. Эта просьба и борьба партий могли породить междоусобицу в Имеретин, где разнонаправленность интересов была гораздо больше, чем в какой-либо другой стране. Едва скончался царь Соломон, как правитель Мингрелии князь Дадиан, в последнее время отложившийся от власти имеретинского царя, желая приобрести еще больше самостоятельности и независимости, стал интриговать против Имеретин, стараясь усилить борьбу партий и произвести всеобщее волнение. Дадиан отправил нарочного к находившемуся в изгнании князю Кайхосро-Абашидзе, призывая его в Имеретию и обнадеживая своей помощью. Ходили слухи, что такой же посланный отправлен был Дадианом и в Константинополь с уведомлением, что Соломон скончался и что Порте представляется самый удобный случай привести имеретинский народ к покорности.
Интриги Дадиана не прошли бесследно. Князь Абашидзе прибыл в Трапезонд с намерением пробраться в Имеретию и произвести там волнение, Сулейман-паша Ахалцихский, узнав о вступлении на престол Давида, требовал, чтобы он по зависимости Имеретин от Порты отправил в Константинополь посольство с просьбой об утверждении его на престоле.
Опасаясь, что турецкий двор воспользуется неизбежным волнением при перемене правления в Имеретин, наше правительство считало необходимым как можно скорее упрочить власть царя Давида, и потому Ираклию внушено было не вмешиваться во внутренние дела Имеретин и признать установившийся там порядок. Ираклий, хоть и считал себя оскорбленным, что престол вопреки обещанию Соломона не перешел к его внуку Давиду Арчиловичу, согласился, однако же, признать избрание Давида Георгиевича законным. «Опасаясь какого-либо беспорядка или междоусобия в Имеретин, – писал Ираклий П.С. Потемкину[104], – я в настоящее время уклонился от моего права и дал свое согласие на признание Давида Георгиевича царем, но, когда мой внук придет в совершенный возраст, тогда судьба его будет зависеть от императорского двора».
Грузинский царь просил, чтобы русское правительство обязало царя Давида отдать во владение его внука все имения, которыми владел его отец Арчил, чтобы Давид признал своего племянника наследником и чтобы кроме имений уступил ему две вооруженные крепости со всеми принадлежащими к ним землями. Для более успешного достижения цели Ираклий старался соединить свое требование с политическими вопросами и говорил, что уступка крепостей необходима в случае уклонения царя Имеретинского от интересов России, ибо тогда он может быть ослаблен противодействием царевича Давида Арчиловича[105]. В сущности же, грузинский царь главным образом хлопотал о том, чтобы внук его мог безопасно жить в Имеретин, так как боялся, как бы из угождения новому царю услужливые люди не отравили его.
Образование государства внутри государства не могло быть допущено нашим правительством, и потому требования Ираклия остались неудовлетворенными. Во избежание же вражды между членами царского дома и возможной междоусобицы генерал-поручик Потемкин поручил полковнику Бурнашеву отправиться в Имеретию и устроить там дела царства. Бурнашев пригласил с собой имеретинского католикоса Максима, давно оставившего свое отечество и жившего в Грузии[106].
Максим пользовался большим уважением в Имеретин, где его присутствие, как человека, преданного России, могло быть полезно не только для наших интересов, но для подкрепления царя Давида и удержания знати от взаимной вражды и своеволия. Царь Давид, понимая огромное влияние, которое имел Максим на его подданных, и нуждаясь в его содействии, также приглашал его в Имеретию. Максим отказывался ехать, но вынужден был уступить настоянию полковника Бурнашева[107].
«Одна только всеподданейшая верность ее императорскому величеству, – говорил он, – и повиновение, на кои я в бытность в России присягал, заставляют меня туда следовать. Если угодно великой всемилостивейшей государыне, то я готов и жизнью пожертвовать».
1 июня полковник Бурнашев вместе с католикосом Максимом выехал из Тифлиса. Непроходимость рек вследствие прошедших пред тем сильных дождей задержала их, и только 9 июня они достигли до резиденции Давида, селения Цха-Цхоро, находившегося на Сурамской дороге верстах в сорока от Кутаиси. Царь, духовенство, князья и множество народа выехали версты за три от селения навстречу прибывшим. «Я нашел их всех, – доносил Бурнашев[108], – вооруженных партиями, с примерным беспокойством, как будто в ожидании от приезда моего своего успокоения. Всяк жаждал слушать слова, обнадеживающие их в высочайшей милости и покровительстве Екатерины Великой».
Всегда предупредительные к русским, имеретины на этот раз, казалось, хотели превзойти себя. Нуждаясь более, чем когда-либо, в покровительстве и поддержке России, царь, вельможи и даже простой народ заискивали перед полковником Бурнашевым. Они опасались, как бы со смертью царя Соломона не прекратилось и расположение русской императрицы к Имеретии. Их успокаивало только присутствие католикоса Максима, прибытие которого в Имеретию объясняли тем, что страна эта, вероятно, не лишилась еще покровительства России. Максим был принят с особенным восторгом как царем, так и всеми его подданными. Давид сразу же возвратил ему все права, имения и в письме П.С. Потемкину[109] называл Максима украшением страны, народ же смотрел на своего католикоса как на святого и единственного примирителя враждебных партий[110].
Причина беспокойства имеретин вскоре объяснилась: оно происходило от непрочности нового правительства, от недоверия друг к другу и от неопределенности положения каждого из присутствовавших. Бурнашев заметил среди собравшихся две партии, если не вполне враждебные, то по крайней мере не вошедшие в согласие друг с другом: одна, более многочисленная, поддерживала сторону царя, другая – царевича Давида Арчиловича. Последняя состояла из толпы вооруженных, но бедных и ничтожных людей, преимущественно тех, у кого имения были отняты покойным царем Соломоном. Терять им было нечего, а поддерживая царевича, они надеялись в случае успеха улучшить свое положение.
Обе партии смотрели на полковника Бурнашева как на лицо, присланное русским правительством установить в Имеретии правление, а следовательно, и спокойствие. В ожидании такого решения всех занимал вопрос, какое участие будет принято в судьбе царевича Давида Арчиловича и, если вновь избранный царь будет оставлен на престоле, удержат ли свою власть и чины те, кто обладали ими при покойном царе Соломоне? До окончательного разъяснения этого вопроса обе партии не сходились друг с другом.
«Необычайно видеть сии толпы вооруженные, – писал Бурнашев[111], – каждый боярин имеет свою немалую за собою свиту таковых людей. Хотя они и все стекаются под единое покровительство всеавгустейшей нашей государыни, но беспокойство от незнания своей участи и недоверчивость между собою содержала их в крайнем мыслей кипении. Не имея страха к строгости царя Соломона, считают они, как кажется, нового своего царя яко по милости их избранного и не сильного сделать им никакого прощения».
При содействии католикоса Максима полковнику Бурнашеву удалось примирить враждовавшие партии. Царь Давид дал письменное обязательство, в котором высказал будущие отношения к своим подданным. Он объявил непременное желание отправить в Россию посольство с просьбой о покровительстве, обещал обеспечить царевича Давида и поручил его опеке католикоса Максима, как его крестного отца. Князей и дворян царь обещал оставить при занимаемых ими должностях и званиях и во всем поступать по справедливости. С своей стороны князья, духовенство и дворяне письменно обязались быть верными царю и исполнять все его повеления беспрекословно[112].
Бурнашев уехал из Имеретин, но спокойствие в ней не установилось. Сардар князь Папуна Церетели первый подал повод к новым волнениям. Провозглашая своего шурина царем, Церетели рассчитывал на многие преимущества, но, к своему сожалению, заметил, что Давид не оказывает ему никаких предпочтений. Он надеялся быть первым лицом в Имеретин, но увидел, что царь обращается за советами к Бурнашеву и католикосу Максиму, как человеку наиболее сведущему и опытному. Папуна Церетели возненавидел этих лиц и решил противодействовать царю во всем, что не исходило из его советов. Сразу после отъезда полковника Бурнашева он подговорил князя Беро Цилукидзе и других знатнейших особ заявить, что они не согласны на отправку посольства в Россию, и, когда царь стал на этом настаивать, партия Церетели и Цилукидзе решила оставить Давида. Покинув царскую резиденцию, они разъехались по домам. Удивленный таким поступком, Давид послал спросить их о причине отъезда и потребовал, чтобы все князья оставались при нем до отправки посольства.
«Мы о посольстве ничего не знаем, – отвечали князья посланным, – и если царь хочет, то может сам ехать в Россию, а из нас никто не поедет».
Приехав сам в Кутаис и зная, что источник всех волнений князь Папуна Церетели, Давид просил бывшего при нем доктора Виттенберга узнать о причине неудовольствий.
– Отчего вы так поспешно оставили царя, – спросил Виттенберг Папуну Церетели, – вы, который содействовал возведению его на престол?
– Нам досадно было, – отвечал тот, – что царь переговаривался с полковником Бурнашевым без нашего согласия.
– Но ведь вы все тут были и также с Бурнашевым говорили.
– Правда, мы с ним говорили, но мы просили царя, чтобы он с ним никакого дела не имел, а царь делал все это нам в досаду.
– Что же вы теперь намерены делать? – спросил Виттенберг.
– Возведем на престол малолетнего Давида, – отвечал решительно Церетели.