– Такого полномочия я не имею, – отвечал посланник. – Все поручение, данное мне от Аббас-мирзы, состоит в доставлении депеш царю Грузинскому и в донесении ему объявленных им повелений. Впрочем, о посланном от министра чиновнике мне известно, что он принят и содержан был с надлежащим уважением и почестию; что шах при отправлении своем из Тегерана в поход в Кандагар отправил его обратно с ответом, и потому он должен скоро возвратиться.
– Опасность от превосходных сил Баба-хана для Эривани и Грузии неминуема, – говорил посланник эриванского хана Георгию, как бы в виде совета и дружбы. – Остается одно надежное средство – покориться власти шаховой и исполнить те самые требования, которые ныне вам предложены, чтобы не подпасть горшей прежнего участи. К тому же Грузия по всем правам принадлежит персидскому шаху, а потому и всякое сопротивление было бы несовместно.
Нахальная речь и совет эриванского посланника так озадачили Георгия, что он не мог сказать ни слова.
– Не могу не удивляться вашим советам, – отвечал за царя вмешавшийся в разговор Коваленский, – и всей говоренной вами речи, тем более что вы как будто совершенно забыли о покровительстве царя русским императором. Советую вам вспомнить об этом и быть уверенным, что русский государь не оставляет так легко своего покровительства.
– Я в том уверен, – отвечал посланник, – но подаю свои советы единственно из усердия к царю и потому, что неприятель в превосходных силах приближается уже к границам его владений.
– Россия, – отвечал Коваленский, – не имеет у себя в здешних странах никакого неприятеля и ни на кого сама не нападает. С дерзнувшими же восстать против покровительствуемых ею народов она найдет силы управиться.
Посланник оставался при своем. Он предупреждал о непременном нашествии персиян, ежели Георгий не поспешит удовлетворить требованиям Баба-хана.
– Приди и возьми! – отвечал на все это Коваленский посланнику.
– Его одного только признаю моим государем и покровителем, – сказал Георгий, указывая на висевший портрет императора Павла, – и никаких других повелений выполнять не намерен.
По окончании аудиенции и по уходе персидских посланников прочтены были фирман Баба-хана, предписание Аббас-мирзы и письма его чиновников.
Властитель Персии писал, что, покорив многие области, он отправил в Азербайджан «зеницу ока и младый месяц чела» своего, Аббас-мирзу, с 30 000 храбрых воинов и с приказанием заведовать всеми делами той страны.
«Как раковина, содержащая в себе драгоценный жемчуг, и как светлая звезда между двенадцатью небесными знаками», так Аббас – мирза, по словам первого министра шаха, явится в Дагестан, Армению и Азербайджан с войском, для того чтобы награждать усердных и попрать к подножию коней «храбрых персидских воинов» тех, кто будет противиться власти повелителя Персии.
Персидский принц должен был истребить неприятелей и, «очистив все упомянутые места от них, как от терниев и непотребных щепок, учредить всюду порядок и облечь все в красную одежду благочиния».
Баба-хан по-прежнему требовал, чтобы Георгий отправил старшего сына своего, царевича Давида, к Аббас-мирзе, который «беспредельную свою милость излить и от прочих отличить его не оставит».
«Вы должны, – писал Баба-хан, – в доказательство услуги и верноподданнического усердия, повеление это безо всякого упущения исполнить, через что удостоитесь похвалы, и надежный вертоград ваш от облаков наших императорских милостей процветет».
То же, или почти то же, писали Георгию Аббас-мирза[511] и Сулейман – хан.
Эриванский хан, в письме своем Георгию, высказывал надежду, что как «доныне между Персидской империей и Грузией никакого отделения и различия не было, то по воле Всевышнего и впредь того не будет». Хан советовал грузинскому царю отправить со своим братом или сыном богатые подарки Баба-хану и опасался, чтобы в противном случае «не последовало разорения, о коем и сами будете каяться».
Прибытие в Тифлис персидских посланников, содержание фирмана Баба-хана и известие о сборе значительного числа персидских войск на берегах Аракса заставили Георгия принять меры и готовиться к обороне.
Разделение умов, неповиновение власти, безначалие обнаружились в Грузии при первом слухе о нашествии персиян. Известие о прибытии их в область эриванскую, по словам Коваленского, произвело почти всеобщее смятение. Столица, служащая всем примером, готова была искать спасения в бегстве; в пограничных же селениях, состоявших по большей части из магометан, заметно было некоторое колебание. Недостаток военных и съестных запасов в столице, неимение почти никакой военной силы – все это в совокупности распространяло повсеместный страх и отчаяние. К убеждению жителей в неминуемой опасности от нападения извне надо прибавить страх междоусобия внутреннего, происходившего от несогласия между царем и его братьями.
Под председательством Коваленского учрежден был совет, долженствовавший принять меры и составить соображения о предполагаемой обороне царства. Царевич Иван был назначен в состав этого совета.
Георгий мало надеялся на собственные средства страны, как в боевом, так и финансовом отношении, и потому считал единственною и лучшею обороною своего царства постороннюю, внешнюю помощь России. Царь просил, в подкрепление находившемуся в Тифлисе егерскому Лазарева полку, прислать еще хотя незначительное число войск и тем подать повод к разглашению между соседями о прибытии русских войск в помощь царю Грузинскому.
Ковалевский писал о том же Кноррингу и министерству, прося наставлений, что делать. Георгий просил Кнорринга прислать войска в Грузию, а Кнорринг доносил о том императору Павлу.
«Здесь внутренний беспорядок, – писал Лазарев, – все бунтует, все из города бежит; но нынче наши караулы не пускают».
По первым известиям, полученным в Петербурге о новой опасности Грузии, послано тотчас же приказание Кноррингу приготовить к походу в Грузию по пяти эскадронов из драгунских полков Пушкина и Обрезкова и преимущественно тех, которые расположены были в центре занимаемой ими линии; назначить в состав отряда два пехотных полка из тех, которые расположены были на средине Кавказской линии; два сводных гренадерских батальона и один батальон егерского Лихачева 1-го полка. Таким образом, отряд должен был состоять из десяти эскадронов драгун и девяти батальонов пехоты, с соответственным числом артиллерии, как полковой, так и батарейной, и с положенною к ней прислугою.
С получением сведений о том, что Грузия подвергнется действительной опасности от нападения, Кнорринг должен был принять сам главное начальство над этим отрядом и предупредить злые намерения Баба-хана.
Командующий Кавказской дивизией сам сделал все необходимые распоряжения о продовольствии войск, как во время пути, так и во все время пребывания в Грузии, не надеясь на помощь и содействие грузинского царя. Кнорринг должен был сообщить Георгию о намерении императора покровительствовать и защищать царя от всяких притязаний Баба-хана.
«Сей предварительный слух, – писал император Павел, – о приготовлениях наших о защищении Грузии заставит, может быть, Баба-хана оставить свое предприятие, а царь Грузинский продолжал бы переговоры с Аббас-мирзою, дабы узнать, в чем состоят настоящие их требования, потому что, коли Баба-хан не покорения их хочет, а только чтобы помогали в его войне с соседями царя Грузинского, то сие можно будет согласить и без военных действий с нашей стороны».
Повеление императора получено было Кноррингом тогда, когда посланник Коваленского к Баба-хану возвратился в Тифлис.
Выехав из Тифлиса 16 февраля, Мерабов 17 апреля прибыл в Тегеран.
Здесь явился он к мирзе Реза-Кули-Назырю, довереннейшей особе при Баба-хане, который, приняв его благосклонно, приказал дать квартиру в своем доме. Мирза спрашивал Мерабова, от кого и зачем он прислан. Посланник вручил ему копию с высочайшей грамоты, по прочтении которой мирза потребовал от него все письма и бумаги и, распечатав их, прочел, а потом понес Баба-хану.
С тех пор Мерабов не видал уже более мирзы. В ту же ночь он переведен был на задний двор, в такую комнату, из которой ничего не мог видеть, и никого к нему не допускали. Девять дней оставался он в таком заключении.
На третий день заключения в ту же комнату вошел персиянин с грозным видом.
– Кто вы и зачем пришли? – спросил Мерабов.
– Я шахский палач, – отвечал персиянин. – Мне приказано здесь сидеть.
Накануне отъезда из Тегерана нашему посланнику принесли письмо от Ибраим-хана к Коваленскому и подарили 15 империалов.
Мерабов оставил Тегеран 27 апреля. На другой день после его отъезда Баба-хан выступил в Хорасан с 50 000 войска, в котором было 20 000 отборной конницы; прочее же «состояло из сволочи, которую персияне и сами не хвалили». В провианте персидские войска имели большой недостаток. Артиллерия их состояла из 8 пушек, которые успел взять в Тифлисе Ага-Магомет-хан при разорении этого города. Из придворных, которые окружали Баба-хана, он более всего полагался на своих мазендеранских каджаров; другим же, «какие есть хорошие люди», не доверял. Проводник, данный Мерабову ханом Хойским, выехал с ним из Тегерана, хотя Мерабов, подозревая его в дурных замыслах, просил не следовать за ним.
Недоверчивость Мерабова вскоре оправдалась. Когда они кормили на дороге лошаков, то один из них ушел в ручей и с него свалились в воду поклажа. Мальчик выхватил ее из воды и, выжимая, вынул и бумаги, которые Мерабов взял. Увидав между ними одну сомнительную, он просил другого проводника прочесть ее. Оказалось, что это было особое повеление Баба-хана – препроводить Мерабова к хану Хойскому, который должен был удержать его у себя, пока не получит дальнейших приказаний от Сулеймана. Опасаясь продолжать путь через Хой, Мерабов направился в Гилянь и отделался от проводника только тем, что подарил ему лошадь и 40 рублей денег. Проводник оставил его в Реште, а наш посланник поехал в Энзели, куда и прибыл 8 мая. Отсюда через Баку, Шемаху, Нуху и Ганжу он достиг Грузии в половине июля месяца.