[537] существующего, не дерзнете более упорствовать».
Генерал Рыкгоф с Белевским полком отправлен в Абхазию взять добровольно или силою наследника мингрельского, смотря по ответу Келиш-бека, но, по недостатку провианта и разлитию рек, должен был возвратиться без успеха. Дорогою Рыкгоф успел завладеть приморскою крепостью Анаклиею, бывшею во владении турок. Узнав об этом и боясь возбудить тем опасение со стороны Порты о наших действиях в тех краях, князь Цицианов приказал тотчас же возвратить крепость и пристань и «извиниться перед начальником турецкого гарнизона, что занятие это произведено было без его на то согласия». Турецкий гарнизон переселился, однако же, в Поти, а Келиш-бек Анаклии не принял, на том основании, как говорил он, что о занятии ее русскими донес уже Порте и будет ожидать дальнейших ее приказаний. «Теперь, – писал он[538], – жители анаклийские все рассеяны, и жилища их сожжены; буде они придут туда, что они там могут делать?»
Опасение князя Цицианова, что турки неравнодушно посмотрят на занятие Анаклии, оправдалось. Этим случаем воспользовались, с одной стороны, некоторые довольно важные члены турецкого правительства, нерасположенные к России, а с другой французский посланник, старавшийся восстановить Порту против нашего правительства.
Оттоманская Порта стала укреплять и приводить в оборонительное положение все пограничные крепости. Посланник наш в Константинополе хотя и убеждал диван в том, что Порта тревожится без всякого основания, но диван не верил этим уверениям и решился послать в Мингрелию своего чиновника для приобретения на месте сведений о происшествии[539] и разузнания причин взятия русскими Анаклии. В присутствии чиновника крепость и пристань были очищены и сданы Келиш-беку 1 октября 1805 года. Несмотря на беспокойство, причиненное Порте занятием Анаклии и вообще действиями нашими по освобождению наследника Мингрелии, князь Цицианов не остановился на полупути и вместо генерала Рыкгофа отправил генерала Маматказина с приказанием взять Левана силою, если Келиш-бек откажется выдать его добровольно[540].
Маматказину не пришлось употреблять силу. Леван, как увидим ниже, был отдан Келиш-беком добровольно.
Ходатайство у Порты посланника нашего в Константинополе о пропуске судов по Риону, для выгрузки хлеба в крепости Поти, и вообще утверждение нашего владычества и влияния в тех странах заставили диван послать на место своего чиновника. Под видом доставления султанского фирмана, разрешающего пропуск через Фазскую (Рионскую) пристань, в Поти прибыл Сеид-Ахмед-Эриб-эфенди с поручением от своего правительства разузнать причину прихода русских в Мингрелию.
Дозволение турецкого правительства останавливаться транспортным судам у Потийской пристани удовлетворяло нас только вполовину, потому что дальнейшая перевозка провианта вверх по Риону была сопряжена с крайними затруднениями. Недостаток и ограниченное число обывательских лодок делали возможным одновременную перевозку провианта в небольшом количестве, а опасность значительным кораблям стоять у берегов Мингрелии была столь велика, что малейшая медленность в их выгрузке могла произвести весьма плачевные последствия. Крушение наших кораблей и гибель провианта были тому доказательством. Нам необходимо было иметь место для довольно продолжительной выгрузки и получить разрешение турецкого правительства построить магазин и допустить наш караул охранять содержащийся в нем провиант. Литвинов пытался получить такое разрешение от эфенди, но тот уклонялся, говоря, что он не уполномочен на уступку территории и что об этом в фирмане султана ничего не сказано. Сеид-Ахмед-эфенди полагал, однако же, что Порта не откажет в этом, если заявит о том дивану русский посланник в Константинополе. Выгруженный, без прикрытия и лежащий на открытом воздухе хлеб заставил Литвинова, помимо князя Цицианова, обратиться прямо к нашему посланнику с просьбою ходатайствовать у Порты и получить разрешение на его вопросы. Князь Цицианов также писал об этом Италинскому.
При свидании с Литвиновым и совещаниях относительно выгрузки хлеба эфенди, между прочим, спросил:
– По какому праву русские войска находятся в Имеретин, тогда когда владетель ее всегда признавал покровительство турецкого двора, которого и теперь требует?
– Вспомните кайнарджийский трактат, – отвечал на это Литвинов, – по которому Имеретия и Мингрелия, помощью русского оружия, освобождены от всякой дани и влияния Порты…
– Также и от влияния русских, – прервал эфенди. – По этому-то последнему праву царь желает теперь отдать себя в покровительство султана, жалуется на притеснение русских и просит его помощи.
– Каким же образом царь может уничтожить данную им русскому императору присягу на вечное свое подданство со всем его царством?
– Царь присяги не давал, – говорил эфенди, – а дал словесное обещание пропустить несколько русских войск в Грузию, которые, остановившись в его владениях, его же и притесняют.
– Доказать столь грубую ложь весьма легко, – отвечал Литвинов. – Первый и самый сильнейший довод состоит в том, что поведение это несогласно с известною всему свету справедливостью нашего государя императора. К этому можно присоединить письменную присягу царя, духовенства и первейших князей, совершенную во время свидания царя с главнокомандующим в Грузии князем Павлом Дмитриевичем Цициановым в Вахане. Наконец, к наибольшему доказательству справедливости моих слов, со мною находятся письма царя, где он уверяет меня в хранении верноподданнической своей верности государю императору.
Литвинов передал эти письма эфенди.
– Турецкий двор, – отвечал тот, по прочтении писем, – всегда имел слабую доверенность к сему владельцу, но ложь, до такой степени доведенная, ему неизвестна. Обещаю вам с этого времени не только не слушать словесных поручений царя, но и не принимать письменных.
– Мне остается еще, – продолжал эфенди, – спросить объяснения вашего, почему заняли вы берег, на котором находитесь, и присвоили себе пристань Кале. Весь восточный берег Черного моря всегда принадлежал султану, а Редут-Кале и по настоящее время состоит в числе штатных крепостей Турецкой империи, от которой и производится содержание находящемуся там гарнизону.
Литвинов старался доказать турецкому чиновнику, что, по кайнарджийскому трактату, турецкие войска остались только в тех крепостях, которые не были отняты русскими. Так как Редут-Кале, ни прежде, ни после трактата, турками занимаем не был, то и сделался собственностью владельца Мингрельского.
– Мы же заняли его теперь, – прибавил Литвинов, – как собственность владельца, отдавшего себя со всеми своими подвластными и землями в подданство России. Впрочем, доказательства на право владения должны быть извлечены из архивов, и обе державы по связи, между ними существующей, могут разобрать это дело без всякого затруднения.
При прощании Литвинов спросил эфенди: имеет ли Порта какие-нибудь сведения о поступке Келиш-бека, владетеля абхазского, относительно малолетнего Левана. Узнав от эфенди, что подобные дела не касаются дивана, но что задержание наследника не может быть приятно самому султану, Литвинов просил турецкого чиновника употребить свое влияние к освобождению Левана.
Уезжая обратно в Константинополь, Эриб-эффенди оставил письмо Келиш-беку, в котором просил исполнить наши требования. Письмо это, посланное Литвиновым, с унтер-офицером Белевского полка и родным племянником Келиш-бека, оказало свое действие. Просьба и советы важного чиновника Порты, от которой Келиш-Бек сам зависел, и вторичное движение наших войск в Абхазию, под начальством генерал-майора Маматказина, заставили его выдать нам Левана добровольно[541].
Юный наследник возвратился в свое отечество тогда уже, когда был утвержден императором Александром владетельным князем Мингрелии.
«Князя Левана, – писал император к князю Цицианову[542], – старшего сына умершего Григория Дадиана, признаю я владетельным князем Мингрелии, Одиши и Лечгума, на том самом положении, на каковом отец его поступил в верноподданнические к империи нашей обязательства…»
Для надзора за воспитанием Левана назначен был майор Лыпотин, снабженный особою инструкциею главнокомандующего[543].
Признание Левана владетельным князем не устраняло наше правительство от заботы по управлению Мингрелиею. Леван был слишком молод и неопытен для того, чтобы самостоятельно управлять страною. Князь Цицианов, как мы видели, предполагал, до совершеннолетия Левана, вручить управление матери его и совету, составленному из главнейших князей мингрельских. Литвинов находил в образовании временного управления некоторые неудобства и потому не разделял мнения главнокомандующего.
Мингрельцы привыкли видеть управляющую ими власть сосредоточенною в одном лице, да и по характеру и образу жизни народа не было возможности делить власть между несколькими лицами. Согласить трех или четырех князей жить в одном месте было бы напрасным старанием. «Здесь нет городов, – писал Литвинов, – ниже селений, вмещающих малейшие общества. Каждый из князей живет как медведь в берлоге и находится в беспрестанной опасности от нападения своих соседей».
Еще более важное препятствие к соединению князей мингрельских был обычай, по которому всякий из них, живя в своем владении, мало того что пил и ел на счет своих подданных, но и приезжих гостей угощал на счет своих подвластных, следовательно, ежели «двое или трое таких гостей, которые всегда сам-десят или сам-двадцат ездят, поживут в деревне, то скоро и хозяин не найдет ни курицы, ни барана. О продаже и покупке съестных припасов здесь понятия не имеют. Введение сего обычая весьма здешним князьям не нравится, ибо опасаются, что после сами принуждены будут покупать, а денег, кроме пленнопродавства, добыть способу не имеют».