На следующий день хан отвечал, что он просил прислать к нему Махмат-Мирзу-Оглу, и говорил, что требования наши такие, что их исполнить никто не в состоянии. «Вам небезызвестно, – писал он между прочим, – что, когда кто кому строго пишет, ответ такой же получить должен».
«Пишете, будет штурм. На что скажу: осажденные в городе все средства изыскивают к соответствованию против оного, уповая на Бога. Упоминали: во время переговора в законе вашем стрельбы не бывает, но в нашем правлении, когда неприятель состоит так близко, на пушечный и ружейный выстрел, против такого всегда стреляется.
Пишете также: во время штурма кровь человеческая прольется, на совести вашей грех будет. Когда так, не ходите, и кровь ваша не прольется, а ежели пойдете, конечно, прольется; кровь и грех на вас будет. Упомянули, что в законе христианском кровь проливать грешно, а в нашем магометанском законе, ежели кто на кого идет силою и пролита кровь будет, то за грех не поставляется. Писали, чтоб в тот день на письмо отвечать; сии слова можно употребить господину своему слуге, а я никого не опасаюсь, когда хочу, тогда и отвечаю».
Ответ этот не предвещал никакой податливости со стороны Джевад-хана, не соглашавшегося сдать крепость, несмотря на бедственное положение ее гарнизона. Пока велись переговоры, пересылались письма и требования, время брало свое. Наступавшая глубокая осень и даже зима застала защитников Ганжи врасплох. Гарнизон терпел нужду в дровах; запас провианта хотя и был достаточен, но не было ячменя; лошади падали; водопроводы, которых нам не удалось отвести, были запружены мертвыми телами, и жители, принужденные все-таки черпать из них воду, болели во множестве; воздух был заражен; болезни с каждым днем усиливались, а Джевад все-таки не сдавался[191].
– Я возьму город, – передавал князь Цицианов хану, – и предам тебя позорной смерти.
– Ты найдешь меня мертвым на стене, – отвечал ему Джевад-хан.
В заключение всей переписки князь Цицианов послал Джевад-хану условия, на которых могла быть принята сдача крепости. Хан со всем народом должен был теперь же принять подданство России и сдать крепость со всем ее имуществом. Он должен был платить дани 20 тысяч в год и снабжать провиантом как войска, расположенные в крепости, так и те, которые будут поставлены по дороге к Шамшадилю. На шамшадильскую провинцию и ее жителей притязания никакого не иметь и наконец дать в аманаты своего сына.
Джевад-хан отвергнул и это последнее требование; он не согласился даже остаться владельцем ханства и быть данником России. Таким образом, целый месяц наши войска держали Ганжинскую крепость в осаде. Пять раз князь Цицианов требовал сдачи города, и в требованиях этих были и угрозы, и убеждения, и обещания, но все оставалось напрасным. Джевад-хан не соглашался ни на что. Высокомерие хана, зимнее время года, увеличение больных в отряде и недостаток фуража, «а выше всех бедствий неслыханный для непобедимых российских войск стыд» отступить от крепости, не взяв ее, заставили князя Цицианова собрать военный совет из наличных: одного генерала, двух полковников и одного подполковника. Совет решил штурмовать крепость, и утром 3 января 1804 года Ганжа пала, а 4 января главная мечеть ее была уже «обращена в храм истинному Богу».
Назначив генерал-майора Портнягина начальником наступающих колонн, князь Цицианов дал ему перед штурмом особое секретное предписание, которым поручал наблюсти, чтобы накануне штурма, вечером, все войска оставались на своих позициях, и только за полчаса до наступления заняли назначенные им новые места. «Нет слов изъяснить, – писал при этом князь Цицианов, – с какою тихостью и глубоким молчанием должно делаться перемещение войск. Все штандарты и знамена ночью, без церемонии, принесть на мечетный двор и отдать моему караулу. Казачья цепь до рассвета должна стоять на своих постах, разумея о ближайшей, соединяющей батарее, а остальным – при резервах в закрытых местах от пуль и ядер; по рассвете собраться всем к оным».
Войска были разделены на две колонны, из коих первой (составленной из гренадерского батальона Севастопольского полка, батальона Кавказского гренадерского подполковника Симоновича и 200 спешенных драгун), под общим предводительством генерал-майора Портнягина, приказано было идти влево от Карабагских, или верхних, ворот, «от батареи артиллерии подпоручика Башмакова»; вторая колонна (из двух батальонов[192] 17-го егерского полка, под предводительством полковника Карягина, должна была наступать левее Тифлисских, или Цитадельских, ворот. Колонна эта назначалась предварительно для производства фальшивой атаки, а впоследствии и для действительной.
Батальон 17-го егерского полка майора Белавина, при котором находился и сам князь Цицианов, составлял резерв и поставлен был на площади против Карабагских ворот; против Тифлисских же ворот поставлен был батальон Севастопольского мушкетерского полка с приказанием препятствовать выходу неприятеля из крепости, и, в случае требования штурмующих, спешить как можно скорее на помощь. Артиллерия, которой в отряде было только 11 орудий, и в том числе три трехфунтовые пушки, свезена была к резервам, к коим отряжено было и по 100 казаков. Наконец татарской коннице, «недостойной по неверности своей вести войну обще с высокославными войсками», приказано было держать цепь вокруг форштадта или садов. Всем чинам отряда, сказано было в диспозиции, наблюдать, чтобы солдаты при штурме щадили женщин, детей и отсылали их в очищенные от неприятеля башни, к которым приказано было князем Цициановым приставить сильные караулы для их безопасности. Грабеж до совершенного истребления неприятеля строго запрещался.
До земляной стены отряд должен был дойти с крайнею тишиною, что легко было исполнить, так как окружавшие сады и заборы дозволили, при блокировании крепости, расположить войска на ближайший выстрел.
Половина 6-го часа утра назначалась для начала движения колонн к штурму, чтобы, пользуясь темнотою ночи, можно было приставить лестницы к земляной городской стене.
Диспозиция была исполнена с точностью; колонны подошли так тихо, что огонь из крепости был открыт тогда, когда наши солдаты были не далее как в 15 саженях от земляной стены, за которою, впрочем, оказалась другая – каменная. Неприятель начал кидать в атакующих каменья и стрелы, а между земляным валом и каменною стеною бросал «подсветы», сделанные из свернутых бурок, обмокнутых в нефть и зажженных для освещения штурмующих. Полковник Карягин, отделив на фальшивую атаку небольшой отряд, сам хотя и не должен был приступать к штурму, прежде чем услышит на стенах барабанный бой колонны генерал-майора Портнягина, но видя вред, причиняемый удачными выстрелами неприятеля, кинулся на лестницы и успел взойти на стену прежде колонны генерал-майора Портнягина. Отсюда Карягин отправил вдоль по стене майора Лисаневича, с батальоном его имени, который прежде всего овладел двумя башнями, из коих на одной был убит сам Джевад-хан[193], а затем отворил ворота.
Первая колонна, то есть генерал-майора Портнягина, не имела сначала такого успеха. Сделанная в земляной стене накануне штурма брешь указала неприятелю место главной атаки, а потому Джевад-хан сосредоточил все свои силы против этого пункта и заставил Портнягина оставить путь чрез брешь, а штурмовать крепость также при помощи лестниц, два раза приставляемых к земляному валу. Генерал-майор Портнягин первый взлез на стену, а за ним последовал весь отряд и овладел тремя башнями.
«Титло храброго, – доносил князь Цицианов, – не я даю генерал-майору Портнягину, а солдаты, им предводимые, единогласно в войске возглашали после штурма».
Овладев всеми башнями, войскам пришлось спускаться в город по каменной стене высотою в четыре сажени. Шести въездов на башни недоставало «нетерпеливости победоносного войска», которое, несмотря на то что снизу производился сильный ружейный огонь, перетаскивало с наружной стороны стены 14-аршинные лестницы и спускалось в город.
В городе между тем смятение было ужасное. Толпы татар, пеших и конных, в беспорядке толкались по улицам, ища ханского бунчука, «воинственного их маяка». Жены собрались на площадь и своим криком оглашали воздух. Солдаты очищали город от неприятеля. К полудню было уже все тихо. Все улицы были покрыты мертвыми телами. «Солдаты с лошадей снимали золотые уборы…»[194].
Таким образом, Ганжинская крепость, почитавшаяся лучшею во всем Адербейджане, не устояла против русских войск и пала перед ними полтора часа спустя после начала штурма. Джевад-хан и его средний сын Гусейн-Кули-ага пали жертвою своего упорства. Но, к чести наших солдат, ни одна из 8600 женщин, взятых ханом в город из деревень, в залог верности их мужей, и ни один младенец не погибли. «Человеколюбие и повиновение моему приказанию, – писал князь Цицианов[195], – доселе при штурмах неслыханное».
«Женщины и младенцы, ждавшие необходимой при штурмах смерти, обезоружили неукротимых, так сказать, львов, а вера, к довершению сего, погасила в них лютость, когда защищающиеся, видя их уже сошедшими в город, кинули ружья и даже самые татары начали креститься. Только в одном месте города пролилась кровь рекою. До 500 человек татар засели в мечеть, с тем, может быть, чтоб сдаться победителям, но один армянин сказал нашим солдатам, что между ними есть несколько человек дагестанских лезгин. Одно название лезгин было сигналом смерти всех бывших в мечети».
Два сына ханских, старший и младший, при самом начале штурма, перелезли чрез стену и, опустясь по веревке, скрылись. Такая оплошность с нашей стороны произошла от малочисленности в отряде кавалерии. Татарской же конницы хотя и было достаточно, «но она, – писал князь Цицианов, – ни к какой верной службе, кроме грабежа, не способна».