?отвергли свои обеты и, сняв почтенное одеяние, вместо постриженных оказались волосатыми и преобразились в мирское состояние, стали сноситься с женщинами и вступили с ними в сожитие» 18.
Против св. Стефана выставлено было обвинение, что он обольщает многих учением о призрачности житейской славы, что проповедует об отвращении от дома и родных, о презрении к царскому дворцу и о преимуществах уединенной жизни. За это он был подвергнут ударам и присужден к темничному заключению; наконец, связав веревками его по ногам, тащили его по городу и бросили его тело в предместье Пелагия, где погребались преступники19. Открылась в это время широкая дорога для доносов; кто желал выслужиться перед правительством, обвинял своих близких и знакомых в поклонении иконам. Многие из служилого сословия подверглись вследствие того различным наказаниям. Чтобы придать своей церковной политике абсолютное значение, император потребовал всеобщей присяги, чтобы каждый поклялся в верности иконоборческим постановлениям20. Говорят, что сам патриарх Константин позволил себе с амвона Великой церкви, положив руку на Животворящее древо, торжественно заявить, что он не принадлежит к иконопочитателям.
Эти радикальные меры, конечно, принадлежат светскому правительству, которое, по всей вероятности, имело главную опору в военном сословии. Уничтожение мозаичной и фресковой живописи в церквах и монастырях шло постепенно, в зависимости от обстоятельств. Так, живопись во Влахернах была уничтожена еще до собора, а в патриаршей церкви изображения оставались до времени патриарха Никиты (766— 780), при котором они были сняты или заменены светскими сюжетами. Не встречая протеста ни среди духовенства, ни среди светского общества, император наложил руку на церкви и монастыри и без стеснения обращал их на светские надобности. Общежительный монастырь Дал-мата обращен в казармы, монастыри Каллистрата, Дня и Максимина разрушены до основания21. В особенности пострадали церкви и монастыри с мощами. Так, мощи св. Евфимии были брошены в море, а храм обращен в склад военных предметов и в конюшни.
Понять психологию Константина V при оценке его церковной политики едва ли возможно при сравнительном недостатке известий, в особенности со стороны иконоборческой партии. Во всяком случае, историк должен считаться с бесспорным фактом, что на стороне иконоборческой политики императора было значительное большинство — и это не только среди военного и служилого сословия, но и вообще среди городского населения. Конечно, столица давала тон всему; конечно, по тому, как относились к императорским мерам в Константинополе, Константин мог судить о возможности применения тех же мер в провинции. Можно сказать, что интересы иконопочитания отстаивало одно сословие— это монахи. Эта сторона вопроса нуждается в особенно внимательном и подробном выяснении, т. к. в ней заключается объяснение реальной силы иконоборческого периода. Борьба с монахами составляет особый эпизод трагической истории Константина Копронима. Она начинается с 765 г и в течение пяти лет ведется с упорством и энергией. Силы были далеко не равные, и победа должна была оказаться на стороне
?правительства, вооруженного и законом, и мечом. Напрасно было бы объяснять оказанное иконоборческому правительству сопротивление со стороны монахов исключительно материальными выгодами. В свое время мы попытаемся вникнуть в психологические мотивы знаменитого борца за иконы в первой половине IX в., игумена Студийского монастыря в Константинополе Феодора, и надеемся показать, какими могущественными средствами воздействия обладало и само монашество, почему оно в конце концов и могло удержать за собой оспариваемое у него поле.
Борьба против монашества, по-видимому, открылась громким делом против св. Стефана и сопровождалась целым рядом подобных же насильственных действий. Эта «ненавистная» раса, по выражению Константина, носящая одеяние тьмы, обречена была на окончательное истребление. Под страхом наказаний и темничных заключений множество монахов искало прибежища на Востоке, в патриархатах, подчиненных мусульманам, особенно же в Сицилии и Южной Италии, но значительная масса попалась в руки правительства. Св. Стефан в темнице Фиалы в Константинополе нашел 340 монахов, из них многие без глаз и с вырванным носом, с отрубленными руками и ушами22. Трудно было бы останавливаться на отдельных случаях, упомянутых в житийной литературе. Приведем более драматические рассказы.
В 766 г. император отправил в азиатские фемы своих верных стратигов: в Анатолику — Михаила Мелиссина, в Фракисийскую — Михаила Лаханодракона и в фему Вукеллариев — Манеса — с поручением принять энергичные меры против ненавистной «расы». В особенности распоряжения Лаханодракона изображены живыми красками у писателя Феофана23. Этот стратиг согнал всех монахов и монахинь своей фемы в главный город области, в Ефес, и, собрав их в равнине, объявил им: «Кто не хочет быть ослушником царской воли, пусть снимет темное одеяние и немедленно возьмет себе жену, в противном случае будет ослеплен и сослан на остров Кипр». Многие в этот день получили мученический венец, но много было и таких, которые изменили своим обетам и погибли.
Дабы предупредить возможность возникновения в своей феме новых монашеских общин, Лаханодракон привел в исполнение радикальную меру, именно, конфисковал монастырские имущества и распродал мужские и женские монастыри, священные сосуды, и книги, и домашний скот, и все монастырское достояние, и вырученные деньги внес царю. Монастырские и святоотеческие книги предал огню и, где находил останки святых, бросал в огонь и подвергал наказанию того, кто хранил у себя святыню. Словом, он не знал границы в своей жестокости, так что, по словам писателя, в этой феме не осталось ни одного носящего монашескую одежду. Насильственное обращение фракисийских монахов к брачной жизни было лишь воспроизведением того, что происходило в Константинополе. В разгар суровых мероприятий против константинопольского монашества (765) Константин устроил в августе месяце редкое зрелище в ипподроме. Здесь происходило шествие монахов и монахинь попарно, с каждым мужчиной шла женщина, а зрители плевались и издевались над участниками забавной процессии 24. И, когда император громко выражался, что противные монахи не дают ему покоя, народ кричал: больше уж нет этого отродья25.
?Нельзя отрицать, что в конце царствования Константина иконоборческая борьба приняла совершенно иной вид, чем это было при Льве Исавре. Каждый период давал церковной политике иконоборцев новую окраску. Константин перенес все внимание на монашеское сословие, в котором нашел сильную оппозицию против принимаемых им мер относительно св. икон, и с течением времени за этой борьбой вопрос об иконах отошел на второй план. Насколько были необходимы эти меры, отвечали ли они назревшей государственной потребности и сулили ли империи возрождение и исцеление от экономических и социальных бед, это вопрос чрезвычайно деликатный, который неоднократно ставился в положительном и отрицательном смысле26. Нельзя переносить на время иконоборцев наши воззрения и создавать для людей VIII в. едва ли возможные для них планы. Прежде всего нужно заметить, что, как ни энергично велась борьба против монашеского чина, она не велась систематически и последовательно и потому не имела того результата, какой мог быть в виду.
Правительство располагало всеми доступными для него средствами, чтобы секуляризовать государство от преобладания Церкви. Но оно приступило к осуществлению той церковной политики, какая ему казалась наилучшей и по времени наиболее необходимой, без хорошо обдуманного плана и начало действовать не теми средствами, какие всегда находятся в распоряжении просвещенных правительств. Мы не находим у царей иконоборческого периода ни законодательных актов к организации социальных условий на новых началах, ни попыток распространить среди населения образование, ни новых административных мер к утверждению замышляемых реформ. Ни Константин V, ни те из его преемников, которые считали нужным вновь обратиться к тем же приемам борьбы, не считались с расположениями и настроениями своих подданных и главнейше той части населения, которой суждено было стать во главе византинизма и из которой — может быть, даже к большому несчастию империи — на все будущее время правительство черпало свои главные культурные и административные силы. По нашему мнению, церковная политика исаврийской династии обречена была на полный провал потому, что она была внушена потребностями, родившимися на Востоке, и не считалась с настроениями европейских подданных.
Известно, что в заключительном собрании собора 753 г. на вакантную патриаршую кафедру торжественно назначен был силейский епископ Константин. Нельзя ни минуты сомневаться, что это был сторонник иконоборческой системы, и что император не без основания возвел его на высшее место в церковной иерархии. Хотя вся церковная политика в это время была личным делом императора, тем не менее, в судьбе патриарха Константина есть некоторые обстоятельства, которые обращают на себя внимание с точки зрения истории религиозной борьбы. Прежде всего патриарх, по-видимому, находился в наилучших отношениях с императором, это видно столько же из того, чго он принимал участие в семейных царских радостях, воспринимая от купели сыновей его, но и, главным образом, из того, как энергично он поддерживал иконоборческую систему царя. Только один раз он не согласился пойти за царем, когда этот делал попытку убедить его признать Богородицу
?Христородицей27. Но вот в 765 г., следовательно, в самый разгар суровых мер и беспощадных казней, открыт был широкий заговор, в котором оказался замешанным и патриарх. Это был заговор 19 сановников против царя, хотя цель заговорщиков точно не определяется28. Во главе заговора стояли: Константин, патрикий и логофет дрома; Стратигий, спафарий и доместик экскувитов; Антиох, стратиг Сицилии и бывший логофет дрома; Давид, спафарий и комит Опсикия; Феофилакт, спафарий и стратиг Фракии, и др. Виновников постигло страшное наказание. Первые двое были публично обезглавлены, а остальные ослеплены и сосланы в ссылку. Стоял ли в каком соотношении этот заговор с делом св. Стефана29, сказать трудно; но спустя несколько дней после казни страшная кара постигла патриарха. Его схватили по наветам некоторых клириков и монахов, доносивших, будто он произносил против императора порицательные слова в разговоре с упомянутым выше патри-кием Константином.