Хан эриванский уверял, что стрельба из крепости и неприязненные действия, открытые его подданными против русских войск, произошли помимо его воли, что он крайне недоволен этим и боится, потеряв к себе доброе расположение главнокомандующего, лишиться покровительства государя императора.
– Я не знаю, – говорил хан, – причины, почему ваше сиятельство отвергаете мою преданность? почему заслуживаю я ненависть? А потому смею утруждать и просить открыть мне причину такой вашей ко мне остуды и неблагоприятства.
Мамед-хан по-прежнему просил пощады, клялся в доброжелательстве к России и извинялся в том, что обстоятельства помешали ему выслать с поздравлением навстречу главнокомандующему[411].
«Буде вам обстоятельства помешали, – отвечал на это князь Цицианов[412], – как вы говорите, ко мне навстречу выслать с поздравлением, – вам же хуже, для того что мы вчера довольно побили ваших. Буде нечаянно, от непослушных вам, против воли вашей, стреляли из пушек и ружей, как говорите, на что же великому государю государей, императору высокой державы, Богом вознесенной, набирать к себе в подданные таких ханов, коим и их подданные не повинуются?
Теперь, так как вы спрашиваете о причине, для чего я отвергаю вас от преданности государю императору, ответствую: 1) вы ищете покровительства его императорского величества, всемилостивейшего моего солнцеподобного государя государей, а его повелений с прошлого года или с моего приезда в Грузию, многократно повторяемых, о восстановлении Даниила на патриарший престол не исполнили; 2) просили защиты моей от персидских войск, командуемых Бабахановым сыном, и вместо того, когда я его прогнал из Канакири, и он, устрашенный как заяц, из своего лагеря бежал в Гарни, с тем, чтобы бежать за Араке, вы подарками, обещаниями и просьбами убедили его возвратиться и стать при Канакири, чтобы после общими силами со мною воевать. Но я, меньше хвастая и больше делая, какую победу одержал над сим женоподобным войском – вы сами ведаете, потому что вы, сделавшись его приятелем, при побеге его от меня из лагеря, оставленного нам в добычу, не помешали эриванцам на пути бегущего его ограбить.
Итак, я отдаюсь на суд мудрой вашей политики и вопрошаю теперь, что сильнее действует: медоточивое ли ваше перо персидское или русские штыки? Где слыхано, что вы пощады просите, а ваши люда стреляют! Наконец, по получении сего письма, извольте мне коротко отвечать – отдаете ли вы мне крепость? предаетесь ли вы моей воле? А кто вам не повинуется, выдайте мне их и будьте уверены, что жизнь его останется в безопасности. Сроку на ответ даю я до завтрашнего полудня».
Хан отвечал, что готов сделать все, кроме сдачи города[413], и потому князь Цицианов, видя, что переговоры только затягивают дело, решился силою добиться того, чего нельзя было достигнуть путем мирных сношений.
На рассвете 2 июля главнокомандующий выступил из лагеря на реке Керкбулаг, при деревне Канакири. В боевом порядке он дошел до Эриванской крепости, не встретив нигде неприятеля, точно так же как и при входе в самое предместье.
Крепость Эриванская, построенная при реке Занге на самом высоком, крутом и утесистом берегу, была окружена двойною стеною. Внутренняя, сложенная из кирпича и камня, кладенного на глине, была весьма толста, довольно высока и имела 17 башен; наружная стена, отстоявшая от внутренней на расстоянии от 15 до 20 сажен и сложенная из глины и камня, была гораздо ниже и тоньше внутренней. Вокруг крепость была обнесена широким и глубоким рвом, местами наполненным водою. Крепость защищалась гарнизоном, состоявшим из 7000 человек, и огнем 60 пушек и двух мортир.
Выбрав налево от въезда за бугром безопасное и пространное место для плацдарма, князь Цицианов отправил вправо к реке Занге на базар подполковника Симановича с батальоном Кавказского гренадерского полка, а налево в Кашагарское предместье генерал-майора Тучкова с двумя батальонами того же полка и два батальона Тифлисского мушкетерского полка под командою генерал-майора Леонтьева[414].
Сам же главнокомандующий с шефским батальоном Саратовского полка, под начальством генерал-майора Портнягина, пошел в ханский сад, лежавший между позициями, занимаемыми подполковником Симоновичем, и отрядом генерал-майора Тучкова. 9-й егерский полк был оставлен в резерве на сборном пункте, где находился и обоз, как в месте наиболее безопасном, хотя он и состоял только из одних вьюков.
У ханского сада батальон нашел стену сломанною и неприятеля, производившего сильный огонь из караван-сарая. Три выстрела из 12-фунтовой пушки, поставленной в улице, разогнали неприятельских стрелков, а «Бог и ура!» скоро доставили караван-сарай во власть нашу. 50 человек гренадер Саратовского полка овладели караван-сараем. Подполковник Симонович занял свою позицию также с боя, а на левом фланге сопротивления не было. Занятие предместья совершено было в 3 часа и стоило нам убитыми и ранеными: 1 офицера и 8 человек нижних чинов.
На другой день князь Цицианов послал 400 человек пехоты с орудием и несколькими казаками за оставшимся позади отряда вагенбургом, который и был доставлен в деревню Канакири, а затем 4-го числа переведен в предместье посланным туда отрядом. 4 июня 9-й егерский полк отправлен был для занятия последнего пункта на правом берегу реки Занги, необходимого для обложения крепости против ханского дома, то есть сады Юнжалы и бугор Мухалет. Место это было занято нашими войсками в 4 часа пополудни. Таким образом, с занятием предместья, Эриванская крепость обложена была следующим образом[415].
С правого фланга нашей линии от берега реки стоял подполковник Симонович с одним батальоном Кавказского гренадерского полка. Подле него генерал-майор Портнягин с батальоном Саратовского мушкетерского полка, против ханского сада, где находилась и главная квартира князя Цицианова, расположившегося в довольно пространной мечети; левее, в Кашагарском предместье, стоял генерал-майор Тучков с двумя батальонами, и затем генерал-майор Леонтьев, также с двумя батальонами, составлял левый фланг нашего расположения. Но как строения левого фланга не достигали до реки и оставляли довольно пространное поле, то для соединения линии построены были там два редута. Для свободного сообщения вдоль линии очищено было пространство от домов, заборов и садов, и в улицах, обращенных к стороне крепости, сделаны были траверсы.
При каждом отдельном отряде поставлены батареи, скоро вооруженные и готовые к открытию огня по первому приказанию. Но так как 3-го числа эриванский хан, как мы видели, «стал засылать письма» князю Цицианову через армянского патриарха Даниила, то главнокомандующий и остановился бомбардированием крепости. 4-го числа хан прислал посольство с заявлением, что ничего так не желает, как покровительства и защиты русского императора; что дань, которую он, по обязанности своей, не платил Грузии, у него собрана за шесть лет по 40 000 руб. за каждый год, и что он готов ныне же внести ее. Князь Цицианов не думал уже теперь о переговорах; он мечтал о покорении крепости и присоединении всей Эриванской области к составу империи. «Из всех поступков князя Цицианова, – говорит один из участников[416], – видно было, что он ничего так не желал, как войны, и все дела свои наклонял к оной».
Главнокомандующий принял посланного весьма сухо и, выслушав все его предложения, «вскочил с азартом и, разругав его и хана», велел сказать, чтобы он прежде всех переговоров выдал ему патриархов Даниила и Давида и все богатства Эчмиадзинского монастыря; что не только условия о сдаче города он заключать не будет, но что и подумать о том нельзя после столь многих доказательств его вероломства, и особенно последнего, по которому он бегущего за Араке неприятеля остановил разными подарками, для совокупного действия против русских.
Со всем тем, главнокомандующий обещал хану жизнь безбедную в России, с позволением забрать движимое имущество. Дав такой ответ, князь Цицианов требовал от хана решительного ответа через два часа.
– Этого времени, – заметил персиянин, – мне едва достаточно для того, чтобы дойти до крепости, а между тем нам необходимо собрать совет.
Посланный просил назначить для ответа более продолжительный срок.
«Убежденный просьбами посланника, – доносил главнокомандующий[417], – а паче для того, что, ожидая завтрашний день обоз из вагенбурга, согласился я иметь оный (ответ) через сутки, считая, что он будет не решительный. Имея же обложание крепости оконченным, открою канонаду, которая, надеюсь, сократит персидскую политику и устрашит стесненный в крепости народ, могущий от страха своей гибели выдать мне хана, как все уверяют, тем паче что большая часть воды уже отрезана, и народ весьма ропчет, как говорят вышедшие из крепости армяне».
5 июля, для сообщения с 9-м егерским полком, сделан был через реку Зангу мост и открыто бомбардирование крепости. Ночью отнято нами 169 штук рогатого скота, выгнанного из крепости за недостатком корма, с целью, прокравшись через нашу цепь, угнать его в горы. Поутру 6-го числа партия персиян, высланная из города, хотя и покушалась прорваться в сады, занимаемые 9-м егерским полком, но была прогнана назад. 7-го числа сделан был на кургане редут на 40 человек и одно орудие, с целью скорейшего открытия приближавшегося неприятеля. Точно так же 10 июля заложен редант, постройка которого поручена была Саратовского мушкетерского полка майору Нольде 1-му, именем которого и названо было впоследствии это укрепление.
В тот же день прибыл в главную квартиру Джафар-Кули-хан Хойский, присягнувший на верность России, получивший в подарок богатый кинжал, а впоследствии, за доказанную им приверженность к России, по 5000 руб. ежегодного жалованья. С первых дней своего пребывания в русском лагере и во все время осады эриванской крепости Джафар оказывал необыкновенное усердие и деятельность: рассылал своих лазутчиков, справлялся и уведомлял главнокомандующего о движении и намерениях персиян и, наконец, с своею конницею делал ночные нападения на неприятеля.