Уведомив о том царицу, Тучков посланного от нее служителя оставил при офицере.
«В одну темную ночь, – пишет Тучков в своих записках, – велено было мною сделать ложную тревогу, и под предлогом преследования лезгин гренадеры бросились в лес при барабанном бое. Это было условленным знаком для царицы, и она явилась в отряд, бежав к стороне слышанного ею шума. Офицер принял ее и препроводил на другой день в Сурам, а я послал донесение Лазареву и главнокомандующему, что, во время случившейся тревоги и преследования неприятельской партии, гренадеры моего полка, встретив в лесу царицу, искавшую спасения, защитили ее и препроводили на свой пост. Кнорринг, одобрив поступок сей, донес государю и испросил повеление препроводить царицу с почестию в Тифлис и дать ей приличное званию содержание».
Покончив с Константином, Соломон, из того же опасения, приказал схватить и Георгия Александровича.
Воспитанный при дворе, сын тайной любви, Георгий отличался ловкостью, храбростью, предприимчивостью и щедростью; качества эти приобрели ему скоро приверженность народа. Женившись на гурийской княжне Эрнстовой, бывшей в родстве с мингрельскими и абхазскими владетельными домами, Георгий приобрел себе значение и между имеретинскими князьями, которые называли его не иначе как Батоношвили, титул, даваемый князьям царской крови.
К чести его надо приписать удаление от двора и нежелание вмешиваться ни в какие дела; он просил не вводить его ни в какие истории и придворные интриги: говорил, что не имеет права соперничать с царем и ничего от него не требует.
Соломон II подозревал, однако же, в этом хитрость и задние мысли. Георгий наслаждался семейною жизнию, с радостию праздновал рождение первенца, сына своего Александра, а Соломону наговорили, что Георгий сына своего назвал именем деда для того только, чтобы приобрести влияние в народе.
Царь пригласил однажды Георгия в Аджаметский лес на охоту, изменнически схватил его и отправил в Мухурский замок в заключение.
Таким образом, в Мухурском замке явилось два узника: Константин и Георгий. Заключенные были под строгим присмотром: им дозволялось прогуливаться только около замка и иметь Константину голубей для забавы, а Георгию сокола для охоты.
Между тем царица Анна отправилась из Тифлиса в Петербург, где и обратилась с просьбою к императору Александру I об освобождении малолетнего сына ее Константина из крепости Мухури.
По высочайшему повелению послан был в Имеретию коллежский советник Соколов, с поручением убедить царя Соломона освободить царевича из заключения и отпустить его в Санкт-Петербург.
Получив подробную инструкцию относительно своих действий, Соколов получил и грамоту на имя имеретинского царя. Император Александр писал в ней Соломону, что, узнав о цели, с которою прислан Соколов, не сомневается в том, что имеретинский царь исполнит просьбу русского императора, сколько по человеколюбию и единоверию, столько же и «по соседственной доброй дружбе».
28 июня 1802 года Соколов приехал в город Моздок, и, получив от тамошнего коменданта в прикрытие 90 человек казаков, 30-го числа он выехал далее. Употребив восемь дней на проезд через черные и снеговые горы, Соколов достиг, 8 июля, до первой имеретинской деревни Геби. Здесь ожидал уже посланный от имеретинского князя Джефаридзе для дальнейшего его сопровождения в пути. Сам царь Соломон находился от деревни Геби в расстоянии трех дней верховой езды. Не скоро, однако же, удалось Соколову проехать столь небольшое расстояние. Как ни торопился он, все-таки мог достать лошадей только через два дня после прибытия своего в Геби. В сумерки 10 июля он достиг до села князя Джефаридзе, где хозяин предложил ему переночевать.
Отсюда Соколов хотел отправить вперед бывшего при нем коллежского ассесора Яковлева с извещением о своем прибытии и испрошением себе аудиенции. Князь Джефаридзе отсоветовал Соколову эту посылку, говоря, что он по должности моурава сам послал уведомление царю о прибытии русских чиновников и приглашал их переехать в город Калак, отстоявший от его села часа на два пути.
Здесь моурав просил подождать возвращения своего посланника с ответом царя и извинялся, что для дальнейшего пути он не может дать лошадей, которые будто бы из селений на все лето угнаны в горы для пастьбы.
Прибыв в Калак 11 июля, Соколов узнал, что царь Соломон намерен на следующий день сам приехать в этот город и здесь иметь свидание с русским посланником. Князь Джефаридзе сообщил при этом, что если какие-нибудь обстоятельства не дозволят Соломону приехать в Калак, то царь приказал пригласить Соколова в деревню Хонцкари, где сам находился.
На следующий день ожидали, но тщетно прибытия царского в Калак, и когда на другое утро Соколов готов уже был к отъезду в Хонцкари, то был опять остановлен князем Джефаридзе, просившим его обождать. Пять дней прошло в таком ожидании. Несколько раз посланный просил моурава отправить его далее, но князь Джефаридзе постоянно его задерживал и просил обождать, приводя в оправдание то, что некоторые домашние беспокойства препятствуют царю принять русского посланника. Он уверял при этом, что сам Соломон извиняется и очень огорчен тем, что вынужден откладывать свидание.
Пробыв в Калаках до 16-го числа, Соколов просил князя Джефаридзе сказать ему откровенно, почему имеретинский царь так долго не допускает его к себе.
– Царь, – отвечал на это князь Джефаридзе, – находится действительно в деревне Хонцкари, расстоянием не более как на 16 часов верховой езды от Калака. Он прибыл туда по случаю войны, которую ведет с Дадианом (Мингрельским). По худому до сих пор успеху этой войны, царь находится в беспокойстве и боязни, чтобы Дадиан не сделал ему сильного поражения и в особенности чтобы вы не были тому свидетелем. Конечно, – продолжал князь Джефаридзе, – царь, по молодости своей и неопытности, поступает весьма неблагоразумно, откладывая так долго свидание с вами.
Действительная причина, почему царь Соломон так долго откладывал свидание свое с Соколовым, была та, что, завладев уже многими селениями Лечгумской области, Соломон торопился утвердить там власть свою. Он занимался теперь приведением к присяге на верность себе новопокоренных князей и дворян, опасаясь всякого промедления в этом, потому что они, услышав о приезде русского чиновника, не возымели бы на него какой-нибудь надежды в свою пользу. Опасения свои Соломон мог полагать основательными, во-первых, потому, что сам не знал о цели присылки Соколова, а во-вторых, и потому, что всей Имеретин было известно, что Дадиан Мингрельский, со всеми подвластными ему областями давно ищет покровительства русского императора. Неизвестность содержания грамоты, привезенной Соколовым, особенно беспокоила имеретинского царя. Несколько раз писал он к князю Джефаридзе, прося его разузнать у Соколова о ее содержании, но тот, несмотря на все свои старания, не мог удовлетворить любопытству Соломона. Царю надобно было безо всякого предварительного приготовления решиться принять русского посланника и стать лицом к лицу, не зная, чего от него потребуют. С одной стороны, откладывая долее свидание, Соломон боялся навлечь неудовольствие русского императора; с другой – царь, по своему характеру, не решался назначить дня приема. Он положил предоставить все это обстоятельствам и времени…
16 июля наконец, по приглашению моурава, Соколов выехал из Калака, с тем чтобы подвинуться ближе к месту пребывания царя в деревню Сухово, в которую Соломон хотел сам приехать на следующий день. Вместо деревни Сухово его привезли в деревню Бари, недалеко от первой лежащую. Видя, что и тут обманут, Соколов объявил моураву решительно, что если Яковлеву не дадут проводника и лошадей и не допустят до царя с известием о прибытии посланных от русского правительства, то, несмотря ни на какие опасности и преграды, отправит его пешком. Князь Джефаридзе отклонял от такого намерения, уверяя, что в непродолжительном времени они будут допущены к Соломону. Соколов, не довольствуясь теперь такими уверениями, настаивал на том, чтобы Яковлев ехал на другой же день. Моурав обещал дать лошадей и объявил, что проводником Яковлеву даст родного своего брата.
«Притом, – пишет Соколов, – просил меня униженнейше, чтобы я спас его от мщения царского, в рассуждении того, чтобы он, имея точное повеление его высочества, меня удержал в сей деревне до востребования, не был обвинен в неисполнении оного доставлением мне сих вспоможений и чтобы я, когда буду видеться с царем, засвидетельствовал его высочеству о том, что я сам к тому приступил. После же того моурав вызвал от меня Яковлева и, уведомив его, что к рассвету все будет готово к его путешествию, с доверенностию его просил, когда он будет у царя, не давать ни малейшего никому вида о том, что ему известны внутренние обстоятельства; чтобы он весьма остерегался двух приближеннейших к царю вельмож, а именно: сардара князя Кайхосро Церетели и моурава князя Джефаридзе[549], которые наиболее участвуют с царем в притеснениях, чинимых Дадиану, в надежде той, что, как предварительно им от царя обещано, по удачному окончанию сей войны, они получат щедрое награждение землями, отнятыми у Дадиана».
Июля 17-го Яковлев отправился к имеретинскому царю, а в сумерки 19-го числа возвратился в Бари. Вместе с ним приехал и посланный Соломоном к Соколову дядька царя князь Бежав Авалов. Как только Яковлев приехал в селение Хонцкари, где находился имеретинский царь, к нему тотчас же был прислан сардар князь Кайхосро Церетели, для разузнания, кто он, от кого и не имеет ли с собою какого-нибудь письма? На другой день он позван был к Соломону и вручил ему письмо Кнорринга, в котором тот просил царя исполнить просьбу императора Александра. Сказавши, что прошло уже 11 дней с тех пор, как они находятся в пределах Имеретин, Яковлев просил аудиенции царя с Соколовым, для вручения ему высочайшей грамоты. Соломон извинялся, что, по некоторым обстоятельствам, не мог так долго назначить дня свидания. Он отговаривался, что весьма обременен делами по случаю военных действий с Дадианом, в которых хотя и имеет желанный успех, – покорив многие селения области Лечгумской и три крепости, – но что одна крепость Чквиши весьма укрепленная, не хочет еще добровольно сдаться, которую он, однако же, намерен принудить к тому силою оружия. Отправив Яковлева обратно к Соколову, имеретинский царь написал салтхуцесу (правителю царства) князю Зурабу Церетели, находившемуся тогда в своей деревне, чтобы тот приехал к Соколову и привез его к нему.