По уездам Душетскому и Горийскому разослано объявление, в котором говорилось, что если кто осмелится принять сторону царевича Вахтанга, то с семейством того поступлено будет «с неожидаемою жестокостию». Вместе с тем все имения царевича конфискованы. К хевсурам, пшавам и тушинам отправлено также обвещение и увещание не содействовать замыслам царевича.
Тучков потребовал к себе дворянина Мурвадзе, известного своею преданностию к царевичу Вахтангу. Отдав ему письмо, Тучков приказал доставить его непременно царевичу, под опасением, в противном случае, быть наказанным как изменнику, семейство которого будет подвергнуто всем несчастиям. Хитрость удалась. Испуганный угрозами, дворянин пустился в путь и через двадцать четыре часа привез Тучкову ответ царевича.
– Где же находится царевич? – было первым вопросом Тучкова.
– Я нашел его в лесу, – отвечал Мурвадзе, – верстах в тридцати от Душета. Царевич более двух часов не остается на одном месте.
Посланный в указанное место разъезд не отыскал там царевича. Тучков ограничился тем, что завел, до времени, переписку с Вахтангом, убеждая его возвратиться, но царевич отвечал отказом.
Усилив отряд свой прибывшим подкреплением, Тучков отправил в деревню Казбек команду из 80 человек казаков и грузин, с целию предохранить тагаурцев от возмущения и подговоров Вахтанга.
Разосланные поодиночке и по разным направлениям люди успели узнать, что царевич находится в Гудомакарском ущелье. К нему прилегали жилища хевсур, пшавов и тушин, к которым царевич хотя и засылал своих посланников, но безуспешно.
8 августа получено известие, что Вахтанг намерен пробраться к мтиулетинцам. Капитан-исправник Переяславцев с казаками направлен в Коби для пресечения ему пути. Мтиулетинцы – народ храбрый от рождения, исповедовали особую религию, хотя и видны были у них во многих местах христианские храмы.
«Я вызвал деканозов к себе, – пишет Тучков, – склонял этих бородастых священников ласками, подарками на выдачу мне царевича, но они отвечали: «Он Багратион и был у священного дуба». Это не помешало, однако, деканозам указать на все те места, заняв которые можно было пресечь путь Вахтангу, если бы он вздумал уйти от них.
Заняв отрядами все выходы, Тучков сам стал у входа в самое главное ущелье – Гудомакарское. «Пушечные выстрелы и звуки барабанов при вечерней заре слышны были со всех сторон пребывания царевича. Не прерывая начатой переписки, Тучков писал Вахтангу и просил посланного сказать царевичу, что если он на честное слово не выедет к нему для переговоров, то пойдет к нему с войсками, где бы он ни находился. Вахтанг жаловался Кноррингу на причиненную ему обиду и описывал свою невинность. Главнокомандующий советовал ему отправиться во всяком случае в Тифлис и там уже оправдаться в своих поступках. Тогда царевич написал правителю Грузии и соглашался приехать в Тифлис только тогда, когда будут исполнены три условия: 1) возвращено и передано ему в управление конфискованное имение; 2) он не будет удален из Грузии и 3) во время пребывания его в Тифлисе не будет делаемо ни ему, ни его свите никакого оскорбления. В ответ на это царевич получил простое приглашение без всяких ограничений приехать в Тифлис.
Имея при себе только 20 человек приверженных, зная, что все пути ему отрезаны, Вахтанг выслал своего посланника на шесть верст вперед в ущелье, приказав сказать Тучкову, что скоро и сам явится лично.
10 августа он приехал со всею своею свитою. Сняв с пояса саблю и повесив ее, по азиатскому обычаю, на шею, Вахтанг в таком виде подошел к Тучкову.
– Вот голова моя, вот и сабля, – проговорил он.
Ему отвечали, что требуют только покорности и прибытия в Тифлис и что он может вполне положиться на великодушие императора.
Царевич, принятый со всеми почестями, приличными его званию, был препровожден сначала в Душет, а потом в Тифлис.
Вахтанг, по-видимому, сознавал свою вину и раскаивался в своих поступках.
– За многую мою службу[559], – говорил он, – можно одну вину простить. Мать моя и все родственники, если что и сделали, я не виноват и в том не участвовал.
– В побеге своем, – говорил он впоследствии, – я не имел никакого злого намерения, но сделал это, опасаясь бесславия быть препровожденным из Душета в Тифлис в виде арестанта.
В Тифлисе Вахтанг поселился в доме матери, царицы Дарьи. Для лучшего присмотра за ними, сверх караула, находившегося у царицы в Авлабаре, где был дом ее, поставлен батальон егерей. Царевичу разрешено пользоваться доходами с имений, но запрещен выезд из Тифлиса. Запрещение это было равносильно тому, как бы имение оставалось конфискованным. Вахтанг сознавал, что не мог принять личного участия в управлении имением. Он бросился теперь ко всем более или менее влиятельным лицам, жившим в Тифлисе; успел написать старшинам своего имения, прося дать ему свидетельство в том, что не участвовал в происходивших в Кахетии волнениях. Старшины спрашивали совета Лазарева, дать ли такое свидетельство царевичу или нет? Им сказано, что это зависит от них; что им лучше известно, был ли он участником в волнениях или нет? Не ответив прямо на вопрос, старшины отказались, однако же, выдать свидетельство.
Вахтанг не терял все-таки надежды на возвращение имения; он по-прежнему старался доказать свою невинность.
– Не заслуживаете ли вы названия безумных, – говорил ему граф Мусин-Пушкии, – если рассчитываете на то, что всеми покушениями дома вашего и вооружениями скитающихся хищников и расслабленных войск азиатских можете противостоять могуществу Российской империи и войскам, от которых неоднократно трепетала Европа? Какие могут быть последствия для вас и единомышленников ваших от таких покушений, на которые, кроме нескольких мятежных князей, народ грузинский никогда не согласится? Не нанесете ли, наконец, при гибели союзников ваших, и разорения вашему отечеству, которое, как думаю, любите?
Вы утверждаете, – продолжал граф, – равно как и царица, что никакого доказательства намерений ваших нет. Я и сам уверен, что вы чересчур остроумны, чтобы вверить таковые доказательства, а особливо письменные, в руки посторонних; но отвечайте искренно, можно ли благоразумному человеку положиться на уверения ваши?
– Нельзя, – отвечал, смеясь, царевич.
– На что же вы жалуетесь? И какие должно было принять меры правительство против таких покушений, совершенно противных государю императору? Какие последствия для вас и дома вашего все происшествия эти иметь будут?
– Весьма гибельные, – отвечал Вахтанг. – Я весьма тревожусь положением моим.
– Напрасно сомневаетесь вы в милосердии императора, но если хотите, чтобы я подал вам дружеский совет, то заслужите его, отнесясь прямо к его императорскому величеству с чистым признанием как со стороны вашей, так и ее высочества царицы. Я уверен, что гораздо приятнее будет для государя, если, оставя все косвенные дороги, доверенностию вашею перед императором стараться будете приобрести его прощение, а притом и объявите, чего вы желаете взамен короны, из дома вашего вышедшей[560]. Постарайтесь усмирить мятежи, Грузию изнуряющие, и уговорить братьев ваших, из царства сего удалившихся, к покорности. Я уверен, что по влиянию вашему на них не безуспешно сие предпримите. Вот единственная дорога, которую, по истинной к вам дружбе, предложить могу, к отвращению той гибели, которая без того вам и соучастникам вашим угрожает.
– Не навлечем ли мы своим признанием, – спрашивал царевич, – еще более страшного для нас гнева его императорского величества?
– Разве вы думаете, что ваши поступки скрыты от государя? Они известны ему многими путями. Что же приятнее будет для него: узнать ли о них от посторонних или видеть собственное раскаяние ваше в чистом и искреннем призвании?
– Всячески стараться буду, – говорил царевич перед образом, висевшим на груди и взятым в руки, – переговорю с матерью моею, убедить ее к признанию. К братьям напишу также.
Таким образом, участие лиц царской фамилии в бывших волнениях в Кахетии выразилось фактически. Трудно было прекратить им на будущее время все способы к такого рода действиям. По мнению всех представителей России[561], было одно только средство – удалить их навсегда из Грузии. Кнорринг несколько раз просил о том императора Александра, который не разделял, однако же, мнения о необходимости к принятию столь строгих мер. Даровав Грузии все те права и преимущества, «каковыми все прочие подданные великой империи пользуются», Александр разрешил царевичам, бывшим в России, иметь полную свободу, и если пожелают, то ехать в Грузию. Вслед за тем он приказал Кноррингу употреблять добровольное соглашение лиц царского дома к выезду в Россию, «без чего подстреканиям их конца видеть не можно». Принудительный же вывоз их из Грузии казался императору «весьма крайним», и таким средством, к которому можно прибегнуть только в самом последнем и необходимом случае.
Старание отправить царевича Вахтанга в Россию оставалось напрасным. Царевич отвечал отказом.
«Правда, – писал он грузинскому священнику Алексею Гаврилову, – жизнь в России должны мы принять за первое счастие; но если бы мы были в молодых летах, конечно, бы было хорошо. Мне уже наступил 40-й год; время ли теперь пуститься мне из своего отечества на странствование? Если по сие время жили мы в нашей земле и никуда не переселились, когда были столько угнетаемы и порабощаемы окружающими врагами, то почему делать это с нами теперь, когда приспело к нам вечно успокоивающее покровительство сильной десницы нашего всемилостивейшего государя? Далее, если даже при бытности моей здесь уже не буду иметь во владении моем, которое пожаловано мне покойным родителем моим и утверждено за мною в высочайшем манифесте, того голоса, какой имею я теперь, а лишь буду иметь содержание из одних доходов, то может ли быть больше сего какое-либо несчастие, хотя бы земля наша изобиловала богатством доходов? Я в рабской подданнической верности моего государя Александра II со всем моим вожделением был, есмь и по гроб мой пребуду. Я как Бога признаю за Бога, так равно и императора Александра II – за моего государя, ибо как и от своего Создателя за добрые дела мои ожидаю в будущем веке вечной славы, так и от его величества в настоящей жизни ожидаю благоденствия».