Присоединение к России Мингрелии и Имеретин делало необходимым приобретение некоторых пристаней, каковыми были: Батум в Гурии, Анаклия, искони принадлежавшая мингрельскому владельцу, и в особенности пристань и крепость Поти, находившаяся при устье реки Риона и имевшая до 50 человек турецкого гарнизона.
«Должен с откровенностию объяснить, – писал князь Цицианов[233], – что Мингрелия без Поти ничего не значит». Не имея в своих руках этой и других пристаней, нам невозможно было ни продовольствовать войска, назначенные на всегдашнее пребывание в новоприобретенных землях, ни пользоваться естественными произведениями Имеретин и Мингрелии. Богатство страны делалось для нас бесполезным, тогда как напротив, присоединяя Поти к мингрельским владениям, к которым она принадлежала еще в древности, мы связывали торговлю этого пункта с Крымом, могли расширить промышленную деятельность всего Закавказья, а следовательно, содействовать обогащению тамошнего народонаселения.
Оставление черноморских пристаней в чужих руках вредно уже было и потому, что в них сосредоточивалась главнейшим образом торговля пленными христианами, торговля, опустошавшая край и населявшая Турцию и Египет. Известно, например, что почти все мамелюки были из грузин.
Этот промысел побудил впоследствии князя Цицианова объявить жителям Имеретин и Мингрелии, что пойманный в занятиях такого рода торговлею будет сослан в Сибирь в каторжную работу. Хотя царь Соломон и князь Григорий Дадиан на словах заявляли, что разделяют мнение о необходимости подобной меры, но объявление это мало помогло делу: пленнопродавство существовало, и не было сомнения, что будет существовать до тех пор, пока Поти не будет занята русскими войсками.
Еще год тому назад, вступая в переговоры с Дадианом, князь Цицианов уже предвидел важность и значение пристани Поти и сознавал, что с принятием Мингрелии в подданство России будет сделана лишь половина дела, которое может считаться оконченным только с приобретением этой пристани.
«При занятии Мингрелии, – писал он[234], – я нахожу пристань Поти столь нужною, что почитаю выгоднейшим для России приобретение сего одного пункта, нежели всей Мингрелии, коей зависимость определится зависимостью Поти».
Главнокомандующий просил, чтобы наше министерство вошло в соглашение с турецким правительством об уступке Поти, без чего невозможно было отправить наши войска в Мингрелию.
«Нужно мне также, вашему сиятельству, донесть, – писал князь Цицианов графу Воронцову[235], – что когда Поти будет уступлена турками и настанет время занятия Мингрелии, тогда необходимо, чтобы из Николаева в Крым и из Крыма в Поти на первый случай доставить провианта на полк и на год, для того что отсель доставлять, по трудности дорог в горах, нельзя, а в Мингрелии большею частию просо одно сеют».
Доставляя провиант сухим путем и на вьюках, мы могли при всех усилиях обеспечить войска только месячным продовольствием и то при условии свободного движения транспортов, на что, однако же, рассчитывать было невозможно, так как не было сомнения, что враждебный нам паша Ахалцыхский и непримиримый враг Дадиана царь Имеретинский употребят все усилия, чтобы вредить нам и владетелю Мингрелии. Можно было ожидать, что паша Ахалцыхский, содержавший всегда лезгин на своем жалованье, будет направлять их на разграбление наших транспортов, и тогда нам пришлось бы или сопровождать эти транспорты сильными конвоями, или, отказавшись от доставки продовольствия, вывести войска из занятых областей.
Все эти причины заставляли князя Цицианова откладывать до времени введение войск в Мингрелию и желать, по возможности, скорейшего занятия прибрежных мест.
Равнодушие, с которым принято было Портою известие о присоединении Мингрелии, а потом и Имеретин, подало надежду нашему правительству, что точно так же посмотрит она и на приобретение нами пристани Поти, находившейся более в номинальной, чем в действительной ее зависимости[236]. Порта, по-видимому, сама не считала Поти в своей зависимости, потому что ближайший к ней ахалцыхский паша, сообщая князю Цицианову о новой милости к нему султана прибавлением начальства над морскими пристанями, в числе их Поти не назвал.
Хотя, после всего сказанного, казалось, и не было причины турецкому правительству противиться нашим намерениям, но надежда петербургского кабинета на податливость Порты на этот раз не осуществилась. Посланник наш в Константинополе Сталинский сообщил министерству, что Турция едва ли согласится на подобную уступку. Ревностно охранявшая, по народным и духовным преданиям, свои азиятские владения и в то же время подстрекаемая другими европейскими дворами, зорко следившими за нашими приобретениями в тех краях, Порта не могла добровольно уступить что-либо из своих владений. Италинский находил лучшим не начинать негоциации об уступке нам пристани Поти на том основании, что турецкое правительство, видя наше искательство в нем, может сделать более затруднений, чем тогда, когда желание наше, подкрепляемое правом, данным нам Кайнарджийским трактатом, совершится само собою. «Мы тем менее ожидаем впоследствии, – писал товарищ министра иностранных дел князю Цицианову[237], – дальнейших негодований ее (Порты), что власть султана над сею крепостью есть мнимая и что даже самый паша, по отдаленности оной от места его пребывания не имеет ни малейшего о гарнизоне и жителях ни понятия, ни попечения и доходов никаких не получает, а более пользуется оными командующий в крепости гарнизоном, который также не Портою туда посылается, а набран из бродяг и составляет в прямом виде скопище разбойников, разоряющее грабежами все окружные места, давая притом пристанище у себя и другим скитающимся партиям хищников».
Если, с одной стороны, приобретение крепости Поти было крайне необходимо для русского правительства, то с другой, чуждое всяким насильственным мерам, оно не желало навлечь на себя неудовольствие Порты Оттоманской. Политическая система действий петербургского кабинета относительно турецкого правительства была совершенно не согласна с каким бы то ни было самовольным поступком. Император Александр предоставлял князю Цицианову приложить старание «к изысканию для приобретения Поти такого средства, которое бы, не подавая повода Порте к явному негодованию на нас, могло бы утвердить за нами место сие».
При этом товарищ министра иностранных дел сообщал, что император, не желая подавать миролюбивым и слабым соседям своим причины к разрыву и потере к нам доверия, находит для исполнения этого плана такого рода средство.
В Крыму в то время занимались отправлением провианта в Поти, с тем чтобы оттуда препроводить его по реке Риону в Мингрелию. Полагали возможным послать в Поти офицера с командою нижних чинов, числом до 50 человек, который, по прибытии в Поти и сделав, по азиятскому обычаю, подарок коменданту, «обласкает таковым же гарнизон и привлечет к себе любовь жителей хорошим своим и команды его обхождением». Тогда он мог объявить турецкому начальнику, что прислан для приема и препровождения в Мингрелию провианта, долженствующего прибыть из Крыма; потом, по отправлении провианта, он должен был остаться в Поти под предлогом ожидания из Мингрелии разных вещей, для отправки в Крым, а потом опять приема провианта из Крыма и т. д.
Министерство полагало, что мало-помалу турки привыкнут видеть русского офицера и команду как бы водворенными посреди их; словом сказать, они будут смотреть на офицера как на комиссара, присланного для безостановочного и безопасного отправления различных вещей и тяжестей в Мингрелию и Имеретию и обратно оттуда в Крым.
Отряд 50 человек, вооруженных и снабженных достаточным числом пороха и пуль, обеспечивал нас совершенно со стороны турецкого гарнизона, по числу своему не превышающего численности нашей команды. «Таким образом, – писал князь Чарторижский, – оградится от всяких покушений беспрепятственное сношение Крыма с новоприобретенными краями, и мы, достигши настоящей цели своей, не трогая турецкий гарнизон, отъемлем у Порты право роптать на нас, и между тем, сделавши сей первый шаг и увидя, каково он будет принят Портою, мы можем неприметно укрепляться, от времени до времени, более в Поти и, сообразуясь с обстоятельствами, сделаться единственными оной хозяевами».
Другое средство к занятию крепости представлялось возможным сделать через посредство Дадиана. Владетель Мингрелии должен был пустить в ход известное корыстолюбие азиятцев. Он должен был подкупить турецкого начальника в Поти и самый гарнизон, с тем чтобы они оттуда разошлись, под видом каких-либо междоусобных несогласий или неудовольствий на начальство. Тогда с отрядом мингрельцев, будто преследующих партию хищников, Дадиан, найдя эту крепость без гарнизона, мог занять ее своим войском и сообщить паше, что, желая оградить пределы Мингрелии от беспрерывных набегов хищнических партий, в необходимости нашелся занять крепость Поти, брошенную турецким гарнизоном; что на поступок этот решился еще более и потому, что Поти искони составляла собственность Мингрелии и по Кайнарджийскому трактату между Россиею и Турцией давно должна быть возвращенною в его владение.
Исполнивши это, Дадиан дал бы нам весьма легкий способ, вместе с занятием Мингрелии нашими войсками, занять и крепость Поти. Она перешла бы к нам тогда из третьих рук.
В случае несогласия Дадиана на подобные действия петербургский кабинет полагал возложить то же самое на князя Цицианова. Поступив точно так же, как и Дадиан, главнокомандующий должен был, по занятии крепости, «обласкав жителей, уверить их, что из милосердия к ним, как остающимся без защиты, нужным счел занять Поти». Он должен был настолько обласкать жителей, чтобы они просили его об охранении их от набегов. Просьба эта, как опора, могла служить основанием в переговорах с Портою Оттоманскою о причинах занятия Поти нашими войсками.