После церковной службы патриарх Иосиф угощал знатнейших лиц обеденным столом, который был накрыт в палатках, раскинутых в церковной ограде. Звон колоколов в течение целого для, а вечером иллюминация города закончили торжество объявления манифеста.
Объявление манифеста произвело в народе самое радостное впечатление.
«Живучи здесь полтора года, – писал Лазарев, – еще не видал такого совершенного удовольствия, как нынче существует. Со дня получения манифеста все как снова переродилось и ожило; даже можно сказать, что сердятся, если их назовут грузинами, а не говорят, что они русские».
Г. Золотарев, отправленный Кноррингом с манифестом в Грузию, вез с собою и письма к царевичам, по которым они приглашались в Санкт-Петербург. Призывая лиц царского дома к выезду в Россию, император обещал лицам женского пола полное материальное обеспечение, а царевичам награды и деревни. Желающим вступить в службу обещано принять чинами, приличными их званию.
Царевичи Иван, Баграт и Михаил, дети покойного Георгия, тотчас же изъявили желание отправиться в нашу столицу.
Они выехали из Тифлиса 9 марта, а 15 марта выехал и царевич Мириан. Прибыв на Кавказскую линию, царевичи просили Кнорринга, чтобы все принадлежащие им имения оставались непременно в том же положении, чтобы крестьяне были послушны их семействам и исполняли все предписания. Кнорринг поручил Лазареву наблюдать за исполнением просьбы царевичей.
28 марта царевичи отправились из Георгиевска, а 12 мая приехали в Петербург.
Братьев же покойного царя в Тифлисе не было. Теймураз жил в Гори, Вахтанг в Душете, а остальные в Имеретин, куда ушли они с 296 человеками свиты.
Вахтанг один принял с радостию – хотя, конечно, только наружною – известие о присоединении Грузии к России и вместе с царицею Дарьею отправил письма к царевичам, ушедшим в Имеретию, с просьбою возвратиться в свое отечество. На предложение же ехать в Россию он отговаривался тем, что будто бы Кнорринг поручил ему заботиться о продовольствии проходящих в Грузию русских войск. В сущности, он думал дотянуть до весны и сделать в Грузии новое замешательство при помощи окрестных владельцев. К царевичам Юлону, Парнаозу и Александру отправлено было также приглашение ехать в нашу столицу. Князь Мочабелов, с которым послано приглашение, нашел царевичей в Чалах, за день езды от Кутаиса. Они расположились лагерем, который обнесли плетнем. Свита их простиралась до 300 человек обоего пола. Не имея средств к существованию, царевичи обратились о том с просьбою к имеретинскому царю Соломону, своему родственнику. Царь наложил на всю Имеретию подать, известную под именем «подати для грузин». Каждый двор должен был дать по два пуда хлеба и по восьми туног вина.
Получив от князя Мочабелова письма, царевичи тщательно скрывали их от своих приближенных, на вопросы которых отвечали, что все это старое, что все сочинено Лазаревым, а что государь ничего не знает о том, что делается в Грузии.
Царь Имеретинский Соломон, бывший в то время у царевичей, по прочтении писем на другой же день оставил лагерь и уехал в Кутаис. Призвав к себе перед отъездом Мочабелова, Соломон II объявил ему, что никогда не приглашал к себе царевичей, но когда они приехали к нему сами, то, как близкий родственник, считает себя обязанным дать средства к их существованию.
Переговоры Мочабелова с царевичами продолжались недолго. Они объявили, что для них лучше умереть в Имеретии, «чем выехать в Грузию или отправиться в Россию».
Царевич Юлон приказал сказать Давиду, что напрасно он дурачится – «веселится титулом наследника, а теряет царство». Царство находится 1700 лет в его роде, а он его теряет. Юлон говорил, что теперь их зовут в Россию, а скоро Давид и сам будет туда же призван. Остальные лица царской фамилии, бывшие в Грузии, смотрели также недоброжелательно. Даже католикос Грузии, царевич Антоний, совершавший торжественную службу, при чтении манифеста «не мог скрыть своего неудовольствия, на лице изображенного».
Не радовались некоторые члены царского дома, зато радовался народ. Посланные с манифестом в разные места Грузии отовсюду привезли известие, что народ принял его с радостию; только в Памбаках магометане не изъявляли особого восторга. В Грузии стало спокойно «так, как нельзя лучше желать». Многие князья, ушедшие с царевичами в Имеретию, узнав о публиковании манифеста, ежедневно возвращались в свои дома или присылали письма с просьбою о прощении. Князья наиболее влиятельнейших в Грузии фамилий, каковыми были сардар Орбелиани, Тумановы, мелик Бебутов, Аргутинский-Долгоруков, обнаружили искреннюю преданность России. «О доме же князей Чавчавадзе и Авалова, коих семья пребольшая и имеющая большое влияние над здешними, быв весьма к России привержены, говорить уже нечего».
При таком единодушии, конечно, не могло обойтись без исключений. Лица, которые до того пользовались влиянием в правлении, занимали важные места, бывшие часто наследственными в роде, «и, имея способы к грабительству и обогащению», не могли быть довольны новою судьбою Грузии, зная, что поступки их не будут безнаказанны и произвол их будет ограничен. Таких лиц оказалось немного, и они все были известны наперечет…
Несмотря на весьма ограниченное число таких лиц, они успели, однако, подействовать на царевича Давида и свернуть его с прямого пути. Тайно от Лазарева он стал отнимать имения у одних и отдавать их другим лицам, по своему к ним расположению. Царица Марья жаловалась Лазареву на пасынка, что, по его приказанию, моуравы прибили ее человека, посланного в имения царицы за сбором доходов, и выгнали его оттуда.
Давид отнял у княгини Мухранской цилканское архиерейство. После смерти армянского архиерея тот же царевич самовольно разделил его имение на три части: одну взял себе, другую отдал одному из князей, а третью предоставил монастырю[518]. Это своеволие было до того тягостно народу, что грузины всякий раз радовались, когда узнавали, что кто-нибудь из царевичей оставлял Грузию и уезжал в Россию. «Народ и преданные столь рады отъезду царевичей, – доносил Лазарев, – что я вам описать не могу, и некоторые почти громко кричат, что большая государева милость была бы последних всех взять».
Царевич Давид продолжал между тем свои происки. Он уговаривал князей, при введении нового правления, писать императору и объявить, что они желают иметь его царем. Чтобы склонить их на свою сторону, Давид, пользуясь временною властию правителя Грузии, раздал многим из них деревни, принадлежавшие до того времени царевичам, удалившимся в Имеретию. В случае неудачи он думал уйти в горы и потому подарками ласкал лезгин, раздавая им свои вещи.
Когда же поступки царевича стали известны, то Давид на сделанное ему замечание отпирался и уверял, что ничего подобного не делал. Он окружил себя молодыми людьми, не заслуживавшими никакого внимания и не пользовавшимися достаточным уважением общества. Советуясь постоянно с ними, царевич часто делал промахи и возбуждал к себе нерасположение грузин. Все еще искавший утверждения на престоле, но мало имевший к тому надежды, Давид сделался «пасмурен», скрытен и замкнут в себе самом. Он ясно видел, что расчеты его не оправдались, что дела идут вовсе не так, как он предполагал…
Давид неоднократно говорил Лазареву, что находит перемену в поступках нашего правительства против просьб покойного царя Георгия; что если Юлой будет утвержден царем Грузии, то он уйдет к туркам. Окружавшие царевича, видя, что правление их и влияние продолжатся весьма недолго, пользуясь его слабостию и наклонностию к разгулу и разврату, находили всегда удобный случай к грабежу и набиванию карманов.
«Порядочные же люди, – доносил Лазарев, – все только нетерпеливо ожидают, чтобы поскорее здесь введен был порядок наш».
Об этом заботился также и петербургский кабинет.
Присоединяя царство Грузинское на вечные времена к своей державе, император Павел обещал сохранить ее жителям все права, преимущества, полное обеспечение собственности каждого и оградить народ от всяких внешних нападений и внутренних неустройств[519].
Исполнение последнего обещания требовало непременного введения войск в Грузию. На собственные силы грузин полагаться было нечего: хотя, по словам лиц, стоявших во главе управления царства, грузины и могли выставить до 50 000 войск, но цифра эта была крайне преувеличена. При тогдашнем междоусобии и неустройстве страны царь не мог бы собрать и трети этого числа. Правда, хотя из князей было много хороших и довольно храбрых наездников, но пехота грузинская, составленная из мужиков, «никуда не годилась, исключая тушинцев, пшавов и хевсуров, живущих в горах». К тому же все эти войска были так «застращены, что без подкрепления даже с самым слабым неприятелем дела иметь не могли».
Все эти причины требовали нового введения русских войск в Грузию. Предварительно распоряжения о движении назначенных полков необходимо было обеспечить их продовольствием настолько, чтобы не было в нем недостатка. Выполнение этого последнего условия при тогдашнем положении Грузии и ее административном управлении было положительно невозможно. Поэтому прежде всего являлась потребность в административных преобразованиях страны, составлявших главную заботу нашего правительства. К скорейшему открытию правления побуждало еще и то обстоятельство, по донесению Лазарева, «что теперь все наперерыв друг перед другом грабят, и никак удержать не можно»… «Весьма нужно, – писал Лазарев в другом донесении Кноррингу, – скорое введение наших порядков, а без сего боюсь, чтобы не огорчили народа. Слова в манифесте: всякий сохранит свое имущество, законно каждому принадлежащее, здешний грубый народ перетолковал совсем иначе, что будто государь их от всего уволил и что они теперь никакой дани платить не должны и что нет никаких с них взысканий»…
«…Думаю, что весьма нужна поскорее присяга, как самое твердое основание, а второе и какие-нибудь законоположения, ибо теперь никто ничего не знает, и потому весьма много делают недолжного». Те, которые получали часть денег из доходов, теперь, не имея их, занимались клеветой и доносами, что