. – Требует от нас письмо, какое сам хочет; мы же, изнеможенные, должны писать по воле его (Давида) и подписываться так: Даниил архиепископ единогласник св. Эчмиадзипа. Мы думаем, что скоро заставят писать к августейшему императору в таком смысле, что поелику я стар и болен, то охотно поручил патриаршество мое такому-то. Такого же рода письма заставляют писать и к тебе, к архимандриту Минасу и к Ефрему архиепископу, многотрудящемуся брату моему. Но все, мною писанное, есть воля принуждающих…
Не продолжаем далее; извещаем только, что мы еще живы.
Если случится нам умереть, то умрем в надежде на Господа Иисуса Христа; если же будем жить, то не престанем со благоволением прославлять Его имя, что удостоил нас быть мучимыми. Еще же прошу не обвинять нас, что мы не купили самих себя ценою, что сочли полезнее умереть, а не хотели собранные во имя Христа и на украшение храма Его подаяния употребить на приобретение кратковременной и горестной жизни».
Еще ранее получения этого письма, именно 11 декабря, в Тифлисе узнали, что к архимандриту Карапету прибыл из Эчмиадзина посланный от лжепатриарха Давида с письмами и бумагами. Армянский архиепископ Иоанн просил Коваленского об отобрании этих бумаг, что и было исполнено в ту же ночь тифлисским комендантом, вместе с архиепископом Иоанном. Запечатавши в один пакет и приложив к нему свою печать, Иоанн передал их коменданту, а тот отвез их к Коваленскому.
– Что мне делать теперь с ними? – спрашивал Иоанн на следующее утро Соколова[347].
– Ехать сию же минуту к правителю (Коваленскому), – отвечал тот, – и просить, чтобы пакет с перехваченными бумагами, вашими печатями запечатанный, был при вас у правителя распечатан.
Иоанн отправился к Коваленскому, а после обеда возвратился опять к Соколову и рассказывал ему, что когда он приехал к правителю, то тот не хотел его принять и просил приехать на следующий день. Иоанн требовал непременного свидания, и Коваленский должен был согласиться.
Принимая архиепископа в своем кабинете, Коваленский спрашивал о причине его приезда. Иоанн просил распечатать при нем те бумаги Давида, которые были отобраны от Карапета. Коваленский указал на свой стол, на котором бумаги эти лежали уже распечатанными. Не найдя там двух писем, адресованных к князю Соломону Аргутинскому и армянину Ивану Бегтабегову, архиепископ сказал о том Коваленскому. Коваленский отпирался и уверял Иоанна в том, что писем к этим лицам вовсе не было в запечатанных бумагах.
– Так как все бумаги, – заметил Иоанн, – были пересмотрены мною у Карапета в присутствии полицейского чиновника и запечатаны моею печатью, то приличие требовало бы в присутствии моем их и распечатать; тогда, конечно, я нашел бы тут и недостающие два письма.
При этом архиепископ высказал свое удивление относительно путешествия в Эчмиадзин и обратно в Тифлис того дьякона, который привез бумаги Карапету. Иоанн напоминал Коваленскому, что он сам приказал содержать этого дьякона под арестом за участие в тайном возмущении народа к непризнанию Даниила законным патриархом.
– Я выпустил его из сожаления, – отвечал шутя Коваленский.
– С каким же видом и пропуском он выехал из Тифлиса и опять сюда возвратился? – спросил Иоанн.
Коваленский не отвечал; но спустя несколько дней оказалось, что билет был выдан правителем, и в нем написано: «дьякон Степан, цареградский житель, возвращается в свое отечество». По предъявлении билета Коваленскому он разорвал его и бросил в камин.
Архиепископ Иоанн упрекал его в двуличии и обвинял в поступках, противных высочайшей воле. «Правитель сим огорчился и требовал от архиепископа объяснения дерзости сей, который не обинуясь представил, что в октябре месяце он письменно относился с просьбой, чтобы по его внутреннему в Грузии начальству повелено было армянскому духовенству, в Грузии обитающему, быть в полной от него, архиепископа, зависимости и повиновении, как викария патриарха Даниила, высочайшею грамотой в сем сане утвержденного».
Иоанн напомнил Коваленскому о решении императора Александра I, сообщенном как ему, так и всем пограничным начальникам, чтоб армянское духовенство не пропускать через границу иначе, как с письменными видами от патриарха Даниила.
– Что с остальными бумагами делать? – спрашивал в ответ на все это Коваленский.
Архиепископ просил передать их ему, для отправления в Санкт-Петербург к Ефрему, епархиальному архиепископу всех армян, обитавших в России. Коваленский не согласился, однако же, на это, а отдал их коменданту, своему родному племяннику, для прочтения их вместе с Иоанном.
В этих бумагах было воззвание Давида, в котором тот, уверяя, что в Константинополе употребляются «сильнейшие» ходатайства для удержания его, Давида, в сане патриарха, просил «все общество армян, в Грузии обитающих, не впадать в заблуждение от злых внушений Даниила, посредством архиепископов Иоанна и Минаса делаемых, но употреблять с своей стороны старательство у высочайшего двора российского, дабы он, Давид, получил от оного утверждение».
– Какое употребление из этих бумаг сделаете вы теперь? – спросил Иоанн коменданта.
– Так как правительству, – отвечал тот, – известно их содержание, то можно раздать по адресам.
– Конечно, вы избираете самый лучший способ для произведения явного возмущения в народе[348], который и так уже в расколе. По мнению моему, бумаги эти должно сохранять правительство, если неугодно отдать их мне, до тех пор, пока последует высочайшее повеление на признание нынешнего лжепатриарха Давида законным патриархом.
Комендант согласился, и бумаги были отнесены опять к Коваленскому для хранения.
«Архиепископ мне признался, – пишет Соколов, – в своем опасении, чтобы сии возмутительные бумаги, старательством князя Аргутинского и армянина Бегтабегова, не были действительно выпущены в народ. Хотя я его и старался уверить о невозможности того, но мысленно согласуюсь, что сие быть может, основываясь на подозрительном поступке правителя, что он распечатал, в отсутствие архиепископа, конверт с бумагами, сам отдал письма князю Аргутинскому и армянину Бегтабегову, как уже то известно по разглашению их самих, в том смысле, что они, будучи сильно покровительствуемы правителем, презирают следствие действий врагов Давида».
Бумаги были, однако же, розданы по адресам; но неудача, их постигшая, заставила сторонников Давида принять другие меры к беспрепятственной переписке с находившимся в России архимандритом Григорием. Князь Соломон Аргутинский, Иван Бегтабегов и Мирабов согласились отправлять на свой счет нарочных чрез Баку в Астрахань к директору астраханской таможни Иванову с тем, чтоб он немедленно пересылал их к Григорию.
Князь Соломон Аргутинский писал последнему, что скоро от армянского общества будут доставлены документы о раскаянии и отречении Даниила и об избрании Давида. Проделка эта не удалась, потому что ранее этого письма были известны подробности принуждения Даниила к подписанию разных писем, бумаг и актов. Принуждение это сопровождалось разными истязаниями, которые Даниил долгое время переносил с терпением, но наконец вынужден был согласиться на подписание акта отречения.
«По смерти патриарха Гукаса, – сказано было в этом акте, – когда я, Даниил архиепископ, был на патриаршем престоле в Цареграде, все прелаты эчмиадзинские и собрание армян, грамотой, утвержденною многими печатями, избрали католикосом всех армян меня или архиепископа Иосифа.
Иосиф старанием своим в северных странах (в России) достиг моей ссылки и тем легко успел обратить на себя избрание. Между тем как я, освободясь от ссылки, прибыл в Тахат, а он – в Тифлис, приключилась ему смерть, и он в духовном завещании назначил после себя католикосом Давида.
Посему тифлисское собрание в грамоте своей, утвержденной многими печатями, избрало и предложило помянутого Давида прелатам эчмиадзинским, а сии, по вдохновению Божию, согласись с ними, посвятили его католикосом всех армян, что утверждено после фирманами оттоманской и персидской власти и грамотой от народа армянского с единодушного согласия и многими печатями утвержденною. Но как мы прежде были призваны на сей престол, то, раздражены будучи его посвящением, намерены были восстановить другой престол и, пошед в место, называемое Учкиллиса, в провинции Бакреване, приняли посвящение и сверх того освятили миро. После, искренно раскаявшись в таковых наших поступках, отправились в Эчмиадзин целовать святые места и чистую десницу преблаженного католикоса Давида и просить у него прощение, ибо познали вину нашу против св. престола и Богом избранного патриарха.
Итак, ныне сим всенародным писанием изъявив истинное мое раскаяние, объявляю притом, что посвящение мое и освящение мира были преступлениями против св. престола и достойного помазанника Божия и против правил древних отцов, а потому неправильно, поелику Учкиллиса в Бакреване не была законным престолом, но я по высокомерию своему захотел восстановить сей престол против эчмиадзинского. И того ради раскаянием моим уничтожаю все то и объявляю сим писанием, что всякий, кто по примеру моему снова вздумает посвящаться там в католикосы, да будет отлучен (от церкви), как посвященный, так и посвящающий.
Сверх того, объявляю, что отныне впредь желаю лучше посвятить свою жизнь помышлению о спасении души и потому обещаюсь не только при жизни пастыря нашего (Давида), но если моя жизнь долее продолжится его жизни, не желать и не домогаться достоинства католикоса, и если другие меня к тому возбуждать будут, то не приму. В знак совершенного раскаяния налагаю проклятие на все то, что писал для извещения о моих поступках против св. престола и избранника Божия, и, призывая во свидетели Бога и истину святой Троицы, с совершенным раскаянием говорю: согрешил пред Богом, св. престолом и достойно избранным католикосом всех армян».
Отречение это, подписанное Даниилом и многими другими епископами, было тотчас же разослано повсюду, и, опираясь на него, Давид надеялся добиться признания его Россией в достоинстве патриарха. В утверждении же тегеранским двором Давид не сомневался. Принятые Баба-ханом подарки и значительные суммы, переданные в разное время эриванскому хану, были для него верным ручательством. К тому же Мамед-хан считал Даниила приверженцем России и, следовательно, человеком, далеко не сочувствовавшим его видам. Стремясь к независимости и в большинстве случаев не признавая власти слабого персидского правительства, Мамед нуждался в поддержке и содействии главы армянского духовенства, имевшего влияние не только на большую часть подвластного хану населения, но и на армян, живших в соседних провинциях. Вот причина, почему эриванский хан так настаивал на утверждении патриархом Давида, и лишь только узнал о состоявшемся отречении Даниила, тотчас отправил с подарками в Тифлис своего посланного с поручением разведать об образе мыслей представителей русской власти: генерала Лазарева и Коваленского.