Лазарев донес Кноррингу и отдал приказ, чтобы на гауптвахтах у городских ворот караульные справлялись у всех подобных посланников, приезжающих из-за границы, не имеют ли они писем к командующему войсками, и в последнем случае препровождали бы их к нему. Коваленский жаловался Кноррингу на такое распоряжение Лазарева. Главнокомандующий, слепо веря правителю Грузии и не разузнав дела, сделал Лазареву выговор и сообщил ему, что все приезжающие из-за границы должны являться комендантам, непосредственно подчиненным правителю. Копию с предписания Лазареву Кнорринг отправил и к Коваленскому, который разослал ее ко всем комендантам и земским начальникам. Лазарев считал себя обиженным. Давнишняя вражда между двумя лицами закипела. Власть военная стала враждовать с гражданскою. Злоупотребления, беспорядки и упущения стали увеличиваться. Лазарев узнал, что царица Дарья намерена отправить в Эривань к царевичу Александру 1000 рублей, кафтан и возмутительные письма. Он требовал задержания посланника и доставления его к себе. Комендант, не отвечая несколько дней, на вторичное требование сообщил Лазареву, что посланник уехал в Эривань по билету, выданному ему правителем Грузии.
С открытием экспедиций и правления не было принято никаких мер к тому, чтобы ознакомить народ с новыми учреждениями. Ни один даже и образованный грузин не знал, с каким делом куда следует обращаться. Затруднение это было тем более ощутительно, что верховному правлению вменено в обязанность привести в ясность имущество каждого. Потребность в подаче просьб и объяснений была огромна, но просьб не подавали за незнанием, куда подать. Отсюда произошло то, что в течение года ровно ничего не было сделано по этому вопросу.
С объявлением о действии в Грузии русских законов никто не знал, какие пределы имеет власть земских чиновников. Помещики не знали своей власти над крестьянами, крестьяне – своих отношений к помещикам. С уничтожением грузинских обычаев и законов русские законы не были переведены на грузинский язык.
Прошения, иски и т. п. должны были поступать на русском языке. В составе управления не было ни чиновников, ни переводчиков, знающих грузинский язык. Чиновник и проситель не понимали друг друга. Для устранения этого впали в другую крайность, весьма странную. Постановили правилом, что каждый проситель должен проговорить все свое дело наизусть на русском языке безошибочно, под опасением потерять право иска. В самых экспедициях русские чиновники не понимали своих товарищей грузин. От этого «дела решались более домашним производством у правителя Грузии, нежели явным и законным течением в самых палатах, что наносит, как заметно, всеобщее неудовольствие».
Правитель Грузии никогда не ходил в присутствие, а занимался на дому. Совет верховного грузинского правительства существовал только на бумаге, а не в действительности. Просьб, подаваемых гражданами в исполнительную экспедицию, никто не принимал. Из двух советников, бывших в экспедиции, один по слабости здоровья, а другой по молодости не бывали никогда в присутствии. Просители уходили без удовлетворения и не знали, где найти его. «Обыватели Грузии, – пишет Лофицкий, – обращенные к исканию правосудия в единой особе правителя, не имели удовольствия найти сбывчивыми надежды свои по предметам законозащищения, а потому возвращались в домы свои с мрачным впечатлением и с сумнением о благоденствии, которого ожидали от русского правительства».
«Коротко сказать, – доносил Лазарев, – все теперь столь же недовольны, сколь днесь желали российского правления».
Товары и жизненные припасы в Грузии вздорожали; курс золота чрезвычайно понизился, а серебра вовсе не стало. Все вообще служащие ощущали нужду, а в особенности войска. Жалованье войскам производилось червонцами по курсу 4 рубля 80 копеек. Червонец же в Тифлисе упал до 13 абазов[542], что составляло 2 рубля 60 копеек. При всех благоприятных условиях за червонец можно было получить только 4 рубля. Пока можно было менять червонец на серебро, ропота еще не происходило, хотя каждый и терял не менее 80 копеек; но, когда размен червонцев вовсе прекратился, тогда ропот послышался отовсюду. Солдат, имея надобность по большей части в мелочных вещах, не мог ничего купить на рынке, потому что у него, кроме червонца, ничего не было. Купцы сдачи не давали, а, отобрав проданный товар, возвращали покупщику деньги. Гражданские чиновники получали жалованье серебром и потому находились в лучшем несколько положении. Впрочем, большая часть гражданских чиновников жалованья вовсе не получала со времени своего прибытия в Грузию по октябрь месяц. Правитель Грузии назначил жалованье большей части чиновников менее, чем они получали во внутренних губерниях России на соответственных местах. Не пользуясь кредитом, многие из них были доведены до такого состояния, что не имели ни пищи, ни одежды, ни обуви. Снискивая себе пропитание продажею оставшегося имущества, чиновники переставали ходить в должность. К тому же Коваленский приказал выдавать жалованье не деньгами, а сукнами. Бедные чиновники считали себя счастливыми, если успевали продавать его за одну треть стоимости, и потому терпели крайнюю нужду во всем.
Все суммы находились в распоряжении правителя Грузии, который выдавал их по своему произволу. Денежные сборы, поступавшие в приход, показывались по ведомостям безо всякого порядка. В статьях писалось, что «столько-то денег в число такой-то подати взысканы правителем Грузии и зачтены им себе в число жалованья». Из 10 000, суммы, назначенной на содержание канцелярских служителей, был представлен отчет, к которому приложен безыменный список с простою оговоркою, «что чиновники сии удовольствованы жалованьем по 1 ноября, а некоторые из них и далее». В списке между канцелярскими служителями были показаны такие чиновники, которые употреблялись правителем для его собственных услуг, «а один из них нередко бывал в ливрее»[543].
В казенной экспедиции со дня ее открытия ни разу не происходило свидетельствования денежных сумм. Казна хранилась не в экспедиции, а на квартире казначея и безо всякого караула. Уголовная экспедиция просила об ассигновании и отпуске ей суммы, необходимой для расходов, но отпуска не последовало. Несмотря на свои жалобы Коваленскому и Кноррингу, уголовная экспедиция, со времени ее открытия, не имела ни вахмистра, ни сторожа, «и в ней, как она доносила, не метутся и не топятся комнаты».
Все деньги шли на удовлетворение прихотей правителя. Он отделал себе квартиру, платил щедрое жалованье своим прислужникам и выводил его в расход под скромным обозначением – «на содержание караульных для наблюдения за хищниками около Тифлиса», в котором стояло несколько батальонов пехоты.
Крупные злоупотребления повели к более мелким – правителя обвиняли в сделке с самым богатым купцом в Тифлисе, Бегтабековым, который был сделан губернским казначеем. Бегтабеков, еще во времена царей Грузинских, всегда монополизировал курсом в Грузии; теперь же, когда все казенные деньги были в безотчетном его распоряжении, он еще более злоупотреблял ими. В доме Бегтабекова и правителя открыто разменивалась серебряная монета, собираемая с жителей в казенное ведомство. В небольшой промежуток времени своего правления правитель нашел средство, чтобы скупить всю шерсть в Грузии, имея в виду сбыть ее с выгодою на строившуюся в Тифлисе суконную фабрику.
Всем известно было, что фабрика эта строится под именем казенной, на земле, принадлежащей казне, а между тем на постройку ее употребляется материал из стен бывшего царского дворца, разоренного в последнее вторжение в Грузию Ага-Магомет-хана и принадлежавшего царевичу Давиду.
Царевич жаловался на произвол правителя, на расхищение его собственности, но стены по-прежнему ломали и строили из них фабрику. Коваленский отговаривался тем, что получил на то разрешение Кнорринга и что будто стена дворца, стесняя улицу, угрожает падением. «Главнейшее то, – доносил Соколов, – что правитель для употребления в хозяйственные заведения привез сюда мастеровых людей иностранцев, которые, не получая от него платы по контрактам, скитаются здесь по миру. Люди сии неоднократно являлись ко мне с просьбами оказать им помощь и избавить их отсюда».
О приведении в известность доходов никто и не думал. Только в сентябре месяце 1802 года, когда в Грузию был назначен уже новый главнокомандующий, было предписано полицейским чиновникам обратить на это внимание. До этого же времени дело шло как попало. Поступившие в оброчные статьи два сада в Тифлисе, принадлежавшие царевичам Юлону и Александру, были отдаваемы на откуп. Граф Мусин-Пушкин предлагал за один из них дать 800 рублей откупной суммы. Коваленский отказал графу и передал их другому. По отчетам сады эти за полтора года принесли дохода 23 рубля 7 копеек, тогда как определенный к ним смотритель получал жалованья по 300 рублей в год.
Со времени учреждения верховного грузинского правительства до 1803 года оно имело только одиннадцать общих собраний. Дела поступали в домашнюю канцелярию правителя и по девяти месяцев оставались без всякого исполнения.
«В шестой день по приезде моем сюда, – писал князь Цицианов министру внутренних дел, – посетил я присутственные места верховного грузинского правительства и в исполнительной экспедиции не нашел ни одного из присутствующих, кроме правящего должность секретаря, который, вместо настольного реестра, подал мне приватную записку с ложным показанием, что правитель Грузии, прибыв в присутствие 5-го числа, в 8 часов пополуночи, слушали, и проч., когда, по собственному признанию секретаря, Коваленский в присутствие не являлся…
В казенной экспедиции встретилось такое же неустройство и совершенное бездействие, поелику все дела по казенной части от предместника моего также препоручены были правителю Грузии, коего домашняя канцелярия управляла, в виде присутственных мест, всеми в Грузии делами, с самовластием, какого и управляющий иметь не может».