тому доброю волею».
Слухи эти отчасти подтверждались и словами Коваленского, который, считая свое положение в Тифлисе крайне щекотливым и опасаясь потерять значение в глазах грузин, все еще старался показать, что ему известны самые сокровенные намерения нашего правительства. Посетивши однажды царицу Дарью, Коваленский успокаивал ее и говорил, что отъезд в Россию совершенно зависит от ее воли.
– Вы не беспокойтесь, – говорил он, – если вы своею волею не соизволите ехать, то никто вас силою отправить не может.
– Буде князь Цицианов о том узнает, – заметила на это царица Дарья, – то вам будет худо.
Обнадеживания Коваленского не успокоили Дарью, но послужили источником для многих толков в городе.
– Удивляюсь, – говорил придворный лекарь Татула, – как русские генералы противоречат друг другу: князь Цицианов стращает царицу Дарью, что насильно вывезет ее в Россию, а Коваленский публично ее уверяет, что он сделать это не имеет права.
Последние слова были впоследствии переданы князю Цицианову. Главнокомандующий призвал к себе Татулу, который письменно подтвердил справедливость сказанного Коваленским[62]. Не ограничиваясь этим и желая проверить показания придворного медика, князь Цицианов отправил письмо Татулы к царице, на котором та написала: «Я, царица Дарья, свидетельствую в истине сего письма и подписываюсь» [63].
Коваленский отрицал справедливость этого обвинения и говорил, что князь Цицианов, зная, что Татула личный его враг, «через его посредство, склонил болящую и запуганную уже царицу к подписанию такого на счет сей показания, какое ей было поднесено». В оправдание себя Коваленский представил министру внутренних дел письмо царицы Дарьи, писанное рукою ее дочери царевны Феклы, которая, по его словам, была при упоминаемом посещении[64]. В день отправления этого письма по Тифлису распространился слух, что царевны Кетевана и Фекла, из расположения к Коваленскому и для написания в его пользу письма, похитили у спящей царицы именную печать, которую грузины весьма часто прикладывали вместо подписи. Проснувшись и не найдя печати, царица Дарья весьма беспокоилась, но скоро узнала истинную причину похищения. Тогда она написала письмо князю Цицианову, в котором подтвердила свое прежнее показание.
«Известилась я, – писала Дарья[65], – якобы вам донесено, что будто дала я теперь г. Коваленскому письмо, противное тому письменному лекаря Татулы свидетельству, которое мною подписано и утверждено печатью. Уверяю я вас клятвою, что никакого я ему письма не давала, да и в мыслях я не имела. А если кто от имени моего сделал письмо и имеет, то уверьтесь моею клятвою, что того и в мыслях моих не было и оно ни за рукою, ни за печатью моею. При множестве вымышленных на меня клевет, выдумана и сделана и сия клевета. Паки я повторяю, что сделанные мною в письме лекаря Татулы свидетельство и подписка суть точно мои слова и тоже есть истинное свидетельство мое».
Интрига эта раскрылась перед князем Цициановым гораздо позже, а вначале, вскоре после приезда его в Тифлис, по городу ходили глухие только слухи, будто он имеет разрешение только уговаривать членов царского дома к выезду в Россию, но не принуждать их. «Почему и нашелся принужденным, – доносил главнокомандующий, – показав подлинный высочайший рескрипт вашего императорского величества, в присутствии многих из знатнейших княжеских фамилий, перевести вслух статью сего высочайшего мне предписания».
В предупреждение всякого рода волнений и беспокойств князь Цицианов просил разрешения употребить силу, в случае сопротивления членов царского дома добровольно оставить Грузию и переселиться в Россию[66].
Как ни прискорбно было императору Александру видеть положение, в котором находился грузинский царский дом, он признавал, однако же, необходимым вызвать его в Россию и потому, в ответ на представление князя Цицианова, разрешил ему поступать по усмотрению. Предоставивши инструкциею, данною князю Цицианову при назначении, все распоряжения главнокомандующему и не желая стеснять его в действиях, император выражал только желание, чтобы он поступал по долгу совести и избирал способы и время, какие признает удобнейшими[67].
Обстоятельства вынудили князя Цицианова, еще до получения этого разрешения, отправить в Россию царевичей Вахтанга и Давида. Поводом к тому были повсеместные слухи, со дня на день увеличивавшиеся в Тифлисе, о каком-то всеобщем приготовлении к вторжению в Грузию 10 марта (в день Навруза, или нового магометанского года) лезгин и других горских народов.
Царевич Александр писал Дарье, что с войском идет на Грузию, и если будет жив, то непременно получит царство Грузинское, а если его убьют, то просил царицу забыть, что она и царь Ираклий имели сына Александра[68]. Одновременно с получением этого письма в Тифлисе рассказывали, что лезгины сделали уже заклик и собрали для царевича толпу в 7000 человек, с которою он намерен был идти на селение Гавази и к Кварели. Слухи эти были, конечно, слишком преувеличены, и если Александр и имел сообщников, то число их было весьма незначительно.
Не решаясь с ними вторгнуться в Грузию, царевич избрал иной путь и стал действовать словами, письмами, страхом, клятвами и заклинаниями. Он выбрал посредником между собою и князем Цициановым бывшего посла князя Герсевана Чавчавад-зе. Притворившись, будто не знает, чем кончилось его посольство и какая судьба постигла Грузию, Александр просил князя Чавчавадзе сообщить ему: «Как дело наше существует? Мы (братья), будучи так удалены, находимся в разных местах. Я не думаю, чтобы государь соизволил на то, чтобы нам толь нещадно пропасть и быть рассеянными»[69]. Царевич просил показать это письмо князю Цицианову вместе с его мнением, что на уничтожение Грузинского царства нет воли императора.
Главнокомандующий предлагал царевичу отправиться в Петербург и лично там удостовериться в желаниях императора. Александр не соглашался и, в ожидании лучшей будущности, поместился близ селения Подары в землянках, построенных ему лезгинами. При нем было только до 115 человек преданных ему грузин, с которыми он и намерен был пробраться в Тегеран. Там он думал просить помощи против русских и в случае отказа решился остаться навсегда в Персии.
Князь Цицианов хотя и считал надежду на помощь персиян несбыточною, но, видя, что многие члены царского дома, полагаясь твердо на март месяц, назначают апрель временем отъезда в Россию, не мог отвергать возможности новых волнений, а следовательно, и беспорядков. Он вправе был подозревать, что царевичи замышляют что-то, и тем более что около этого времени получил письмо от царевича Давида, в котором тот соглашался выехать в Россию, но не прежде конца марта месяца. Давид ссылался на болезнь и просил позволения отправить императору прошение, «по рассмотрении коего и удостоверении в моей справедливости, мне, может быть, сделали бы милость, позволив болезненной и немощной особе моей пользоваться привычным воздухом… а по кончине моей кости мои были бы погребены в том месте, где почивают мои предки.
«Так как мое несчастие до того ожесточило мое сердце, что вы не отправили к его величеству моего прошения и не позволили мне обождать ответа на оное, то ведь в такой мороз все-таки мне нельзя отправиться, ибо, и без того больной, я в дороге еще хуже заболею и умру, а от этого какая вам польза?»[70] Письмо это, полное упреков, указывало, что члены царского дома добровольно не выедут в Россию. Поэтому князь Цицианов должен был принять решительные меры и, желая вместе с тем опровергнуть слухи, распущенные царицею Дарьею, что главнокомандующий не имеет права приступить к принудительному их вывозу, приказал взять и отправить царевичей Вахтанга Ираклиевича и Давида Георгиевича.
19 февраля, в 8 часов пополуночи, отправлены они из Тифлиса. Препровождение их до Владикавказской крепости и приличное содержание в дороге поручено генерал-майору Лазареву, которому предписано было сдать их во Владикавказе моздокскому коменданту, полковнику Протопопову, долженствовавшему проводить их точно таким же образом до Моздока.
Отправленные царевичи распускали по дороге слух, что едут принять милости великого государя, в чем поддерживал их и Лазарев, находя подобные разглашения для нас весьма выгодными[71].
Вслед за царевичами отправилась в Россию вдовствующая царевна Катевана, жена покойного Вахтанга I, старшего сына царя Ираклия, воспитывавшая царевича Вахтанга. Неотступные просьбы царевны сопровождать Вахтанга в Россию вынудили на это согласиться и определить ей содержание по 150 р. в месяц[72]. Распоряжение об отправлении Вахтанга и Давида сильно подействовало на членов царского дома и в особенности на царицу Дарью. Она жаловалась императрице Марии на своеволие князя Цицианова и на его угрозы отправить и ее также[73]. Опасения за будущее усилило у царицы припадки, частые обмороки и опухоль по всему телу. Под предлогом поздравления с праздником, князь Цицианов лично посетил царицу и убедился в том, что, судя по состоянию ее здоровья, трудно было определить время отъезда ее в Россию[74].
Видя, что отправление царевичей произвело сильное впечатление в Тифлисе, князь Цицианов принял меры к тому, чтобы
отъезд их не вызвал волнений в Кахетии, где многие из князей принимали личное участие в происходивших беспорядках. Главнокомандующий просил генерала Гулякова, находившегося в Телаве, объявить князьям, что, забывая все прошедшее, он поручился за их верность перед Императором Александром, а потому просит их оставаться покойными