Боевые порядки отрядов из трех родов войск развивались постепенно, применяясь к местности и «обращениям» неприятеля.
Основные взгляды, выработанные в эту эпоху, лучше всего видны из знаменитого приказа Суворова по войскам Крымского и Кубанского корпусов 16 мая 1778 г.
В этом приказе он рекомендует обучать войска с применением к местности и не иначе как «жестокой атаке».
«Порядки сражений в благоучреждении военноначальников; на местности равнинной и против регулярных войск «линейные», как в прошлой прусской войне; против иррегулярных, как в прошлой турецкой, т.е. колонны и каре. Каре располагались в две линии и в шахматном порядке; кареям между собою интервалы для крестных огней наивозможнейше соблюдать».
Если свести в одно целое приказ Суворова, то его боевой порядок представляется в следующем виде: впереди линейных войск находились егеря, которые были совершенно независимы от твердого строя. Егеря рассыпались не в виде цепи, а по условиям местности располагались или группами, или целыми взводами. Кавалерия до вступления в действие размещалась между каре, «не закрывая отнюдь их интервалов для крестных огней».
Полковая артиллерия входила в состав своего каре, а батарейная «идет своею дорогою с ее закрытием» и должна действовать по распоряжению начальника, руководящего боем.
Резерв определяется в шестую или восьмую часть отряда.
Бой. По наставлению Суворова, «пехотные огни открывают победу» и потому шедшие впереди боевого отряда егеря прежде всего завязывали перестрелку, а потом открывала огонь и боевая линия, но не иначе как по особому приказу; только четыре стрелка в каждом капральстве могли стрелять, не ожидая приказания, «для вернейшего застреливания противных, а особливо старших и наездников». Конная артиллерия скачет вперед, как сама хочет.
Стрельбою занимались недолго и то на ходу, после чего каре или колонна бросались в штыки. «Бить смертельно вперед», – относилось одинаково как к пехоте, так и к кавалерии.
От кавалерии требовалась подвижность и атака «в полный карьер на саблях», а драгуны, сверх того, должны были уметь спешиваться и действовать по-пехотному. Эскадроны первой линии шли на интервалах, для «врубки сквозь оные второй кавалерийской линии, а между тем первая, при сильном опровержении противника, вмиг строится по аппелю. Казаков обучать сильному употреблению дротика, по донскому его размеру, в атаке, сшибке и погоне».
Бой завершался всегда энергичным преследованием противника. «В окончательной победе конница гони, руби! конница займется, пехота не отстанет – в двух шеренгах сила, в трех полторы силы; передняя рвет, вторая валит, третья довершает!»
Выражение «конница займется» на языке Суворова значит остановлена – пехота ее поддерживает. Занятою конница быть может, но остановлена быть не может[22].
Походные движения совершались следующим образом: впереди фронта двигалась легкая конница, за нею авангард армии, а потом частные авангарды колонн; далее шли самые колонны, с прочною связью между собою и, наконец, отдельный арьергард как прикрытие обоза. Охранение армии возлагалось на легкую конницу, для которой были указаны отдельные стратегические операции, установленные еще Петром, но потом забытые.
Независимость от тыла, быстрота налета отдельными партиями с разными целями, широкий фронт, в несколько раз превосходящий фронт армии, и значительно выдвинутый вперед район освещения местности конницею драгунского типа – вот отличительные особенности самостоятельных операций русской легкой конницы в эту эпоху.
В походных колоннах в голове и хвосте двигалась пехота, а в середине – кавалерия, артиллерия и обозы.
Биваком войска располагались в боевом порядке, причем кавалерия находилась под прикрытием пехоты.
Дисциплина войск была установлена на правильных основаниях, отвечавших составу русской армии. Румянцев требовал, чтобы начальники старались привести нижних чинов «в приличное военным людям состояние, внушили бы им добропорядочную жизнь, вежливое обхождение и чистоту».
Он заставлял офицеров знать имена нижних чинов и сам знал многих. Последствием этого была «обоюдная связь любви и послушания». В армии Румянцева солдаты содержались хорошо, а побои были уничтожены; он озаботился об упрощении формы одежды, отменил пудрение волос и беление амуниции.
«Однако ж, – с удивлением говорит один из пораженных новыми порядками современник, – при всем том дисциплина и чиноначалие в должном уважении оставались. На место всей красоты фронта заступила привычка к сражению, а всегдашния удачи родили невероятную храбрость, так что и до сих пор она в сердцах наших войск не истребилась».
Потемкин, бывши президентом Военной коллегии, держался того же направления. Он требовал самого внимательного отношения начальников к подчиненным, напоминая, что «солдат есть название честное, коим и первые чины именуются». Он старался поднять нравственное достоинство нижних чинов, изыскивал меры к улучшению материальной обстановки солдат и к облегчению их во всех отношениях.
Упрощение обмундирования и гуманное отношение начальников отняли много от спин солдат палочных ударов; солдат чувствовал, как с него спадали тяжесть и рутинный педантизм, и с каждым днем из него начинал вырабатываться «чудо-богатырь» этой славной эпохи в жизни русской армии.
Влияние Суворова, прослужившего семь лет в звании солдата, изучившего их быт, язык, склад понятий и принявшего как бы оттенок юродивого, «божьего человека», по понятию простолюдина, конечно, было неотразимо. Солдаты его понимали; они видели в нем своего человека и проникались к нему беспредельной преданностью и любовью.
Развивая в своих «чудо-богатырях» бесконечную удаль и находчивость, наказывая за нерешительность, или, как он называл, за «немогузнайство», он требовал милостивого обращения с побежденными и обывателями. Он указывал «не менее оружия поражать противника человеколюбием». «Не обижай обывателя, – говорил Суворов солдатам, – он тебя кормит и поит. Умирай за церковь и царя: останешься жив – честь и слава; умрешь – церковь Бога молит».
В век бессловесной дисциплины, основанной на полном унижении подчиненных, Суворов допускал: «Возражения низшего высшему, но с тем, чтобы оно делалось пристойно, наедине, а не в многолюдстве, иначе будет буйством; излишние рассуждения свойственны только школьникам и способностей вовсе не доказывают – способность видна лишь из действий».
В польскую войну он требовал от подчиненных начальников, находящихся в отделе, широкой инициативы: «Спрашиваться старших накрепко запрещаю; но каждому постовому командиру в его окружности делать мятежникам самому собою скорый и крепкий удар, под взысканием, за малую деятельность».
Обучение войск. При вступлении на престол Екатерины II была назначена воинская комиссия, чтобы искоренить существовавшие в армии тактические недостатки и начертать новые правила для ее организации и управления.
Установлено было в принципе обучать тому только, что придется делать на войне и «чтобы ничем таковым в экзерциции и маневрах люди напрасно к единому только в виде украшения утруждаемы не были». Был преобразован Генеральный штаб, и в войсках введены маневры. Полковым командирам не дозволялось изменять приемов, как было прежде.
Пехотный устав 12 марта 1763 г. требовал в строю «добрый, хороший и непринужденный вид», равнение всегда вперед, а не назад, а также расстояние между шеренгами в 3 шага.
Наряду с этим приемы и взгляды знаменитых руководителей нашей армии привили ей правильные взгляды на военное дело.
Так, перевоспитав войска на началах истинно русской дисциплины, Румянцев указал новый путь к победам – атаковать неприятеля, искать его в поле. «Нападающий до самого конца дела все думает выиграть, а обороняющийся оставляет в себе всегда страх соразмерно сделанному на него стремлению».
Опыт Семилетней войны и преобразования Румянцева оказали влияние на Суворова, творческий гений которого проникал во все заимствованное. Уже командиром Суздальского пехотного полка он выказал основные принципы своей подготовки части: быстроту движений, призвание малой действительности стрельбы из сомкнутого строя и что успех зависит не от числа, а прежде всего от духа солдат.
Программа занятий его была не обширная, но простая и ясная; он сам входил во все: «Каждый шел через мои руки, – говорил Суворов, – и сказано ему было, что более ему знать ничего не оставалось, только бы выученное не забыл. Так был он на себя надежен – основание храбрости».
«Солдат любит ученье, – говорил Суворов, – лишь бы оно было с толком»; по его словам, солдат должен быть «и в мирное время на войне. Тяжело в ученье – легко в походе; легко в ученье – тяжело в походе».
Поэтому форсированные марши, примерные штурмы, переправы через реки вброд и вплавь, преодолевание всевозможных препятствий, учения во всякую погоду и ночью, сквозные атаки войск друг на друга входили в его обыкновенную программу занятий.
«Экзерцирование мое было не на караул и на плечо, но прежде поворотливость, потом различное марширование, а потом уже приемы, скорый заряд и конец – удар в штыки», – говорил Суворов.
«Пуля – дура, штык – молодец. Штык, быстрота и внезапность, – говаривал Суворов, – суть вожди россиян».
«Шаг назад – смерть! вперед два, три и десять позволю».
«Сикурс, опасность и прочие вообразительные в мнениях слова служат бабам, кои боятся с печи слезть, чтобы ноги не переломить, а ленивым, роскошным и тупозрячим для подлой обороны, которая по конце худая ли, добрая ли – рассказчиками также храброю называется».
«Оборонительная война не хороша, – говаривал он князю Ауерспергу, встретившись с ним на балу во дворце, перед отездом в Вену, – наступательная лучше. Французы на ногах, а вы на боку; они бьют, а вы заряжаете. Взведи курок, прикладывайся, а они Rinfreski (по-итальянски прохладительное) – пропорция три против одного. Подите за мной, и я вам докажу».