Кнорринг, исполняя приказание императора Павла, назначил к отправлению в Грузию драгунский Портнягина полк, гренадерский Тучкова и свой мушкетерский полк, с принадлежащей к ним полковой артиллерией и четырьмя орудиями батарейной артиллерии 5-го артиллерийского полка. Таким образом, присоединяя эти войска к находившимся уже в Грузии, составлялся отряд из 8 батальонов пехоты, 10 эскадронов кавалерии, 4 орудий батарейной, 15 орудий полевой артиллерии и сотни казаков[514].
Все места, в которых предполагалось разместить войска, отстояли от Тифлиса не более ста верст, и потому являлась полная возможность защитить страну от неприязненных действий ее соседей, с которой бы стороны они ни покусились.
Пока производились все эти приготовления, в Тифлисе разнесся слух, будто Георгий скончался. Царевичи, братья его, тотчас же собрались в деревню Чалы и оттуда разослали воззвания к жителям города Гори, духовенству и всему народу грузинскому. Сообщая, что, по духовной Ираклия и «по утверждению народа», следует быть теперь царем старшему брату Юлону, царевичи призывали всех в Гори и обещали, кроме награждения и милостей, для сохранения жен и детей прибывших к ним, не пожалеть собственной крови. Тому, кто не явится в Гори, царевичи угрожали наказанием и уверяли, что они от своего намерения никак не отступят. «Мы в сем случае и просим, и советуем, и приказываем послушаться нас. Мы от сего намерения, пока живы, отстать не можем».
Со своей стороны царевич Давид поставил за Мцхетом пикет, который грабил всех проезжающих грузин и отбирал от них письма.
Лазарев спрашивал Давида, зачем поставлен пикет, когда с той стороны нет опасности от лезгин. Царевич отпирался и говорил, что он никакого пикета не ставил и не знает о его существовании.
В ту же ночь пикет был снят; но Давид не остановился в своих происках.
22 декабря по Тифлису распространился слух, что царь приказал нести себя в Сионский собор, для приведения всех к присяге на верность Давиду. Народ, князья, царевичи – все бросились в собор. Генералы Лазарев и Гуляков последовали за ними. Вместо обряда присяги они увидели обряд открытия мощей, которые со времени нашествия Ага-Магомет-хана хранились в церкви под спудом.
Нетрудно угадать, что слухи были распространены партией царевича Давида, неутомимо работавшей в его пользу. При содействии преданных лиц Давид успел убедить жителей Кахетии подать просьбу генерал-майору Лазареву, в которой они именем князей, дворян, духовенства и простого народа просили признать царем Давида. Просившие говорили, что кроме царевича Давида никого не желают иметь царем, «а наипаче по той причине, что прочие дети царя Ираклия желали пленить и разорить Грузию и согласились повергнуть грузинский народ под покровительство разбойника Баба-хана» и что они содействовали Омар-хану, «стараясь пленить жен и детей наших».
Кахетинцы прибавляли, что они присягнули уже царевичу Давиду как царю Грузии.
В таком положении были дела еще при последних днях жизни Георгия, когда два посланника его, возвращаясь из Петербурга, приближались к Тифлису.
Лазарев получил приказание, по прибытии их в столицу Грузии, содействовать исполнению желания Георгия и, в случае надобности, поддержать его силою. «На всякое приключение вы довольно сильны», – писал ему Кнорринг и сообщал, что, несмотря на зиму, он готов двинуться в Грузию с назначенными войсками.
Среди переговоров и переписки с разными лицами получены были новые сведения о возможности скорой кончины грузинского царя.
Государственный совет, на рассмотрение которого был передан вопрос о присоединении Грузии к России, ввиду таких обстоятельств, поторопился своим решением. Он находил, что император, принявший на себя покровительство страны, должен утвердить в ней спокойствие и защитить Грузию от всякого рода неустройств и внешних вторжений.
С другой стороны, для всех было ясно, что со смертию Георгия в Грузии тотчас же откроется междоусобие между братьями и сыновьями умершего царя; что неустройство и смуты в стране дадут случай и средства туркам и персиянам к овладению Грузией, а горским народам – к разорительным набегам. При таких беспорядках Государственный совет, опасаясь, чтобы «не потерпела тогда собственная безопасность пределов российских», находил присоединение Грузии к России необходимым, тем более что «распоряжения сии, без сомнения, принесут большую пользу России» к обузданию соседних хищных обитателей и установлением прочной торговли не только с соседями, «по и с индийскими народами».
Мнение Государственного совета окончательно склонило императора Павла в пользу присоединения Грузии. Не ожидая уже возвращения в Петербург грузинских послов, император в декабре отправил к Кноррингу манифест о присоединении, с приказанием, однако же, публиковать его только в случае смерти царя. Если Георгий останется в живых до прибытия грузинских послов в Санкт-Петербург, то Кнорринг должен был о публикации манифеста и о дальнейших постановлениях ожидать приказаний нашего правительства.
22 декабря был подписан в Петербурге манифест о присоединении Грузии к России, а 28 декабря 1800 года скончался в Тифлисе Георгий.
В первый раз, когда царю сделалось дурно, его соборовали маслом, и Лазарев провел с ним всю ночь. На другой день, поутру, Лазарев, побывав у Георгия, сошел на дворцовую гауптвахту, чтобы быть на всякий случай готовым. Туда пришли к нему два священника и объявили, что имеют сказать нечто важное и секретное. Караульные были высланы, и Лазарев узнал от священников, будто бы Георгий, исповедуясь у них, приказал сообщить от своего имени Лазареву, что он поручает ему свою супругу и детей и приказывает, тотчас после его кончины, возвести на престол царевича Давида. Неправда и ложь были очевидны. Отпустив пастырей церкви, Лазарев отправился во дворец к Георгию.
Он нашел царя очень слабым. На вопрос Лазарева, справедливо ли сказанное ему священниками, Георгий отвечал отрицательно.
Во все время болезни и до последней минуты жизни царь беспрерывно спрашивал Лазарева, скоро ли возвратится из Петербурга его полномочный, князь Чавчавадзе.
Лазарев обнадеживал больного, говоря, что он в пути и скоро приедет в Тифлис.
– Я не окончу спокойно моей жизни, – говорил Георгий слабым, замирающим голосом, – если князь Чавчавадзе не возвратится с благоприятными известиями и если при жизни своей не увижу успеха в поручениях, ему данных.
– Конечно, князь Чавчавадзе скоро возвратится, и с успехом, – отвечал Лазарев, старавшийся успокоить умирающего царя.
В это время в комнату больного вошел царевич Давид, вместе с князем Леонидзе.
Дед князя Соломона Леонидзе, природный лезгинец, окрестившись в Грузии, сделался его подданным. Отец князя Соломона был священником в Телаве, отстоящем от Тифлиса в 102 верстах. Соломон Леонидзе, под руководством отца своего, до 24-летнего возраста обучался русскому и разным азиатским языкам. Переехав потом в Тифлис, он находился некоторое время при царевне Анне, сестре покойного царя Ираклия и бабке вдовствующей имеретинской царицы Анны Матвеевны. По рекомендации царевны Анны Леонидзе взят был Ираклием в писаря и вскоре, по дарованиям, которые в нем царь заметил, и по совершенному знанию персидских и других восточных языков Леонидзе произведен был в диваны и употреблялся в важнейших переписках царя с его соседями. Впоследствии он достиг до звания самджвухи (судьи).
В бытность в Грузии русских войск под командою полковника Бурнашева пожаловано было ему княжеское достоинство. Находясь в столь высоком звании, князь Леонидзе пользовался особенною доверенностию царя Ираклия и приобрел значительные имения в Грузии. Человек, возвысившийся из простого звания, он не довольствовался положением, в котором находился, ему хотелось еще большего. Он оклеветал перед царем Ираклием сына его Георгия, тогда наследника, в том, что будто бы сын хочет отравить отца. Георгию же он сказал, что отец хочет его лишить зрения. Вскоре происки Леонидзе обнаружились, и он не только был удален от должности, но лишен имущества и публично оглашен вздорным, пустым клеветником и сплетником, каким долгое время и известен был всей Грузии. Хотя потом, в бытность в Грузии полковника Сырохнева, Леонидзе получил прощение, но был только допущен к царю, но в дела никакие не употреблялся. Из имущества же, им приобретенного и по приказанию царскому отнятого, при прощении возвращено ему было только то, что было взято в его доме; было ли же возвращено княжеское достоинство – нам неизвестно. По кончине царя Ираклия и по вступлении на грузинский престол Георгия Леонидзе во все царствование не только не пользовался никакою доверенностию, но ему даже запрещен был вход к царю. Интриган, не имевший никаких нравственных начал, Леонидзе искал себе другой деятельности и втерся в доверенность царевича Давида.
Последний, считая себя законным наследником и зная о переговорах, которые велись его отцом в Петербурге, начал с помощью Леонидзе действовать в свою пользу.
Больной царь знал об этих интригах, и в последнее время между отцом и сыном произошла размолвка. Георгий не мог не видеть, что сын его, царевич Давид, преследует свои честолюбивые виды, ищет грузинского престола и ожидает только кончины отца для достижения своих целей. Царевич редко посещал больного отца. Если же и случалось, что он иногда заходил в комнату больного, то царь или отвертывался к стене, или закрывал глаза, притворяясь спящим. Когда же ему говорили, что сын подле него, и спрашивали, не желает ли ему приказать что-нибудь, то Георгий или молчал, или поворачивался в противную сторону.
Точно так же Георгий отвернулся и теперь при входе в его комнату царевича Давида вместе с князем Леонидзе. На все вопросы их он отвечал молчанием. Спустя несколько минут, пока Лазарев разговаривал с царевичем, Леонидзе подошел к постели больного.
– Не угодно ли будет вашему высочеству, – спросил он, – приказать что-нибудь наследнику относительно престола и царства?