раздо позже, когда в храме погасили все свечи, кроме нескольких постоянных светильников, он некоторое время молился в одиночестве, после чего вернулся во Влахерны, чтобы проститься с домочадцами. Ближе к полуночи он в сопровождении Георгия Сфрандзи в последний раз проехал вдоль Феодосиевых стен, чтобы удостовериться, что все готово.
Мехмед II подал сигнал к атаке в половине второго ночи. Внезапно тишину разорвал грохот барабанов и вой труб, смешавшийся с военным кличем турок, от которого кровь стыла в жилах; этот шум и мертвого бы поднял из могилы. В городе в тот же миг зазвонили колокола, оповещая всех жителей о начале последней битвы.
Султан знал: чтобы взять город, он должен не давать его защитникам ни минуты отдыха. Первыми он послал на штурм своих наемников – башибузуков. Они были плохо вооружены, почти не обучены и не обладали выносливостью, но их стремительная атака действительно внушала ужас. В течение двух часов они бросались на стены; затем, около четырех часов утра, пошла вторая волна – несколько полков анатолийских турок, великолепно обученных и дисциплинированных воинов. Они были близки к тому, чтобы пробиться в город, но защитники под командованием самого императора сомкнулись вокруг них, убили кого смогли, а остальных оттеснили за ров. Султан, как обычно, впал в ярость, но все же не слишком обеспокоился: победу должны были одержать не анатолийцы, а его элитный полк янычар – именно его он и бросил в бой.
У христиан не было времени прийти в себя перед третьей атакой. С мерным, безжалостным топотом, вселявшим ужас в сердца тех, кто его слышал, отборное войско Османской империи стремительно двинулось вперед, не нарушая строй, несмотря на град сыпавшихся со стен стрел, а оглушительная военная музыка, заставлявшая их идти в ногу, словно сама превратилась в оружие. Волна за волной они подходили и бросались на укрепления, рубили опоры, забрасывали на стены штурмовые лестницы, а потом по команде неспешно уступали место следующей волне и отдыхали в ожидании, пока снова настанет их очередь. У защитников возможности для отдыха не было. Битва продолжалась уже больше пяти часов, и вряд ли они смогли бы продержаться долго.
А потом произошла катастрофа. Вскоре после рассвета Джованни Лонго ранила арбалетная стрела, пробившая его нагрудник и вонзившаяся ему в грудь. Мучимого болью, его понесли на стоявший в гавани генуэзский корабль, и, прежде чем ворота снова заперли, генуэзцы хлынули наружу. Увидев это, султан немедленно снова бросил в атаку янычар, и вскоре греки стали отступать к внутренней стене. Оказавшись между двумя рядами укреплений, они стали легкой добычей для наступавших турок, и многие были убиты на месте.
В этот миг над башней, расположенной чуть севернее, взвился турецкий флаг. Примерно часом ранее делавшая обход группа турецких наемников обнаружила у подножия башни наполовину скрытую маленькую дверь. Это были ворота для вылазок из города, известные как Керкопорта, выходя через которые генуэзцы устроили несколько успешных набегов на турецкий лагерь. Башибузуки сумели открыть ворота и взобрались на башню. В суматохе они смогли водрузить там флаг, оставив ворота открытыми для остальных. Почти наверняка именно они, а не янычары первыми вошли в город; однако к тому времени все полки хлынули внутрь через появляющиеся бреши. Константин, сорвав императорские знаки отличия, бросился в самую гущу схватки, и больше его никто не видел.
Настало утро, в небе висела ущербная луна. Всюду на стенах лежали погибшие и умирающие; живых защитников почти не осталось. Уцелевшие греки поспешили к своим семьям в надежде спасти их от насилия и грабежей, которые уже начались; венецианцы пробирались в гавань, генуэзцы – в относительно безопасную Галату. В Золотом Роге почти никого не было, так как большинство турецких моряков уже сошли на берег, чтобы не отстать от армии в поисках женщин и добычи. Венецианский командующий не встретил никакого противодействия, когда его моряки попытались прорваться через цепь; маленький венецианский флот, семь генуэзских кораблей и полдюжины византийских галер, переполненных беженцами, прорвались в Мраморное море и через Дарданеллы вышли в открытое море.
К полудню улицы города были залиты кровью. Турки грабили дома, насиловали и сажали на кол женщин и детей, разрушали церкви, вырывали иконы из окладов и книги из переплетов. От императорского дворца во Влахернах остались лишь стены; самую священную икону Византии, Одигитрию, разрубили на четыре части и уничтожили. Самые чудовищные события разыгрались в храме Святой Софии. Там уже шла утренняя служба, когда прихожане услышали, как приближаются обезумевшие завоеватели. Огромные бронзовые двери немедленно захлопнули, однако вскоре турки разбили их и вошли в храм. Выглядевших более бедно и менее привлекательно прихожан убили на месте, остальных увели в турецкий лагерь, где они остались ждать решения своей судьбы. Священники продолжали богослужение, пока их не убили у алтаря; однако среди православных есть те, кто до сих пор верит, что один-два человека, взяв дискосы и потиры, чудесным образом исчезли в южной стене святилища. Там они останутся до тех пор, пока Константинополь вновь не станет христианским городом – тогда они возобновят богослужение с того места, на котором оно было прервано.
Султан Мехмед II обещал дать своим воинам три дня на разграбление города, однако никто не возражал, когда он велел прекратить бесчинства в тот же вечер. К тому времени грабить было почти нечего, и его солдаты целиком ушли в дележ добычи и пленников. Ближе к вечеру султан медленно подъехал к храму Святой Софии в сопровождении министров, имамов и охранников-янычар. Спешившись у главного входа, он взял горсть земли и в знак покорности посыпал ею свой тюрбан, после чего вошел в храм. Идя к алтарю, он остановил одного из солдат, рубившего мраморный пол: грабить не значит уничтожать публичные здания, сказал он. По его приказу главный имам поднялся на кафедру для проповедей и вознес хвалу Аллаху Всемилостивейшему и Милосердному, единому и единственному Богу, и Мухаммеду – пророку Его. Султан коснулся земли головой в тюрбане, вознеся благодарственную молитву. Святая София превратилась в мечеть.
Выйдя из храма, он пошел через площадь к старому разрушенному императорскому дворцу, который 1100 лет назад заложил Константин Великий; бродя по его древним залам, шагая по пыли, покрывавшей мозаичный пол (некоторые из этих мозаик дожили до сегодняшнего дня), он, как рассказывают, шептал строки из стихотворения персидского поэта:
Сова кричит невбет на могиле Афрасиаба,
И паук несет службу пердедара в императорском дворце[96].
Мехмед II добился своей цели: Константинополь принадлежал ему. Султану был всего 21 год.
Эпилог
Весть о завоевании Константинополя вызвала ужас во всем христианском мире. Спасшиеся привезли с собой рассказы об этом эпическом событии, которые по мере пересказов обрастали все новыми подробностями. Не было согласия лишь по поводу судьбы последнего византийского императора. Неизбежно возникли слухи, что ему удалось спастись, однако большинство источников, включая его ближайшего друга Сфрандзи, которому он непременно дал бы знать о себе, если бы выжил, с уверенностью утверждают, что Константин пал в бою. Согласно одной из версий, турецкие солдаты узнали его тело по имперским орлам, вышитым на его сапогах. Вряд ли Мехмед позволил бы похоронить императора в саркофаге или даже в простой могиле, так как захоронение быстро стало бы местом паломничества и средоточием провизантийских настроений; существует лишь вероятность того, что его тело спрятали и похоронили втайне. Однако самая правдоподобная версия о судьбе Константина XI одновременно и самая простая: его тело осталось неопознанным, и последнего византийского императора похоронили безымянным, в общей могиле с его товарищами по оружию.
Восточная Римская империя была основана Константином Великим в понедельник 11 мая 330 года; ее конец настал во вторник 29 мая 1453 года. За 1123 года и 18 дней ее истории императорский трон поочередно занимали 88 мужчин и женщин (не считая тех семерых, которые узурпировали его во время латинской оккупации). Некоторые из этих 88 правителей – сам Константин, Юстиниан, Ираклий, оба Василия, Алексей Комнин – обладали истинным величием; некоторые – династия Фока, Михаил III, Зоя и династия Ангелов – заслуживали лишь презрения; большинство же были храбрыми, честными, богобоязненными людьми, которые делали для империи все возможное – с большим или меньшим успехом. Возможно, Византия и не жила согласно своим высоким идеалам, однако она уж точно не заслужила той репутации, которую приобрела в XVIII и XIX веках – главным образом благодаря Эдварду Гиббону. Напротив, византийцы были в высшей степени религиозным обществом, в котором практически отсутствовала неграмотность (по крайней мере, среди представителей среднего и высшего классов) и в котором многие императоры славились ученостью; обществом, которое сохранило большую часть наследия греческой и римской Античности в те темные века, когда свет учения на Западе почти угас; и, наконец, обществом, которое создало поразительный феномен – византийское искусство. Возможно, это искусство было ограниченным и касалось главным образом великой тайны христианской веры, однако благодаря этой ограниченности оно достигло невиданной ни до, ни после глубины и мощи – качеств, которые определяют шедевры (такие, как Деисус в южных хорах храма Святой Софии или «Сошествие во ад» в пареклесии церкви Христа Спасителя в Хоре), признанные одними из величайших творений человеческого духа. Византийским художникам и мозаичистам давали простое указание – «воплотить дух Господа»; трудная задача, за которую художники Запада брались редко и с которой вновь и вновь блестяще справлялись византийцы, свидетельством чему были монастыри и храмы христианского Востока.
Роберт Байрон