– Я еще ни на что не решился. Когда прибудет мдиван, тогда немедленно все окончу.
Затем Соломон встал со скамейки, и Соколов должен был откланяться. На другой день, 4 августа, наш посланник пригласил к себе салтхуцеса князя Церетели и дядьку царя князя Бежана Авалова. Он просил их от его имени передать Соломону то, что он хотел ему сам высказать, когда царь прекратил с ним разговор.
– Если должен я верить царским словам, – говорил Соколов, – неоднократно мне повторенным, о его приверженности и благонамеренности к его императорскому величеству, то не имею ни малейшего сомнения в том, чтобы царь не исполнил желания, в высочайшей грамоте изложенного; я не вижу, однако же, того, чтобы царь предпринял что-либо сообразное тому, то есть чтобы было послано за царевичем Константином или сделано что-нибудь к его освобождению.
Присутствовавшие князья Имеретинские высказывали при этом свое удивление в таком поведении Соломона.
– Донесите царю, – продолжал между тем Соколов, – что для него благоприятнейшая теперь минута употребить в свою пользу расположение его императорского величества, сохранить которое он может исполнением высочайшего желания. Царь мне сказал, что ему потребно некоторое время для порядочного расположения ответа государю императору, то я прошу вас уверить его высочество, что лучший и приличнейший ответ его на высочайшую грамоту может быть только тот, когда желание императора будет исполнено.
Приглашенные Соколовым князья обещали передать царю все ими слышанное и вместе с тем употребить свое содействие к скорейшему решению Соломона. Но имеретинский царь оставался непоколебим; он говорил всем, что ждет мдивапа князя Соломона Леонидзе, хотя было известно, что при нем имелось три писца, которые вели всю его переписку с грузинскими князьями и прочими азиатскими владельцами.
Князь Соломон Леонидзе, тогдашний мдиван имеретинскаого царя, был известен своим двуличием, и, следовательно, его прибытие не могло дать хорошего оборота делу; но делать было нечего, и Соколов решился ожидать его приезда.
5 августа князь Леонидзе возвратился в Имеретию и вручил Соколову письмо Коваленского, в котором тот писал, что «князь сей, по особенному усердию своему, дал мне слово склонить царя не токмо на отдачу заключенного царевича, но и на дальнейшее интересам нашим расположение. Я поставляю долгом к сведению вашему о сем сообщить, рекомендуя в знакомство и приязнь вашу его, князя Леонидзе, яко человека, давно мне известного со стороны достоинств своих».
Ни обещания Леонидзе, ни рекомендация Коваленского не помогли делу.
7 августа князь Леонидзе был прислан царем Соломоном к Соколову, вместе с салтхуцесом князем Церетели и дядькою царя князем Бежаном Аваловым.
– Его высочество хотя и не в совершенных летах, – говорили они, – но в полной мере чувствует цену милости к себе государя императора. При всей своей готовности исполнить высочайшую волю царь находится в столь тесных обстоятельствах, что с исполнением ее хотя и казалось бы, что царство его и самая его особа ожидать могут благополучия, но на самом деле от исполнения этой просьбы сам он и царство его могут прийти в упадок.
– Из чего сделаны такие заключения? – спрашивал с удивлением Соколов.
– Настоящие обстоятельства существовали еще гораздо раньше прибытия вашего в Имеретию, то есть что царь имел войну с князем Дадианом, владетелем лечгумским и одишийским. До сих пор его высочество имел желанный успех, покорив три крепости и многие селения Лечгумской области, владельцы которых уже присягнули на верность. Теперь остается только окончить эту войну взятием крепости Чквиши. Поэтому если царь освободит царевича Константина и отправит его вместе с вами в Россию, то все вообще будут думать, что царь сделал то по какому-либо принуждению со стороны русского императора, а не отпустил его добровольно. Следствием того может быть то, что покоренные и присягнувшие уже владельцы, узнав о таком поступке царя, отрекутся от своей присяги и опять обратятся к князю Дадиану и тем уничтожат весь успех, который в этой войне царь имел и иметь надеется.
– В таком случае я противного мнения, – отвечал Соколов. – Если его высочеству угодно будет прямо понять императорское слово и его силу, то, напротив, я думаю, что, когда до сведения покоренных неприятелей и соседей дойдет, что царь исполнил желание русского императора и что за такой его поступок его величество обещать изволит покровительство свое царю и царству его, тогда первые не осмелятся ничего предпринять против власти царя и скорее с покорностию к нему повергнутся, а последние должны будут искать дружбы его высочества.
– Хотя суждения ваши и справедливы, но царь, находясь в опасении противного, не прежде согласится исполнить высочайшую волю и освободить царевича Константина, как по окончании начатых против неприятеля действий и к тому требует вашего содействия.
– К содействию с царем против неприятеля не токмо я, но и главнокомандующий в Грузии без особого на то повеления его императорского величества приступить не может. Притом же, зная желание его императорского величества пребывать со всеми соседственными областями в дружественных отношениях, я сомневаюсь, чтобы государь император, не зная истинной причины неприязненных действий между его высочеством и князем Дадианом, захотел принять в ней участие.
– Царь, имея твердое намерение в непродолжительном времени окончить войну с Дадианом, изволит сам отправиться в поход, и не прежде может решиться отпустить в Россию царевича Константина, как по благополучном окончании своей войны. В уважение же ходатайства его императорского величества, царь, возвратясь из похода в Кутаис, даст царевичу свободу и, смотря по обстоятельствам, или оставит его при себе и приличным образом, как законного по себе наследника, будет воспитывать, или же отправит его в Россию.
– Не быв от государя императора ни на какие, по предмету моей миссии, предложения уполномочен и ограничиваясь одним смыслом высочайшей грамоты, я ожидаю только того, чтобы царевич Константин, получив свободу, был поручен мне для доставления в Россию.
С этим ответом посланники отправились к имеретинскому царю и через два дня, утром 9 августа, были опять присланы к Соколову. Они объявили, что Соломон остается при прежнем своем мнении, и предлагали Соколову отправиться в Тифлис и оттуда донести кому следует об ответе Соломона. Посланники обещались, что если затем император Александр I пожелает видеть царевича Константина освобожденным, то царь тогда немедленно пришлет его в Тифлис.
– Пределов смысла высочайшей от меня царю переданной грамоты я преступить не осмеливаюсь, – отвечал на это Соколов. – При этом еще раз должен повторить, что после неоднократных уверений царя о его желании пользоваться милостию и покровительством императора остаюсь в полной надежде на то, что царь согласится исполнить желание его императорского величества не вполовину, а точно так, как оно изложено в грамоте, то есть что он освободит царевича Константина и поручит его мне, для доставления в Россию.
Посланники отправились к Соломону и через два часа возвратились обратно с объявлением, что на другой день царь отправляется в поход и предлагает Соколову ехать в Тифлис с ответною грамотою, в которой Соломон писал императору Александру, что не находит никакого основания, «ни позволяющего, ни понуждающего» на освобождение царевича Константина. Имеретинский царь уверял, что, по бесчадию своему, усыновит царевича и объявит своим наследником, но если, говорил он, «всемогущий в милости своей дарует нам сына в наследники, тогда я отправлю царевича Константина к высочайшему двору и сим яко нижайший раб вашего величества исполню императорское ваше повеление».
В тот же вечер Соколов был приглашен к царю. Соломон извинялся в том, что не может исполнить желания императора Александра; он приводил в свое оправдание обстоятельства, в которые поставлен неприязненными своими действиями против князя Дадиана. Соколов, прося о сбережении здоровья царевича Константина, высказал царю свою надежду, что он исполнит желание императора, если оно будет заявлено ему вторично. «Царь не токмо обещал мне то исполнить, – пишет Соколов, – но и побожился».
На следующий день, 10 августа, около полудня, Соломон действительно выступил в поход в сопровождении всего своего двора, сардара (главнокомандующего) и с огромною пушкою, которую насилу везли 20 пар волов. К Соколову же приехал салтхуцес князь Зураб Церетели, который был назначен Соломоном провожать Соколова, и они также отправились в путь. Салтхуцес вместе с конвоем, состоявшим из ста человек конных и пеших имеретинцев, провожал нашего посланника не только до грузинской границы, но и до самой крепости Гори, куда они и прибыли 15 августа.
Таким образом, поручение, данное Соколову к царю Имеретинскому, не увенчалось успехом, и он отправился в Тифлис. Там он нашел население, недовольное русским правлением и решившееся заявить о своем тяжелом состоянии императору Александру.
Глава 24
Волнения в Грузии и участие в них членов царского дома
Можно ли обвинять грузин, которые, как мы видели, имели весьма своеобразные и нравы, и порядки, обвинять в том, что они привыкли смотреть, например, на своего царя своими особыми, им только одним свойственными глазами, что они не понимали нашего правления, порядка нашего судопроизводства? Для народа были чужды те административные меры, которые были хороши для великорусских губерний. Нет сомнения в том, что в самоуправлении Грузии существовали не меньшие злоупотребления, чем допустило их верховное правительство; что произвол царский и княжеский ложился тяжелым гнетом на народ; но произвол этот вылился из народного характера, был освящен обычаями и вековой давностью, сроднившей его с политическим телом Грузии. Верховное же правительство, с первых дней своего правления, нарушило народный обычай и тем породило множество недовольных и обиженных. Грузины отстаивали старый порядок, наше правительство требовало повиновения новому. От этого, с самого же начала, почти со дня объявления манифеста, стали высказываться недоразумения и народное неудовольствие. Злоупотребления же, вкравшиеся в администрацию края, подавали новый повод к беспорядкам и брожению умов.