– Однако же, – говорили присланные, – несмотря на все свое усердие и приверженность, царь встречает в том некоторое затруднение, на которое и требует вашего мнения.
– В чем же затруднение состоит? – спросил Соколов.
– Царю угодно, чтобы вы прежде узнали всю историю царствования покойного царя Давида, отца заключенного царевича, и тех причин, по которым царевич содержится в крепости.
– Я готов слушать, – было ответом.
Они рассказали обстоятельства, предшествовавшие вступлению на царство Соломона и приведенные нами в начале рассказа.
– Хотя отец несчастного царевича, – говорили князья в заключение своей речи, – столь много зла причинил государству, что следовало бы все выместить на сем юноше, однако же царь, имея теплую веру христианскую, того не сделал. Но в предосторожность того, чтобы он, будучи на свободе, не последовал примеру своего отца и привлечением к себе единомышленных не предпринял чего-либо предосудительного против царя, содержит его только в крепости под присмотром, доставляя ему все необходимое для его существования. Его высочество, – продолжали они, – со всем усердием своим готов исполнить желание вашего государя императора, но опасается, что когда царевич будет освобожден и отправлен в Россию, а по просьбе матери его будет ей отдан, то не стал бы причинять царю беспокойств вместе с матерью своею.
– Что побуждает царя, – спрашивал с удивлением Соколов, – делать такое заключение? Почему он питает такую недоверчивость к государю императору?
– Может быть, потому, что царь помнит некоторые случаи с соседними государствами, особенно же с Персиею, на льстивые предложения которой Грузия, склоняясь в прежние времена чрезмерною доверенностию, обращала весьма часто на себя свое собственное оружие.
– Русский император обладатель пространнейших земель во всей Европе, – говорил Соколов, – как вам самим то небезызвестно, правилами неверных никогда руководим не был. Высочайшее слово его твердо и непеременно. Его высочеству непростительно было бы сомневаться в том даже и тогда, когда государь император просто только обратился бы с просьбою об освобождении царевича и о присылке его к себе. Еще непростительнее теперь, когда император в грамоте своей говорит, «что царевич, оставаясь всегда в империи нашей и через то самое избавляя вас от напрасной заботы, прекратит всякое о себе сомнение», и в заключение той же грамоты изъявляет свою готовность оказывать царю и царству его высокое свое покровительство. Если его высочество изволит вникнуть в сии слова и их понять по прямому смыслу, то я остаюсь твердо убежденным в том, что всякое сомнение царя исчезнет и высочайшее желание моего государя исполнится.
Князья, со свойственною им азиатскою хитростию, уверяли Соколова, что сколько они вместе с царем ни прочитывали грамоту, но глубины смысла ее не поняли. Обещаясь передать все Соломону, они старались показать себя сторонниками России и желающими содействовать в освобождении царевича Константина.
30 июля Соколов был приглашен к царю. Соломон встретил его, окруженный только теми лицами, которые были посланы им для переговоров.
– Что имеете вы мне сказать? – спросил имеретинский царь после взаимных приветствий.
– Если князья все от меня слышанное донесли вашему высочеству, то в настоящую минуту более ничего не имею сказать, кроме подтверждения того, что напрасно изволите беспокоиться и сомневаться в том, в чем имеете высочайшее уверение, в грамоте изложенное.
Царь Соломон стоял молча и задумавшись.
– Мне кажется, – заговорил он после долгого молчания, – что вашему государю императору внушены подозрительные и гневные мысли на мой счет.
– Напрасно так думаете, ибо государю императору, по благости его, никакие подозрения несродны. Притом в доказательство противного может служить высочайшая грамота, мною вам врученная. В ее выражениях не заключается никакого негодования. Я прошу ваше высочество удостоить меня доверенности и сказать, почему такое заключение вы делать изволите?
– Я знаю наверное, – отвечал Соломон, – что генерал-лейтенант Кнорринг донес его величеству, что будто бы я замечен в тайных сношениях с Баба-ханом и прочими азиатскими владельцами, сношениях, клонящихся ко вреду русских войск, находящихся в Грузии.
– Генерал-лейтенант Кнорринг, по званию своему пограничного начальника, конечно, должен был стараться узнать о всем том, что происходит за границею, и доносить о том его величеству по сущей справедливости. Я смею уверить, однако же, в том, что Кнорринг не мог донести о сношениях ваших, если не имел в том положительных доказательств.
– Если не в этом, то в чем-нибудь другом, но все-таки я обвинен перед императором, – сказал Соломон.
– В чем же то обвинение могло заключаться? – спрашивал Соколов.
– Может быть, относительно грузинских царевичей, которые у меня живут, – проговорил имеретинский царь как бы нехотя.
Приняв под свое покровительство бежавших из отечества грузинских царевичей и поселив их в Кутаисе, имеретинский царь деятельно хлопотал о восстановлении на грузинском престоле одного из них. Он отправил царевича Александра к ханам Эриванскому, Ганжинскому и Шушинскому с открытым бератом, в котором приглашал их к поднятию оружия против русских войск и возведению на престол царевича Юлона. К ахалцихскому паше Соломон обратился с просьбою оказать ему содействие лезгинами. Шериф-паша, лично обязанный Соломону II, снабдил царевича Александра фирманом с ложною печатью султана такого содержания, что если персидские ханы дадут царевичу войска, то и султан пришлет свои силы на соединение с персиянами.
В то же самое время, узнав о прибытии Кнорринга в Тифлис, царевичи Юлой и Парнаоз, а с ними вместе и царь Соломон отправили в столицу Грузии известного князя Соломона Леонидзе, приятеля и сторонника Коваленского, о достоинствах которого Коваленский докладывал Кноррингу «изустно».
Мы имели уже случай говорить о деятельности Леонидзе по кончине царя Георгия и об арестовании его генералом Лазаревым. По приезде Кнорринга в Тифлис царевич Давид просил его за Леонидзе, и он был освобожден, проводил главнокомандующего до Душета и затем бежал в Имеретию. Там Леонидзе предложил свои услуги царю и старался уговорить царевичей напасть вместе с царем Соломоном на русские войска, находившиеся в Грузии.
Салтхуцес князь Зураб Церетели остановил царя от такого поступка и успел уговорить Соломона II выгнать Леонидзе из Имеретин, с тем что если он сам добровольно не уедет, то закованный отправлен будет в Грузию.
Делать было нечего. Леонидзе помнил еще хорошо как самого Лазарева, так и арест свой в Тифлисе. Он ушел из Имеретин к мингрельскому владельцу князю Дадиану. Зная желание его поступить, вместе со всеми своими владениями, под покровительство России, Леонидзе предложил ему свои услуги с тем, чтобы Дадиан отправил его в качестве посла в Петербург. Князь Дадиан не только не принял его услуг, но приказал также удалиться из своих владений.
Вражда, существовавшая с давних пор между царем Имеретинским и владетелем мингрельским, была поводом и средством к тому, что Леонидзе успел приютиться опять у Соломона II. Он восстановил царя Имеретинского против владельца мингрельского; рассказал ему все, что успел узнать о намерениях Дадиана, и тем произвел окончательную ссору двух владетелей, окончившуюся войною. Зная многое, что могло быть полезно для Соломона в той войне, Леонидзе становился необходимым имеретинскому царю, подарившему ему деревню, в которой было до 700 душ, и сделавшему его своим мдиваном (секретарем) с жалованьем по 500 марчил (около 400 рублей) в год.
Отправленный теперь в Тифлис, Леонидзе передал Коваленскому письма царевичей, при которых они представляли фирфан Баба-хана как доказательство своей преданности России и нежелания содействовать персиянам в их действиях против русских войск. Леонидзе, под секретом, объявил Коваленскому, что, принимая большое участие в заключении трактата о подданстве Грузии в 1783 году, он и «ныне преисполнен таковой же ревности к империи Всероссийской».
Имеретинский посол принимал на себя «довести царя Соломона до того, что он все свои владения, в коих ныне без всякой от Порты зависимости утвердился, повергнет под верховную власть его величества на присоединение к Грузии, с одним только условием сохранить ему почесть и наименование царя по конец дней его, ибо, будучи бездетен, претензий своих далее не простирает».
Леонидзе говорил, что если русское правительство будет согласно, то он устроит дело так, что Соломон пошлет его в Петербург для переговоров по этому делу. «Заключение сих слов, – доносил Коваленский, – состояло в описании тех выгод, кои с присоединением таковым сопряжены быть могут и которые он, князь Леонидзе, по всем отношениям весьма обстоятельно и политическим оком созерцает».
Скоро, однако же, узнали в Тифлисе, что политическое око это имело иную цель своего прибытия в столицу Грузии; что царь Соломон отправил его с бератом к царице Дарье и ко всем первейшим князьям Кахетинским, в котором писал о своем успехе в сношениях с Баба-ханом и убеждал их содействовать к восстановлению царства. Царица Дарья тотчас же отозвалась на это приглашение, но, не зная, как сообщить о том царевичам, прибегла к хитрости. Она пригласила к себе Лазарева для секретных переговоров.
– Из усердия к пользе службы императора, – говорила она Лазареву, – я имею желание привести внука своего царя Имеретинского в покровительство его величества. Такое намерение предприняла я уже четыре месяца тому назад и твердо уверена, что внук, следуя во всем моим советам, не преминет исполнить это мое желание. Я прошу только оказать в этом мне вспомоществование. Я не имею ни одного верного человека для посылки в Имеретию и потому могу ли я употребить, с вашего согласия, 17-го егерского полка протоиерея Цинамзгарова.
Лазареву показалось странным, что царица, сама недовольная русским правительством, намерена подчинить ему же и своего внука, и он скоро понял, чего желает царица.