Что же касается до внушения Баба-хану мысли об искательстве им мира у России, то полагал, что, когда он теряет область за областью, когда владычество наше распространяется до Куры и Аракса и может распространиться и на адербейджанские ханства, по ту сторону этих рек, то в это время невозможно внушениями склонить его к искательству мира; он, конечно, будет стараться силою возвратить потерянное и удержать свое владычество в Адербейджане. Когда же осенью покорен будет Баку, когда ширванский владетель вступит в подданство, когда зимою Эривань падет пред оружием русских, тогда-то можно будет объявить Баба-хану, что Россия дарует ему мир, поставляя рубежом своих завоеваний Куру и Араке[654].
Руководимый такою идеею, князь Цицианов намерен был продолжать военные действия и в предстоящую осень овладеть Бакинским ханством.
Глава 26
Движение к Баку генерал-майора Завалишина. Движение туда же самого главнокомандующего. Принятие в подданство Мустафа-хана Ширванского. Переписка князя Цицианова с бакинским ханом. Хусейн-Кули-хан соглашается сдать крепость на дискрецию. Условия сдачи. Изменническое убийство князя Цицианова
Генерал-майор Завалишин, как мы видели, отступил от Баку, не взявши крепости.
«Скажу вашему превосходительству, – писал ему князь Цицианов[655], – что если бы я не ходил по горнице на костылях, от изнурившей меня болезни, и если б четыреста верст меня не разделяли с вами, – хотя сия и невелика остановка, а самая важная та, что я не имею от вас курьера и не могу знать последней вашей резолюции об отступлении, – то я бы полетел на выручку славы русской и скорей бы лег под стенами Баку, нежели дал кичиться Хусейн-Кули-хану тем, что он отбил русские войска и что они ничего ему не сделали».
Вместе с тем главнокомандующий приказал Завалишину вновь идти с эскадрою от острова Сары к Баку и, высадив там свой отряд, принудить бакинского хана сдаться на условиях.
Завалишин сделал снова высадку в Апшероне, в 40 верстах от Баку[656], и послал к Хусейн-Кули-хану предложение о вступлении его в подданство России и условия трактата, на которых он может сдаться. Хан отвечал, что он с получения присланных генералом бумаг уже считает себя верноподданным российского императора, но удивляется, отчего Завалишин, если имел эти бумаги прежде, не присылал их к нему до начатия бомбардирования города? тогда бы не встретил никакого сопротивления, «а теперь, – писал он, – мы уже не верим, что они присланы от его императорского величества, а полагаем, что они составлены вами».
Бакинский хан ссылался на то, что он и в первый приход Завалишина не хотел противиться русскому оружию и просил два месяца сроку собственно только потому, что многие из купцов бакинских находились в разных персидских городах, и если бы персияне узнали, что бакинский хан сдал город русским, то разграбили бы товары и истребили бы всех купцов[657].
Завалишин доносил, что по всем сведениям Хусейн не думает о сдаче города; что бакинцы крайне недовольны поведением хана, который собрал с народа 150 000 руб. подати для уплаты Шейх-Али-хану Дербентскому; что вывоз соли и нефти, которыми Баку снабжал все персидские владения, с приходом русских также прекратился, и это прекращение вывоза еще более разоряло народ. Все эти соображения заставили Завалишина предполагать, что с приходом самого князя Цицианова под Баку кичливость хана уничтожится и он сдаст город [658].
Изнеможенный тяжкими болезнями, но желая загладить неудачные действия Завалишина, главнокомандующий, с отрядом из 1663 человек пехоты и кавалерии при 10 орудиях, в конце ноября выступил из Елисаветполя в Баку[659]. Ненастное зимнее время и пароксизмы изнурительной лихорадки, повторявшиеся несколько раз в день, ослабляли здоровье князя Цицианова. Во время похода его снимали с лошади, клали на землю, и часто под снегом и дождем выдерживал он сильные припадки болезни и потом догонял отряд на привалах.
В необходимости движения к Баку главнокомандующего убеждали следующие обстоятельства.
1) Поход весною был неудобен по разлитию малых рек и «худобе скота», как перевозочного средства. 2) Выпавший в ноябре 1805 года снег, доходивший в некоторых местах глубиною до сажени, на пространстве от Тавриза до Карадага, отнимал возможность у персиян дать помощь бакинскому хану, и, наконец, 3) завладев Баку и приведя в подданство ширванского хана, можно было гораздо успешнее склонять Баба-хана к миру. «Если же бы удалось, – писал князь Цицианов, – зимнею кампанией) взять и Эривань, тогда бы можно было послать прямо к нему (Баба-хану) с объявлением, что Россия дает ему мир. Сии-то причины, сопряженные, по мнению моему, с достоинством империи, заставили меня предпринять сей поход».
Движение свое к Баку князь Цицианов предпринял через владения Мустафы-хана Ширванского, с целью заставить и этого владетеля вступить в подданство России.
Еще в 1804 году, воспользовавшись падением Ганжи и найдя в числе пленных двух человек хана Ширванского, присланных им к Джевад-хану, князь Цицианов отпустил их в Ширвань, с полным убеждением, что они своими рассказами о силе русских и падении Ганжи облегчат и подготовят путь к переговорам с Мустафа-ханом относительно вступления его в подданство России.
Переговоры эти действительно скоро начались и тянулись в течение всего 1804 года. Мустафа не отказывался от вступления в подданство, но требовал, чтобы ему подчинены были все ханства, над которыми он признавал свою власть, а именно: Текинское, Ширванское, Муганское, Рудбарское, Сальянское и Бакинское. Без этого ширванский хан не вступал в дальнейшие переговоры. Так прошел год. В начале 1805 года, при вступлении в подданство Селим-хана Шекинского, князь Цицианов отправил в Ширвань майора Тарасова, которому поручено указать хану на те выгоды, которые он может приобрести, сделавшись русским подданным; показать письмо шамхала Тарковского, из которого Мустафа должен был видеть, сколько против него враждующих в Дагестане, и обещать утверждения власти его на Сальяны.
После переговоров с Тарасовым хан соглашался вступить в подданство, но отказался от платежа дани и принятия русских войск в свое ханство. Переговоры эти не мешали, однако же, Мустафе, при вторжении персиян в Карабаг, отправить к Баба-хану 500 человек конно-вооруженных, которые, по окончании военных действий, были обобраны персиянами до последней нитки и отпущены в самом бедственном положении.
Видя поражение персиян и их бессилие против русских войск, Мустафа, узнав, что князь Цицианов будет в Шуше, отправил к нему туда своего посланного с письмом. Главнокомандующий, не распечатав, бросил его прибывшему в лицо и объявил, что Мустафа может вступить в подданство России не иначе, как на следующих непременных условиях: 1) отказаться от всякой зависимости Персии; 2) не иметь никакого сношения с окрестными владельцами и не принимать от них послов без предварительного сношения о том с главнокомандующим; 3) отпустить в Карабаг все семейства, захваченные в плен ширванским ханом; 4) возвратить карабагскому хану местечко Джават; 5) дать в аманаты брата своего Измаил-бека и детей четырех знатнейших беков; 6) вносить ежегодно по 10 000 червонцев дани и 7) отвечать за безопасность караванов, следующих через Ширванское ханство, давая для препровождения их чиновника и конвой.
Взамен того Мустафе обещано оставление его по-прежнему ханом, охранение целости его владения, высочайшая грамота об утверждении его в ханском достоинстве, пожалование знамени с русским гербом и оставление Сальян в его владении[660].
Мустафа, соглашаясь на большую часть условий, не соглашался на уступку Джавата, говоря, что местечко это никогда не принадлежало карабагскому хану; он соглашался платить дань, но не более того, сколько платил Селим-хан Шекинский (7000 червонц.), и, наконец, просил оставить у него карабащев, так как они, переселившись в его владения, обзавелись уже домами, садами и вообще всем хозяйством [661].
Точно так же хан не соглашался приехать, по примеру карабагского и шекинского ханов, на речку Курак-чай, для свидания с князем Цициановым и подписки трактата. Как азиятец, Мустафа, вступая в русское подданство и продолжая переговоры об этом, не считал предосудительным принять в подарок от Баба-хана лошадь, «следовательно, – писал ему князь Цицианов, – двум господам разом и по-персидски служить намерены – России зимою, а зайцу Баба-хану – летом». Главнокомандующий звал его на Курак-чай и ручался за его безопасность.
«Я три года здесь, – писал он, – все знают, умею ли я держать свое слово без присяги; верьте мне, буде бы вы осмелились от азиатского вероломства, вам по опытам известного, приехать ко мне на Курак-чай, с двумя человеками служителей, то вы бы были и тогда в такой же безопасности, как в своем гареме. Кого я обманул? скажите мне, и на что тому обман, у кого сила в руках? Итак буде, ваше высокостепенство, не согласитесь на Курак-чай приехать, обще со мною подписать трактат, тогда дело об оном должно прерваться».
Настойчивое требование князя Цицианова вызывалось необходимостью. Он не хотел оказать Мустафе преимущества перед ханами Карабагским и Текинским и, вместе с тем, не желал уступить его прихотливым требованиям, что могло бы иметь влияние на будущие с ним сношения.
– Для достоинства Российской империи, – говорил князь Цицианов, – необходимо, чтобы трактат о подданстве был подписан на ее земле.
Мустафа отказывался и предлагал устроить свидание на реке Тертере.
«Письмо вашего высокостепенства, – отвечал на это князь Цицианов, – о свидании нашем на Тертере я получил, с присовокуплением, чтоб я кроме как о свидании ничего иного не приказывал. Мне же приказывать и нечего, а должен вам и в последний раз сказать, что с миром на Гарничае, а с войною на Фитдаге