тить ему! Но мне был нужен повод.
– И ты получила его в конце концов? Полилло невесело улыбнулась.
– Разве собака пробежит мимо падали? Конечно, я его получила. Он напал на мать. А я остановила его. – Тут Полилло ударила кулаком по открытой ладони. Я моргнула от костедробительного звука удара. – Один удар. Свернула ему его уродливую челюсть. Зубы разлетелись во все стороны. Даже в суп попали. Потом я вытолкала его, а матери сказала, что отныне таверна принадлежит ей.
– Ты больше его не видела?
– Никогда, – рассмеялась Полилло. – Как он мог оказаться у нас, когда все знали, что его десятилетняя дочь отлупила его? Вот она, мужская гордость! Если мужчина один раз ломается, то это навсегда.
– Как матрос, который сегодня намочил штаны? – спросила я.
Полилло нахмурилась.
– Нет, он не так уж плох. Я видела, как он работает – не отлынивает, как другие. И в бою дрался хорошо. Я просто застала его врасплох. Он не хотел оскорбить меня. Это у него просто вырвалось. Когда я смотрела на него сверху вниз, я сказала себе: «Полилло, старушка, сколько раз ты сама попадала в неприятности и открывала свой рот, когда его нужно было держать на замке?» А потом я подумала, что Корайс бы не понравилось, если бы я убила его. Вот я и не стала.
Она начала наполнять свой бокал, но потом резко остановилась, нахмурившись.
– Как ты думаешь, люди теперь подумают, что я стала мягкотелой?
– А тебя это волнует? – спросила я.
– Да нет, не особенно, – ответила она, немного подумав.
Когда Полилло поняла, что сказала, на ее лице появилась великолепная улыбка.
– Корайс гордилась бы мной, правда?
– Обязательно, дорогая, – сказала я.
И мы провели чудесную ночь, допивая ликер, смеясь и рассказывая небылицы, как когда-то давно, когда мы были молоды и наши надежды были ярки, как непроверенная сталь наших новеньких мечей.
Когда мы взяли курс на восток, я каждый день заставляла себя просыпаться затемно, чтобы видеть рассвет. От этого зрелища я никогда не уставала – когда розовые блики отражались в светлеющей воде. Гэмелен, как и все старики, вставал рано, поэтому он обычно присоединялся ко мне, и я описывала ему пейзаж, а он ловил рыбу.
– Когда я был мальчишкой, – сказал он однажды, – мне больше нравились закаты. Все разочарования прошедшего дня исчезали, и багровый свет солнца сулил много радостей завтра. Но когда я состарился, уходящее солнце… напоминает мне о… бренности, черт бы ее побрал! Теперь я уже не уверен, будет ли завтра. А на рассвете легче убедить себя, что до вечера-то ты дотянешь.
– Но вы же маг, – удивилась я. – Разве маги не чувствуют, когда придет смерть? Я думала, что, если Черный Искатель стоит рядом, маг чувствует это.
Гэмелен засмеялся.
– Единственным магом, который правильно предсказал свою смерть, был мой старый учитель. Каждый день он говорил нам, что мы, его тупоумные ученики, сведем его в могилу. И, представь себе, однажды это случилось. Ему было девяносто два.
– Вы его переживете, друг мой, – сказала я. – И лучше не разочаровывайте меня. Или я вас отругаю.
Вместо того чтобы вежливо рассмеяться моей неуклюжей шутке, Гэмелен внезапно серьезно взглянул на меня.
– Вчера мне приснилась пантера, – сказал он.
– Да?
– Ничего особенного. В моем сне она была в моей каюте и хотела выйти. Она волновалась – ходила взад-вперед. Но когда я подошел к двери – ведь я во сне зрячий – и попытался выпустить ее, я не мог отодвинуть засов. Я позвал на помощь, но никто не пришел.
– А потом?
– Это все, – сказал Гэмелен. – Я проснулся. – И он спросил: – А тебе снилась пантера, Рали?
– Мне вообще ничего не снится, – ответила я. – С тех пор как я увидел архонта и первый раз увидела пантеру.
– А обычно ты видишь сны?
– Всегда, – ответила я. – Даже если я не помню, о чем был сон, когда я просыпаюсь, я помню, что мне что-то снилось.
Гэмелен вздохнул.
– Это о чем-то говорит? – спросила я.
– Не знаю, Рали. Серый Плащ считал, что сны могут быть реальностью и когда тебе снится что-то, ты находишься в другом мире. И тот мир похож на твой, за исключением одной маленькой – или большой – детали. Когда ты видишь это, она начинает тебе сниться.
– Этот проклятый Янош имел собственное мнение насчет всего на свете, – проворчала я. – Почему все должно быть взвешено, измерено и залеплено ярлыком? Почему наши сны не могут быть просто снами?
– Может, и так, – согласился волшебник, – но все же в словах Яноша что-то есть. А мне интересно было узнать про пантеру. Ты говоришь, что видела ее иногда наяву?
– Только краем глаза. И всегда в тени. Может, это мне казалось.
– Да, – сказал Гэмелен. – Наверное, казалось.
Той ночью я изо всех сил старалась, чтобы мне что-нибудь приснилось. Я пыталась думать о Ксиа – все время представляла ее себе, пока не увидела ее отчетливо. Но потом она исчезла, хотя я пыталась ее удержать. Но она исчезла окончательно, как только я закрыла глаза. Я заставила себя проснуться и попробовала снова, но опять неудачно. Я попыталась сосредоточиться на других образах – приятных и неприятных, но все они уходили, когда я начинала засыпать. Потом я вообще не могла заснуть, ворочаясь с боку на бок. Меня попеременно бросало то в жар, то в холод.
И все время мне казалось, что я слышу царапанье когтей и мягкие шаги. Я знала, что это пантера – ходит, ходит…
В конце концов я вышла на палубу. Ночь была тихой, море спокойным. Я подошла к каюте Гэмелена и приложила ухо к двери. Мне показалось, что я слышу изнутри царапанье когтей.
Я попыталась отодвинуть засов снаружи. Он не поддавался. Я нажала сильнее, и засов отодвинулся. Дверь тихо открылась. Волшебник мирно спал.
Тут я почувствовала движение воздуха и отступила. Что-то прошло мимо меня. У него не было формы. Я даже не была уверена, было ли там что-нибудь вообще. Но я отчетливо почувствовала бархатное прикосновение к моей коже и уловила резкий запах большой кошки. Я оглянулась и ничего не увидела. Я снова посмотрела на Гэмелена, потом закрыла дверь и вернулась в свою каюту. Едва я легла, как тут же заснула.
И мне приснился сон. Мне снилась черная пантера. Она бежала через лес, а я ехала у нее на спине.
Глава двадцать третьяМОРЕ ДЕМОНОВ
Шли дни, ветер по-прежнему дул с запада или юго-запада, и мы вошли в воды, которые на наших картах были обозначены как принадлежащие Ориссе.
Погода все так же была теплой, и тяготы длительной погони стали потихоньку забываться. Экипажи наших кораблей можно было назвать почти счастливыми. Мои женщины рассказывали друг другу байки и мечтали о том, что будут делать с сокровищами, после того как Орисса и воскресители возьмут свою законную долю. Две стражницы независимо друг от друга тайно попросили меня, как самую красноречивую, выступить перед Магистратом и попросить премии – ведь столько наших погибло за город, поэтому Орисса может, по крайней мере, отказаться от своей доли.
Я ответила каждой одно: «Жадность губит солдата».
Одна из них – Памфилия – нахально сказала, что жадность не затупила мечи Холлы Ий и его людей. Видимо, она слишком много общалась с Гэмеленом, разболталась и совсем забыла о дисциплине. Я приказала ей явиться к сержанту Исмет и попросить поручить ей какую-нибудь особенно грязную работу по выбору Исмет в наказание за нарушение субординации. Втайне, впрочем, я была довольна, что мои женщины после тягот похода и тяжелых боев не потеряли интерес к жизни.
Вторая – Гераса – пришла ко мне с той же просьбой, но когда я ответила ей то же самое, что и Памфилии, она пристально посмотрела на меня и попросила разрешения говорить. Я ей разрешила. Она спросила меня, почему я так уверена, что она останется в гвардии после возвращения.
На это я ничего не ответила и отпустила ее, сказав, что закон есть закон и не мне и не ей решать, что Орисса сделает с золотом.
Однако ее ответ задел меня. Я поняла, что никогда не задумывалась особенно над будущим. Я всегда считала, что я как стражница получу от города медаль, банкет с вином, особенно почетное – ведь я женщина! – генеральское звание и уйду на пенсию, доживая свой век в семейной усадьбе. Либо это, либо, скорее, погибну в какой-нибудь мелкой пограничной стычке. Я не представляла себе Жизнь вне гвардии. С юных лет я была себе и мать, и отец, и любовница больше, чем кто-либо из моей семьи, больше, чем Отара, Ксиа и даже Трис, как бы сильно я их ни любила.
Я пыталась отбросить эти мысли – нехорошо для солдата думать о будущем, потому что если на посту стражница размечтается о теплых тавернах и мягких постелях, скорее всего она промечтает свою смерть от кинжала убийцы или шпиона. Но полностью перестать думать о своей жизни я не могла.
Я, вообще-то, прекрасно знала, что ждет нас в будущем. Архонт. Первым делом после возвращения мы с Гэмеленом пойдем к магистрам и воскресителям и расскажем им, чего мы опасаемся.
Все это здорово угнетало меня, хоть я и старалась не подавать виду. Спала я после этого плохо и часто просыпалась. То было жарко, то холодно. Я знала, что мне снились сны, и были они о чем-то плохом, но о чем – после пробуждения вспомнить не могла.
Один из этих ночных кошмаров спас мне жизнь. Я проснулась, резко сев в гамаке, пытаясь стряхнуть остатки сна. Мое тело хотело спать, снова лечь, но я сопротивлялась, зная, что, если я не встану, не похожу немножко, кошмар, каким бы он там ни был, вернется. Я прикинула, что до рассвета недалеко. Среди звуков поскрипывания корабельных балок и шума волн я услышала другой звук – поскребывание, кто-то пытался отодвинуть засов моей двери. Дверь открылась, на пороге стояла тень, которая скользнула к моему гамаку, вытянула руку с оружием – длинным обоюдоострым кинжалом – и ударила в то место, где я лежала.
Но меня-то в тот момент там не было.
Не успел убийца опомниться, я выскочила из темного угла и бросилась на него, накинув ему на голову наспех сдернутое с постели одеяло. Не давая ему передышки, я ударила его коленом в живот. Убийца согнулся. Было очень темно, и я почти не видела, где мой противник.