В тот же день открыты одна за другою экспедиции: исполнительна я, казенная, уголовная и гражданская.
Торжество дня закончилось обедом, балом и ужином у главнокомандующего. Присутственные места и город были иллюминованы.
В течение мая открыты присутственные места в городах Гори, Сигнахе, Телаве, Лори и Душете.
В день открытия правления двадцать девять человек грузинских князей просили Кнорринга о дозволении отправить в Санкт-Петербург депутатами князей Ивана Орбелиани и Соломона Моуравова с благодарностию к императору Александру о принятии Грузии в подданство России[540].
С открытием правления лица царского дома навсегда устранены от управления народом. Некоторые из них вызваны в Россию, другие остались в Грузии. Царевичи Юлон, Парнаоз и Александр оставили свое отечество. Первые два находились в Имеретин, а последний переезжал от одного хана к другому. Кнорринг приглашал каждого из них возвратиться в Грузию и вступить во владение принадлежащими им имениями. Ни один из трех царевичей не принял такого приглашения. Находившиеся в Грузии члены царского дома были также недовольны. Лишившись права произвольно располагать имуществом своих подданных, удовлетворять всем своим прихотям, они были возбуждены против русского правительства, которое хотя и торопилось принять меры к тому, чтобы не поставить их в затруднительное положение относительно материальных средств, но забота эта, увеличив расходы казны, не привела к удовлетворительному результату. Царевичи, находившиеся в России, получили пенсии по 10 000 рублей каждый. Царица Мария, по тогдашним сведениям, имела обеспеченные доходы, простиравшиеся до 18 000 рублей грузинскою серебряною монетою. Царице Дарье назначено по 500 рублей, царевнам Софье и Рипсиме по 100 рублей, а Гаяне и Нине по 75 рублей в месяц каждой. Русские деньги не произвели того действия, которого от них ожидали. Честолюбие и жажда власти не были заглушены золотом. Лица царской фамилии не могли оставаться праздными. Они сожалели, что корона ушла из рук дома Багратионов, и всеми силами, всеми зависящими от них средствами старались вернуть ее.
– Можете ли вы торжественно утвердить, – спрашивал как-то граф Мусин-Пушкин царевича Вахтанга, – что с матерью вашею не сожалеете о грузинской короне, вышедшей из дому Багратионов? Скажите мне откровенно, как другу.
– Не могу! – отвечал царевич в порыве откровенности. – Жалеем, и сильно жалеем. Мы заслуживали бы названия безумных, если бы такого сожаления не существовало.
Надежда на возможность вернуться к старому порядку вещей и, вследствие того, принимаемые царевичами меры к достижению своих целей были причиною многих беспорядков в Грузии, беспорядков, клонившихся к разорению бедного класса народа…
Правление открыто. Кнорринг уехал в Георгиевск, поручив командование войсками, расположенными в Грузии, генерал-майору Лазареву, а управление делами гражданскими действительному статскому советнику Коваленскому. Народ остался в унынии, как от поступков Кнорринга, так и от совершенно чуждого для него порядка ведения дел, начавшегося с образованием нового правления.
Глава 22
Первые дни русского правления в Грузии
По принятии Грузии в наше подданство главнокомандующий вместе с правителем Грузии получили право изменять, по своему усмотрению, правила и инструкции, на основании которых должны были действовать местные управления или так называемые экспедиции; в этом-то праве заключался прежде всего корень всех злоупотреблений и последовавших за ними беспорядков.
В распределении должностей существовал полнейший произвол; должностные лица перемещались с одного места на другое безо всякого основания, смотря по видам правителя.
Указом сената назначен начальником в экспедицию казенных дел коллежский советник Тарасов, но с открытием правления экспедиция эта предоставлена была родному брату правителя, а Тарасов очутился начальником экспедиции уголовных дел.
Назначение грузинских князей и дворян в состав управления подверглось не меньшему произволу. По мнению нашего правительства, такое назначение признавалось необходимым; цель его была – ввести народный элемент в управление страною. С этою целию Кноррингу хотя и предоставлено было право выбора князей, но только при одном условии добросовестности, чтобы «на первый раз вступили в должности люди способнейшие, отличаемые общим уважением и доверенностию сограждан своих».
Такое желание и мысль императора осуществились обратно. Грузины или были совсем устранены от участия в управлении, или же набраны такие, которые не могли мешать самовластию и произволу. Так, к татарам, обитавшим в Грузии, были назначены в помощники приставов такие лица из грузин, которые не только не пользовались общим уважением или отличались хорошею службою, но, напротив того, имели такие достоинства, «о коих упоминать здесь пристойность запрещает».
Сам главнокомандующий не сознавал своего положения и той обязанности, для которой был призван. Кнорринг не считал грузин подданными России и заблуждался настолько, что сделал замечание Лазареву, назвавшему их подданными в одном из своих донесений. Лазарев должен был в свое оправдание приводить подлинные слова двух манифестов, собственные предписания Кнорринга и другие документы.
«Ваше превосходительство изволили приметить и удивиться, – писал он, – что я грузин называю подданными, то прошу в оном извинения, но оное сделано неумышленно и основываясь на обоих манифестах и вашем предписании, а сверх того и на партикулярных письмах, из Петербурга мною полученных, где их не иначе разумеют… А посему и не мог я иначе полагать, как то, что они действительно подданные, так как им сие и публиковано; но теперь, видя свою ошибку, конечно, сего слова употреблять больше не буду».
С таким взглядом на дела Кнорринг не мог принести большой пользы Грузии. Крупные беспорядки открылись в управлении с самого начала. Высочайшие повеления не исполнялись весьма продолжительное время. Отдача трех деревень в области Хепенис-Хеобской князю Абашидзе не приведена в исполнение до самого октября 1802 года, несмотря на то что повеление императора было получено уже несколько месяцев в Тифлисе. Князь жаловался, но безуспешно. Все жалобы останавливались в верховном грузинском правлении, как в самом высшем учреждении для каждого грузина. Грузия была разделена на пять уездов, а правление на четыре экспедиции. Последним предоставлена весьма широкая власть. Уголовные дела решались по общим законам Российской империи. Подсудимый, в случае неудовольствия на решение, хотя и имел право апеллировать, но апелляция его, по инструкции, данной Кноррингом, переносилась в общее собрание верховного грузинского правительства, точно на таком же основании, «как в Правительствующий сенат», и далее Тифлиса не шла. Экспедиции гражданских дел предоставлена власть гражданской палаты, «то и перенос дел из экспедиции сей в общее собрание да происходит тем же порядком, какой наблюдается при переносе дел из палаты в Правительствующий сенат».
Таким образом, общее собрание верховного грузинского правительства было для грузин то же, что сенат для всей России. Для совершенного отделения и большей самостоятельности Кноррингу и Коваленскому удалось выхлопотать себе право в своих действиях не отдавать никакого отчета сенату и не иметь в правлении прокурора[541], обязанного, по должности своей, следить за правильностью действий правительственного места. Вследствие того все важнейшие дела решались в верховном правительстве, которое приводило в исполнение свои постановления через экспедицию исполнительных дел. В этой последней экспедиции решались также дела по таким искам, которые не подлежали оспариванию, например подписанные должником счеты, векселя, контракты и проч. Экспедиция действовала через уездные суды, управы земской полиции, комендантов и моуравов с их помощниками.
На обязанность земских управ возложено иметь сведение о торговых ценах, наблюдать за верностью веса, меры, чтобы в уезде не было беглых, чтобы их никто не принимал, не держал и не скрывал.
В управе заседал капитан-исправник с двумя заседателями.
В уездных городах поставлены были коменданты из русских чиновников; их назначили из числа военных офицеров, и никто не знал круга своих действий и цели самой должности.
Инструкции, данные капитан-исправникам и комендантам, были если не одинаковы совершенно, то настолько сходны, что как те, так и другие исполняли почти одинаковые обязанности. От этого обязанность комендантов была скорее городническая. Сам главнокомандующий не уяснил себе основательно круга действий и обязанностей комендантов. Лазарев просил Кнорринга объяснить ему, как должны относиться к комендантам воинские начальники. Главнокомандующий отвечал: как к городничим, и писал, что он снабдил уже их городнической инструкцией и что название комендантов им дано только «из причин политических». Как бы то ни было, но от таких политических причин происходили большие неудобства. Отношение комендантов к войскам было крайне запутано инструкцией. Они были подчинены непосредственно правителю и обязаны приводить в исполнение решения всех экспедиций правления. Правитель Грузии своими инструкциями и объяснениями еще более запутывал их обязанности. Тифлисский комендант, родной племянник правителя, заведовал разбирательством по вексельным искам.
Запутанность обязанностей каждого повела к недоразумению между правителем Грузии и Лазаревым, начальником войск, там расположенных.
Карсский паша прислал к Лазареву своего посланника с письмами. Коваленский отобрал эти письма и те, которые были адресованы к Лазареву, отправил к нему, а остальные оставил у себя. По переводе их оказалось, что паша поручил своему посланнику переговорить словесно с Лазаревым. Когда тот потребовал к себе посланника, то его уже не было в Тифлисе – Коваленский отправил его обратно.