– Долго ли мы будем подписывать ложные бумаги? – спросил епископ Евдокийский.
За этот вопрос он был посажен в яму и выпущен только тогда, когда, просидев 20 дней, заболел и стал просить причастия. Большинство не желало, конечно, испытывать подобных мучений и исполняло требование лжепатриарха, который, заручившись подписями многих лиц на составленных им письмах, рассылал их всюду, как доказательство желания духовенства и народа иметь его своим католикосом. К крайнему огорчению Давида, письма эти не достигали той цели, для которой предназначались, и его сторонники просили денег для подкрепления своих ходатайств.
«Как письмо ваше и наместника, – писал Давиду епископ Степан из Галатии[336], – так равно и общественный лист гарских жителей, и просьбы хану нами получены, но оные ни к чему не пригодились. Хотя бы сто таких писем было, и те бы ничего не помогли без денег. Мы нарочного татарина послали к вам, чтоб употребили всю возможность доставить к нам денег до ста мешков. Буде же вы скажете, что сего нельзя сделать тайно, то я вам на это скажу, что ничего нет у вас тайного, о чем бы здесь весь город не знал. Вы только постарайтесь их доставить ко мне, а как бы гласно то ни было, вас в том винить никто не будет, ибо все удивляются вашей скупости и говорят, что Даниил пока не послал мешками золото и узлами шали, не мог поворотить дела сего. А про вас говорят, что он, будучи сам на месте, пусть продаст всю утварь и все имение престола пусть в заклад положит туркам. Когда престол ему достанется, пусть живет бедно, а если не достанется оный ему, то пусть тот, кто будет, что хочет, то и делает».
Подобных советов давать Давиду было нечего. Мы видели, что он давно уже приступил к расхищению церковного имущества и на вырученные деньги успел добиться того, что эриванский хан запретил духовенству отлучаться из монастыря или отсылать куда бы то ни было письма без ведома Давида, причем объявлено, что уличенному в таких поступках будет выбрита борода и он должен будет заплатить сто туманов (1250 пиастров) штрафа.
Между тем в начале июня в Тифлисе узнали об отправлении Даниилу из Петербурга грамоты императора. Основываясь на сообщении архимандрита Григория[337], сторонники Давида не верили этому и отчасти находили поддержку в правителе Грузии Коваленском, имевшем причину не желать утверждения Даниила. Получив от архиепископа Ефрема уведомление об утверждении Даниила патриархом, тифлисский архиепископ Иоанн хотел отслужить обедню, но архиепископ Карапет, сторонник лжепатриарха, и князь Соломон Аргутинский, при содействии Коваленского, заперли церковные двери и не допустили совершить литургию. Архиепископ Иоанн обратился тогда с просьбой к правителю Грузии дозволить провозгласить Даниила патриархом, но Коваленский отвечал, что по сообщению частного лица разрешить этого не может, пока не получит предписания от генерала Кнорринга. 7 июня предписание это было получено в Тифлисе, и «нужно было глазами смотреть и ушами слушать, – писал Иоанн архиепископу Ефрему, – в каком положении были сердца людей из партии законного патриарха Даниила и беззаконного Давида. Мы воскресшего из могилы благословляли, а они умершего оплакивали». Вскоре после того утвердительная грамота на имя Даниила была опубликована во всех церквах Тифлиса. В день объявления, в церковь во имя Божией Матери был принесен портрет императора Александра I, под которым на подушках были положены: грамота и переводы ее на армянском и грузинском языках. Подняв портрет и подушки, духовенство в полном облачении, с крестами и хоругвями, отправилось в собор и у крепостных ворот было встречено архиепископом Иоанном. В соборе собрались почти все представители русской власти: генералы, офицеры и чиновники; сюда же прибыли многие грузинские князья и собралось множество народа. По окончании литургии прочитана высочайшая грамота, при громе пушечных выстрелов. Вечером в армянском монастыре было устроено угощение народу, и колокольни всех церквей иллюминованы.
Спустя несколько дней после торжества армян Коваленский отправил Даниилу письмо, в котором, поздравляя его с милостью императора, уверял, что утверждение его в сане католикоса последовало будто бы по его ходатайству. Даниил благодарил правителя Грузии и прислал ему в подарок четыре персидские шали и несколько кусков азиатских ситцев. Получив эти подарки, для передачи по принадлежности, архиепископ Иоанн узнал от посланного, что вместе с письмом к Даниилу Коваленский отправил точно такое же и к Давиду, с уверением, что он останется навсегда сильным его ходатаем и чтобы Давид не отчаивался.
Письмо это сделалось известно многим, и в Эчмиадзине говорили во всеуслышание, что наиболее сильная поддержка Давида исходит из Тифлиса. Главнейшими пособниками его были: князь Соломон Аргутинский и тифлисский казначей Иван Бегтабеков[338], человек весьма близкий к Коваленскому. Пользуясь расположением последнего, Бегтабеков и князь Аргутинский уверяли армян, что действуют именем правителя Грузии, а следовательно, согласно с желанием русского правительства.
В справедливости этого убеждало армян еще и то обстоятельство, что Коваленский, под видом просьбы прислать ему целительной воды из колодца монастыря Св. Иакова или и под другими предлогами, несколько раз посылал своих людей к Давиду. Обнадеживая его своею поддержкой, Коваленский настолько убедил Давида в возможности снискать расположение русского правительства, что лжепатриарх не верил самым очевидным доказательствам противного. Давид не обратил должного внимания на то, что в июле Кнорринг отправил в Эривань титулярного советника Гинцаурова с письмом, относительно доставления хану высочайшей грамоты, в которой император требовал возведения Даниила на эчмиадзинский патриарший престол.
«Я ожидаю, – писал Кнорринг в наставлении Гинцаурову[339], – что хан Эриванский, будучи доселе на стороне облекшегося в патриаршеское достоинство Давида, представлять вам будет затруднения в отторжении Давида от настоящей власти; описывать станет, что Давид утвержден уже турецким султаном и Баба-ханом (правителем Персии, впоследствии шахом) и признан всеми сопредельными Эчмиадзину ханами. Не упустит, конечно, прибавить, что и его императорское величество имел прежде желание, дабы был избран в патриархи армянские один из назначенных в завещании покойного Иосифа, и многое прочее; то вы на все долженствуете изъяснить хану, что хотя Давид и получил было от Порты Оттоманской берат на достоинство патриаршее, но как, по ближайшем исследовании, духовная патриарха Иосифа оказалась не заслуживающею вероятия, а между тем глас народа армянского, обитающего в империях всероссийской и турецкой, призывал на престол патриарший Даниила, его императорское величество, основывая всегда дела свои на справедливости, высочайше склонился на удовлетворение единодушного желания армянского народа, и по утверждении Даниила бератом в патриаршем достоинстве от Блистательной Порты, – с чем вместе берат, полученный Давидом, потерял уже свою силу, – признан он, Даниил, в патриаршем достоинстве и его императорским величеством, на что и высочайшая грамота к нему Даниилу, уже воспоследовала, каковою, однако, Давид снабжен доселе не был.
Вообще утверждать хану, что Даниил признан уже твердым образом в патриаршем достоинстве, что на введение его в обитель патриаршую в Эчмиадзин есть высочайшая воля, что как хан почитаем был всегда приверженным к скиптру всероссийского самодержца, то и теперь его величество уповает несомненно, что хан покажет опытом свою преданность. За всем тем уверить хана, что у меня хранится по делу сему высочайшая за собственноручным его императорского величества подписанием грамота, но что оная мною теперь удерживается в отвращение, дабы скрытые какие-либо недоброжелатели, безвременно увидев ее у него, могли обнесть его напрасно пред Баба-ханом; но что, впрочем, коль скоро хан допущение Даниила в Эчмиадзин положит на мере[340] и обяжется доставлять ему, патриарху, зависящие от него дружеские для безопасности пособия и защиту, учинив все сие к особливой его императорского величества благоугодности, получит от меня и вышеупомянутую высочайшую грамоту».
Эриванский хан встретил Гинцаурова весьма приветливо и просил прислать грамоту.
– Она будет к вам доставлена, – отвечал Гинцауров, – как только ваше высокостепенство дадите несомненное уверение, что будете оказывать патриарху Даниилу подобающее его сану уважение и водворите его в Эчмиадзине.
– Для меня Даниил и Давид одинаково равны, – говорил хан, – и если я до сих пор оказывал предпочтение последнему, то согласовался с настоянием русского начальства в Грузии.
– Кого вы разумеете под именем начальства?
– Правителя Коваленского, который в своих сношениях со мною каждый раз напоминает, что он руководитель всех дел, и чтоб я ни к кому другому, кроме его, не относился. Он не перестает ходатайствовать за Давида. Я всегда за счастье считал быть достойным милости его императорского величества и за удовольствие быть в дружественных сношениях с русским начальством и потому никогда не думал быть поставленным в такое положение.
Мамед, удивляясь, что русские единовременно просят за двух архиепископов, говорил, что не знает, кому верить: Коваленскому или Кноррингу, и для определения действительного желания русского правительства просил поторопиться присылкой к нему грамоты императора Александра I. Хан уверял Гинцаурова, что искренно желает и готов исполнить волю государя, но, подкупленный Давидом, не мог отказаться от его поддержки.
«Ваше превосходительство, – отвечал он Кноррингу, – изволили писать о патриархе Данииле, дабы я также имел старание об утверждении его в Эчмиадзине, на что сим почтеннейше донести имею: находящийся ныне в Эчмиадзине патриарх избран от общего согласия, о чем небезызвестно турецкому и персидскому дворам, да и в законах сего обряда есть такое постановление: доколе избранный патриарх жив, то не можно его лишить достоинства и места».