«Вашему сиятельству, – писал граф Кочубей графу Воронцову[352], – известны все обстоятельства по недоразумениям, происходящим касательно армянских патриархов Давида и Даниила, спорящих между собою за престол эчмиадзинский. Его величество, усмотрев о разных новых к тому относящихся происшествиях из писем, мною всеподданнейше поднесенных, высочайше повелеть изволил снестись с вашим сиятельством, дабы вы возложили на министра его величества в Константинополе разведать, действительно ли раздор о патриаршем престоле существует между армянскою нацией, и если сие подлинно так есть, то чтоб он приличным образом и с соблюдением всякой меры, в противоположность прежних наших по предмету сему подвигов, отозвался к министерству оттоманскому, каким бы образом прекратить было можно, по взаимному предварительному обоих дворов сношению, в нации армянской вражду. Его Величество не отдален, – если удержание Даниила в патриаршем достоинстве неудобно, – согласиться на удаление его, с тем, однако же, что и Давид не останется в Эчмиадзине и что третий будет избран безо всякого принуждения обоих дворов в патриархи на основании прежних примеров и утвержден потом будет обоими дворами».
Предположение это, однако, не состоялось, и с назначением главнокомандующим войсками на Кавказе князя Цицианова решено было поручить ему расследовать о степени расположения армянского народа к тому или другому лицу.
«Относительно патриарха сего, – сказано в рескрипте князю Цицианову[353], – нужно будет на месте исследовать обо всех обстоятельствах разделения, так сказать, всей нации армянской между партии его и патриарха Давида, соперника его. Вскоре по вступлении моем на престол первый признан мною в сане его и по предложению моему признан также и Портою Оттоманскою, а потому и поручаю вам покровительствовать упомянутого патриарха, початая меру сию приличною к сохранению должного почтения к державе, постановлению сему споспешествовавшей. Но ежели бы, паче чаяния, нашли вы, что патриарх Даниил действительно, как соперники его представляют, нации армянской неприятен и что удержание его на престоле эчмиадзинском важные неудобства для края того произвести может, то я ожидать буду от вас обстоятельного извещения и купно с ними усмотрений ваших, каким образом с достоинством империи иной порядок вещей установлен там быть может.
Впрочем, армяне, яко народ промышленный и имеющий в руках своих всю торговлю сей части Азии, заслуживают особенного вашего внимания и защиты, ибо при угнетении его (армянского народа) в Персии сомнения быть не может, чтобы множество народа сего не основалось в Грузии, коль скоро почтут они себя обеспеченными порядочным устройством правительства».
По прибытии в Георгиевск князь Цицианов узнал, что Даниил взят эриванским ханом под стражу и содержится в неволе.
– Пока Шериф не будет опять ахалцихским пашою, – говорил эриванский хан, – до тех пор я не освобожу из-под ареста Даниила.
Князь Цицианов тотчас поручил генералу Лазареву сообщить хану, что за жизнь патриарха Даниила и за все оскорбления, ему наносимые, он должен будет дать ответ не словесный или письменный, «а на самом деле, и что будет раскаиваться о несовместном упорстве своем»[354].
Посланный с письмом Лазарева князь Орбелиани был принят ханом холодно, навстречу ему был выслан незначащий чиновник, «и меня поставили, – доносил Орбелиани, – как лезгинского посланника, в дурной квартире»[355]. Тем не менее посылка эта принесла некоторый результат, и угроза так подействовала на хана, что Даниил был освобожден, и по приезде князя Цицианова в Тифлис он получил уже от него письмо, которым тот, благодаря за ходатайство, извещал главнокомандующего об облегчении его участи.
6 февраля князь Цицианов отправил к эриванскому хану Министерства императорского двора графа Воронцова, квартир-мейстерской части капитана Чуйку и князя Орбелиани.
Посылая с ними письмо канцлера графа Воронцова эриванскому хану, главнокомандующий поручил капитану Чуйке описать дорогу, заметить местоположение и род укреплений Эриванской крепости, «для будущих движений, буде бы силою нужно было подкрепить» наши требования[356].
«Его величество мой всемилостивейший государь высочайше соизволил мне указать, – писал граф Воронцов эриванскому хану[357], – объявить вам, что как он, великий император, так и Оттоманская Порта, ближние вам соседи, нисколько не сомневаются, что ваше высокостепенство не токмо оставите все невместные требования Давида и сообщников его, ищущих неправильно вашей защиты, но что, напротив того, обратите все ваше внимание к Даниилу, дадите всякое вспомоществование к благолепному прибытию его в Эчмиадзин[358], с довлеющею его сану
почестью, и облечете его в ту власть, которую все католикосы имели… Таким поступком можете вящше утвердить высочайшее моего всемилостивейшего государя и его величества султана турецкого к вам расположение и благоволение, а противным со стороны вашей подвигом всякая соседственная держава может считать себя оскорбленною».
К этому письму была присоединена и просьба главнокомандующего употребить содействие к утверждению Даниила в сане патриарха, ныне ему дарованном двумя императорами, и тем отвратить гнев от «Севера и Востока» за противоположный сему поступок. «После гласа и воли, – писал в заключение Цицианов, – столь высокомочных повелителей да умолкнут разные толки пресмыкающихся их подданных, кои, может быть, доселе и ваше высокостепенство поставляли в недоразумение, о восстановлении которого идет дело».
Ни письмо графа Воронцова, ни просьбы князя Цицианова не убедили эриванского хана, и Мамед отказался исполнить требование русского правительства.
«Хотя крайне желал я, – отвечал он графу Воронцову, – выполнить повеление вашего сиятельства, но, сверх чаяния, в обстоятельствах помянутого Даниила встретились великие затруднения, по причине коих помочь ему не в состоянии. При кончине бывшего патриарха Иосифа, случившейся в Тифлисе, некоторые из почтеннейших тамошних особ, по желанию находящихся в Грузии русских начальников, приехали сюда и домогались, дабы по завещанию того патриарха в преемники ему утвержден был архиепископ Давид. Также и от армян, обитающих в областях турецких, присланы были сюда за подписанием их просьбы о том же епископе Давиде.
Почему, в уважение желания русских начальников и в удовлетворение просьбы армян, имел счастие представить о том дворам турецкому и персидскому и просил их об утверждении Давида в патриаршем сане. От обоих тех дворов пожалован ему берат и фирман, по силе коих вступил он по их обряду в управление армянскою церковью. После от его величества султана дан другой берат, коим повелено находившегося в областях его патриарха Даниила, связав, отвезти в Эчмиадзин и поручить Давиду.
Хотя ныне ваше сиятельство и изволите давать поручение, но рассудите сами, в состоянии ли я после вышесказанного настоять вновь у вышеупомянутых дворов об отрешении Давида и о возведении на место его в патриархи Даниила? Если против воли и вельмож обоих тех дворов я о том представлю, то, конечно, навлеку на себя их негодование. В рассуждение чего никак не могу я на то решиться, а буде его императорскому величеству угодно, чтобы помянутый Давид был отрешен и восстановлен на его место Даниил, то ему весьма легко написать о том прямо его величеству султану. Что касается до меня, то я в оное дело мешаться не смею, а потому и приказания вашего сиятельства исполнить не в состоянии, в чем и прошу, меня великодушно извинив, не иметь никакого гнева».
Князю Цицианову Мамед-хан писал, что готов признать Даниила патриархом, но с условием, чтобы русское правительство признало и ввело в Ахалцих недавно изгнанного оттуда Шериф-пашу, нашего злейшего неприятеля, сторонника Давида и только что объявленного Портой изменником и бунтовщиком. Такое, по словам князя Цицианова, «несовместное с рассудком требование и ослушание» не могло остаться без наказания, и я, писал главнокомандующий[359], «не предвижу надежнейшего способа, как употребить силу оружия, которое не далее как в апреле намерен я перенести в область Эриванскую».
Главнокомандующий был намерен, как только гористые места, лежащие на пути, обнажатся от снегов, следовать в Эривань, с шестью батальонами, возвести Даниила на патриарший престол, наказать Мамед-хана Эриванского за его упорство и оставить в крепости гарнизон в том случае, если армянское купечество согласится, как обещало, снабжать его провиантом. Бремя это для экспедиций на Эривань князь Цицианов признавал наиболее удобным и благоприятным. Дагестан и вообще все горские жители, стесненные русскими войсками, должны были помышлять не о набегах, но о собственной защите. Баба-хан, «столь страшный в Персии, но к военному делу совершенно неспособный», был занят волнениями в Хоросане и не мог подать помощи пограничным с нами ханам и владельцам, искавшим поэтому или покровительства, или союза с Россиею. Одним словом, положение наше в Закавказье было тогда таково, что, по мнению князя Цицианова, «три полка комплектных пехоты, один полк регулярной кавалерии, в пополнение войск, в распоряжении моем находящихся, и сто тысяч серебром, единовременно вверенные мне на чрезвычайные и непредвидимые расходы, поставили бы меня в положение действовать наступательно и, по благоуспешном покорении Эривани, пройти в Нахичевань, а оттуда в Шушу и тем самым из предполагаемого занятия границ по Куру и Араке выполнить главную часть со стороны Персии в течение сей же кампании»[360].
Предвидя грозу, эриванский хан приготовлялся к обороне, запасался провиантом, собирал войска и намерен был противиться, если бы русское правительство захотело силой водворить Даниила в Эчмиадзине. Давид также делал необходимые распоряжения на случай движения русских войск. Он писал в Константинополь, что русские намерены прибыть в Эчмиадзин, но не для того, чтоб оставаться там, а забрать всю святыню и вместе с Даниилом возвратиться в Россию. Под предлогом сокрушения о падении престола Давид просил константинопольского патриарха Ованеса выхлопотать у Порты фирман, разрешающий ему, когда начнется война, отправиться на жительство в Учкиллису или монастырь Св. Карапета.