На подступах к крепости Мириокефал путь Мануила пролегал через длинный и узкий перевал; здесь на него и напали сельджуки, ринувшиеся с гор по обе стороны и сосредоточившие стрельбу на вьючных животных, чьи мертвые тела вскоре перекрыли дорогу в обоих направлениях. Какое-то время казалось, что массовая резня неизбежна; затем внезапно настало затишье, и в лагерь императора прибыл турецкий посланник. Он сообщил, что султан не желает дальнейшего кровопролития, и, если император согласится разрушить укрепления в Дорилее и Сублеуме (две крепости, которые он укрепил всего за два года до этих событий), Кылыч-Арслан с радостью заключит мир. Мануил согласился, и обе армии отступили.
Почему же султан поступил именно так? Этого мы никогда не узнаем. Возможно, он чувствовал, что в будущем ему вполне может понадобиться поддержка императора. В любом случае разрушение двух крепостей дало его подданным возможность беспрепятственно рассеяться по двум большим долинам, и это стало немалой наградой, а события при Мириокефале безусловно разрушили надежды Мануила на установление своей власти в Малой Азии. Так чего же Мануил Комнин добился на Востоке? В том, что касалось сарацин, – абсолютно ничего, и причиной тому стала одна-единственная ошибка. Полагаясь на мирный договор 1162 года, он на целых одиннадцать лет предоставил Кылыч-Арслана самому себе, и это позволило султану уничтожить своих соперников-мусульман и стать единственной значимой силой в Восточной Анатолии. Таким образом, Мануилу удалось лишь заменить множество мелких и враждебных по отношению друг к другу правителей одним, настроенным весьма решительно.
На Западе Мануила ждал последний дипломатический успех – заключенный в марте 1180 года брак между Алексеем, его сыном от Марии Антиохийской, и принцессой Анной Французской, дочерью Людовика VII от его третьей жены Адель Шампанской. Невесте было девять лет от роду, жениху десять. Через два месяца после свадьбы Мануил серьезно занемог и к середине сентября понял, что его смерть близка. Она пришла за ним 24 сентября; его похоронили в храме Христа Пантократора.
Мануила невозможно не пожалеть. Он был самым блестящим и одаренным из пяти императоров династии Комнинов, и, возможно, именно эти качества привели его к гибели. Его дед и отец медленно и терпеливо трудились над тем, чтобы поправить ущерб, причиненный Манцикертом; Мануил же, со своим быстрым умом, всюду видел возможности, а увидев, немедленно старался ими воспользоваться. Если бы он сосредоточился на ситуации на Востоке, то смог бы восстановить власть Византии в Анатолии; но его манил и очаровывал Запад, и внимание его поочередно занимали Италия и Венгрия, Сербия и Венеция, император Западной Римской империи и папа. Мануил одержал множество побед, но ни одной из них не закрепил, поэтому оставил империю в худшем положении, чем принял.
Кажется, даже в Константинополе у него было мало настоящих друзей. Причиной этого опять-таки оказалось его влечение к Западной Европе, ее искусству, традициям и мировоззрению. Его подданных обижало, что гости с Запада всегда получали более теплый прием, чем гости с Востока; особое негодование вызывало то, что он предпочитал западных архитекторов. Византийцев также раздражала непринужденность манер Мануила и его легкомысленное участие в организованных на западный манер турнирах, в которых он на равных соревновался с франкскими рыцарями. Слишком часто он говорил своим подданным, что они старомодны и все еще цепляются за устаревшие понятия и вышедшие из моды обычаи. Они были рады его уходу.
На счастье Мануила, он ушел как раз вовремя, оставив своих преемников пожинать бурю. Факт остается фактом: из многочисленных бед, которые вскоре обрушились на Византию, большая часть косвенно дело его рук. Мануил оставил тяжелое наследие, которое заставило бы потерпеть неудачу и гораздо более способных людей, чем те, кто, увы, пришел ему на смену.
22Четвертый крестовый поход(1180–1205)
Ребенком Алексей II Комнин не производил особого впечатления. Рассказывают, что он «всю свою жизнь проводил за играми или охотой и приобрел некоторые ярко выраженные порочные привычки». Империей вместо него правила его мать Мария Антиохийская. Она была первой латинянкой, когда-либо правившей в Константинополе, и поначалу находилась в крайне невыгодном положении. Византийцы не без оснований страшились дальнейшего расширения торговых прав и привилегий западных купцов и встревожились еще сильнее, когда Мария взяла в главные советники человека чрезвычайно прозападных симпатий – племянника Мануила, протосеваста[81] Алексея. «Он привык проводить большую часть дня в постели… Когда светило солнце, он искал темноты, словно дикое животное; он получал большое удовольствие, когда тер свои гнилые зубы, и вставлял новые на место тех, что выпали от старости».
Недовольство росло; было раскрыто несколько заговоров, самым серьезным из которых стал организованный Андроником Комнином, двоюродным братом императора. В 1182 году Андронику было уже 64 года, но выглядел он лет на сорок. Рослый, элегантный и щеголеватый, он не утратил привлекательности, ума и обаяния, которые вкупе со славой о его почти легендарных подвигах в постели и на поле боя завоевали ему непревзойденную репутацию. Список его побед на обоих фронтах казался бесконечным. Три из этих побед в свое время привели Мануила в ярость. Первой была родная племянница императора, принцесса Евдокия; второй – его свояченица Филиппа Антиохийская; третьей – королева Феодора, двадцатиоднолетняя вдова короля Балдуина III. Она стала для Андроника любовью всей жизни.
Андроник всегда мечтал об императорской короне; когда после смерти Мануила он узнал о растущем недовольстве регентшей, его не пришлось убеждать в том, что ему наконец-то представилась возможность получить желанный венец. В отличие от Марии Антиохийской он был настоящим Комнином – энергичным, способным и решительным, а его романтическое прошлое принесло ему популярность, равной которой в империи не было. В августе 1182 года он двинулся на Константинополь. Его прежнее обаяние не утратило силы, и армия и флот поспешили к нему присоединиться. Он еще не пересек пролив, когда в Константинополе началось восстание, а вместе с ним вспыхнула и долго подавляемая ксенофобия. Следствием этого стали массовые убийства латинян; убили практически всех – женщин и детей, стариков и немощных и даже больных, находившихся в больницах. Протосеваста бросили в каземат, а позже ослепили; юного императора и его мать отвезли на императорскую виллу Филопатион, где они должны были ожидать, как соизволит поступить с ними Андроник.
Судьба их оказалась хуже любых их опасений. Триумф Андроника выявил в нем жестокость, о которой никто не подозревал: он принялся уничтожать всех, кто стоял между ним и троном. Первыми жертвами стали дочь Мануила Мария и ее муж – никто не сомневался, что их отравили. Императрицу задушили в тюрьме. В сентябре Андроника короновали как соправителя, а через два месяца маленького Алексея задушили тетивой от лука. В течение последних трех с половиной лет своей короткой жизни он был женат на Агнес Французской, которая при крещении получила более подобающее византийке имя Анна. Не успела она овдоветь, как новый шестидесятичетырехлетний император женился на двенадцатилетней императрице и, похоже, вступил с ней в супружеские отношения.
В каком-то смысле Андроник принес империи больше пользы, чем Мануил: он боролся с административными злоупотреблениями, где бы и в какой форме они ни обнаруживались. Трагедия заключалась в том, что по мере искоренения коррупции в правительстве сам он становился все более порочным. Казалось, его единственным оружием было насилие и грубая сила, и вскоре вся его популярность сошла на нет. В воздухе снова запахло бунтом; предатели были повсюду. Тех из них, кто попался в руки императору, пытали до смерти, часто в его присутствии, а порой он и сам принимал в пытках участие; однако многим удалось бежать на Запад, где их с готовностью приняли. Уже в 1181 году король Венгрии Бела III вновь захватил Далмацию и большую часть Хорватии. В 1183 году он вторгся в Византию и разграбил Белград, Браничево, Ниш и Сардику. В Азии тоже было неспокойно из-за аристократов-землевладельцев, к которым Андроник испытывал особую ненависть. Один из его дальних кузенов, внучатый племянник Мануила Исаак Комнин, даже официально обосновался на Кипре, объявив о его политической независимости. Однако главная угроза исходила от самого давнего и непреклонного врага Византии – нормандской Сицилии.
Всю зиму 1184/85 года Вильгельм II Добрый – сын Вильгельма Злого, по сравнению с которым он был ничуть не лучше, – провел в Мессине. Он всеми силами стремился заполучить византийскую корону и решил, что войско, которое он отправит ее добывать, будет сильнее на море и на суше, чем любая армия, когда-либо отплывавшая от сицилийских берегов. Ко времени готовности этого войска его флот насчитывал от 200 до 300 кораблей и вез около 80 000 человек. Войско отплыло из Мессины 11 июня 1185 года и направилось прямиком в Дураццо. По-видимому, Андроника застигли врасплох, и гарнизон, совершенно не подготовленный для осады, сдался без борьбы. Пока армия продвигалась по Балканскому полуострову, не было ни одной попытки помешать ее наступлению. 6 августа все наземные войска встали лагерем у стен Фессалоник, а 15-го числа флот занял позиции на рейде и началась осада.
Фессалоники были процветающим и богатым городом, христианские традиции которого были заложены еще при святом Павле. В качестве морской базы Фессалоники контролировали Эгейское море, а в качестве центра торговли соперничали с самим Константинополем. Однако даже при хорошей подготовке и обороне город не мог долго выдержать яростную атаку сицилийцев. Гарнизон мужественно сопротивлялся, но вскоре восточные бастионы начали рушиться, а с западной стороны была подкуплена группа немецких наемников, которые открыли ворота. 24 августа сицилийские войска ворвались во второй по величине город Византии и предались разгулу грабежа и насилия, равного которому Фессалоники не видели со времен Феодосия Великого, который за восемьсот лет до этих событий убил 7000 жителей. Женщин и детей хватали и насиловали, дома грабили и жгли, храмы оскверняли и разрушали. «Эти варвары, – писал летописец тех времен, – несли свою жестокость к самому подножию алтарей. Мы не понимали, зачем они хотят уничтожить наши иконы, используя их для костров, на которых они готовили пищу. Еще более преступным было то, что они плясали на алтарях, перед которыми трепетали ангелы, и пели нечестивые песни, после чего мочились по всей церкви, заливая весь пол».