глубоко его ранило. Он знал, что у него есть лишь один долг, самый важный из всех, – выжить.
Главной внешней проблемой Романа была Болгария. С восшествия на трон он делал все возможное для восстановления хороших отношений с Симеоном, но тот не принимал никаких условий, если они не начинались с отречения Романа от престола, так что стычки с болгарами продолжались. В 919 году Симеон продвинулся на юг до самых Дарданелл, в 921 году уже был в пределах видимости с Феодосиевых стен, в 922 году дошел до европейского побережья Босфора, разграбил всю территорию вокруг Истинье и сжег один из любимых дворцов Романа в Паги, а в 923 году вновь захватил Адрианополь. Однако ни один из этих мелких триумфов не приблизил его к цели: с земли Константинополь по-прежнему оставался неприступным. В 924 году царь решился на последнюю атаку с моря. У него не было своего флота, но он договорился о помощи кораблями с североафриканским халифом из династии Фатимидов. Однако Симеон не знал, что византийцы тайно подкупили халифа, чтобы тот ничего не предпринимал, и когда в середине лета болгарский царь по крайней мере в десятый раз повел свою армию во Фракию, то, к своему удивлению, не обнаружил в Мраморном море никаких следов фатимидских кораблей. Вместо того чтобы снова опустошить прилегающие земли, он отправил в город посланника с просьбой о встрече со своим старым другом патриархом.
Постаревший Николай снова подошел к городской стене, где для него отперли одни из ворот, чтобы он мог проскользнуть в болгарский лагерь. Однако на этот раз царь оказался менее сговорчивым. Симеон больше не желал вести переговоры с нижестоящими и коротко уведомил Николая, что будет договариваться о мире только с самим Романом. Император не возражал – он всегда предпочитал переговоры войне. Однако ни он, ни Симеон не забыли, что произошло с Крумом и Львом V за век до того, поэтому в Космидиуме, на северной оконечности Золотого Рога, построили большой пирс, поперек которого установили изгородь. Симеон должен был подойти со стороны суши, Роман – со стороны моря, а изгородь оставалась бы между ними.
Встреча состоялась в четверг 9 сентября. Симеон прибыл с большой помпой, в то время как сопровождаемый патриархом император нес самую священную из реликвий Константинополя – покров Пресвятой Девы Марии – и казался задумчивым и подавленным. В разговоре главную роль играл Роман, который в типично византийской манере угостил своего оппонента проповедью: вместо того чтобы молить о мире, он воззвал к лучшей стороне его христианской души и убедительно просил его вернуться на стезю добродетели. По общему мнению, это было мастерское представление, и оно оказалось успешным. Роман выступил с позиции слабого; это он просил мира; он был армянским крестьянином, в то время как Симеон мог похвастаться чередой знатных предков, восходящей по меньшей мере к великому Круму, а может быть, и дальше. Однако Роман говорил как правитель тысячелетней Римской империи, в сравнении с которой Болгария была княжеством-парвеню, основанным полуцивилизованными варварами. И Симеон знал, что это так.
Вскоре стороны договорились о деталях условий, которые предложил сам Роман. Помимо увеличения размеров дани, в них оговаривался ежегодный дар в виде ста богато расшитых шелковых одеяний, и в обмен на это Симеон согласился покинуть территорию империи и захваченные крепости на Черноморском побережье. После этого он молча повернулся спиной к изгороди и уехал на родину. Симеон больше никогда не вторгался в Византию. К этому времени ему было уже за шестьдесят, и он сидел на троне более тридцати лет. Симеон больше не мечтал править Константинополем; принятие им в 925 году титула василевса римлян и болгар было в каком-то смысле признанием поражения: поступок не государственного мужа, а обиженного ребенка. Как холодно заметил Роман, Симеон мог называть себя даже халифом Багдада, если пожелает. В последующие годы Симеон наконец объявил о независимости болгарской церкви, сделав своего архиепископа патриархом. Николай пришел бы от этого в ужас, но он был уже мертв, а всем остальным, похоже, до этого не было никакого дела. Вскоре после этого Симеон умер 27 мая 927 года в возрасте 69 лет.
Перед смертью он оставил ясные распоряжения: болгарская корона должна перейти к его сыну Петру, на время малолетства обязанности регента возлагались на его дядю по матери Георгия Сурсувула. Георгий настроился на официальный мирный договор, скрепленный брачным союзом; Роман с готовностью откликнулся, и Георгий прибыл с посольством в Константинополь, где был представлен очаровавшей его юной Марии, дочери старшего сына Романа, Христофора. Он не стал терять времени и послал за своим племянником. Императорская свадьба состоялась в Паги 8 октября, всего через четыре с половиной месяца после смерти Симеона. Чету должным образом благословил патриарх Стефан II, сменивший Николая в 925 году, поскольку восьмилетнего императорского сына Феофилакта сочли слишком юным для этого поста. После этого императорская дочь, получившая при крещении имя Ирина, в слезах – ведь она едва вышла из детского возраста – отправилась на северо-запад.