Когда Иловайский вышел к собравшимся, казаки жаловались, что он их губит, а не защищает.
– Зачем отпускаете нас на поселение? – кричали голоса из толпы. – Этого не будет, мы не пойдем!
Иловайский отвечал, что на это есть высочайшее повеление.
– Покажи нам! – кричали казаки.
Иловайский приказал дьяку Мелентьеву прочитать, но казаки, не слушая, кричали: «Мы еще не ели, а поевши опять придем к тебе. И тотчас пошли на базар, не делая никаких озорничеств, но покупая себе надобное за деньги». С базара толпа опять появилась у дома атамана. Иловайский выслал к ним дьяка, который и прочитал высочайшее повеление. Едва он окончил чтение и произнес: «На подлинном написано тако: Екатерина», – как казаки с криком: «Вы нас обманываете!» – бросились на дьяка, сшибли его с ног, нанесли несколько ударов и отняли все бумаги. Бушуя и крича, толпа бродила по городу и под вечер опять пришла к дому атамана.
Иловайский уговаривал их и уверял, что поедет в Петербург просить для них милости.
– Без резону не езди! – кричали казаки. – И мы тебя не пустим, а назад ехать не хотим, хоть сейчас велите всех побить.
– Вы домой хотите? – спросил атаман.
– Хотим. Прикажи нам ехать и дай билеты, чтобы в станицах нас приняли, не порицали побегом и зачли в службу бытность теперешнюю в походе.
– Ступайте, а в станицы я пришлю о вас повеление, – отвечал Иловайский.
Казаки несколько успокоились и стали расходиться.
По поводу этого происшествия Иловайский писал генерал-аншефу Гудовичу: «Известные трех полков беглецы с прибытия их в Черкасск в 31-й день мая волнованием их, продолжавшимся через весь день, привели всех сограждан здешних в ужасный страх и искали собственно моей головы, ставя одного меня причиною в назначенном поселении. Если бы употребить тут против них строгость, то бы, конечно, гибели и невинному кровопролитию я и сограждане здешние подвергнуты были. Но к погашению злобы их прибегнул я не к оружию, а к единой ласковости и увещаниям и усмирил, наконец, тем, что склонился на их требование к роспуску их по домам с обнадеживанием ходатайствования моего за них у Монархини о прощении их проступка и об избавлении их от поселения».
Заботясь о сохранении спокойствия в войске, Иловайский отправился в Петербург. Оставшийся за атамана генерал-майор Мартынов продолжал принимать бежавших с линии казаков и рассылал их по станицам. На требование Гудовича вернуть их в полки Мартынов отвечал отказом, говоря, что подобное возвращение может взволновать все войско, в котором уже заметно некоторое брожение. «В станице Михайловской и в других в окружности оной, – доносил князь Щербатов[440], – от застарелых невежд и гнусных отступников от церкви нашей читаются некоторые книги, из коих одну называют св. Кирила, и по коим толкуют подобному же себе несмысленному народу, что в половине восьмой тысячи (но какое сие исчисление, сказать не могут) опустеет Дон на семь лет, и тогда будет конец века. А по случаю происшедших ныне повелений о поселении казаков на линии полагают настоящее тому время».
Между тем из Петербурга было прислано повеление объявить казакам, что побег их будет прощен только в том случае, если они возвратятся к своим полкам. Генерал-майор Мартынов и бригадир М.И. Платов применяли все средства убеждения, но возвратилось к полкам не более 50 человек, остальные объявили, что служба их на линии кончилась. Военная коллегия приказала полки, бывшие на линии, заменить новыми, а Екатерина II поручила атаману Иловайскому по своему усмотрению выслать 3000 человек для поселения.
«Побег казаков донских, – писала императрица Иловайскому[441], – из полков Поздеева, Луковкина и Кошкина служит к предосуждению войска Донского, которое всегда отличалось верностию и усердием своим к службе нашей. Какие войсковое правительство к заглаждению сего пятна примет меры в рассуждении сих преступников, особливо же зачинщиков их, о том повелеваем немедленно нам донести. А дабы сделанное нами распоряжение о поселении казацких станиц по Кубани в точности с надлежащею пользою могло быть в действо производимо, имеете вы впредь по распоряжению и лучшему усмотрению войскового правления, каким образом выгоднее сделать наряд с войска Донского назначенному от нас для поселения на Кубани трехтысячному числу казаков, и о успехе сего возложенного на вас дела нам доносить, давая знать о том и генералу Гудовичу».
Выселение казаков шло с большими затруднениями и не обошлось без применения силы. Только в августе 1794 года прибыла с Дона тысяча семейств, которые образовали казачий Кубанский полк и были поселены в шести станицах: при Усть-Лабинской крепости (300 семей), при Кавказской крепости (150 семей), при Григориополисском укреплении (150 семей), при Прочном Окопе (150 семей), при Темнолесском ретраншементе (150 семей) и при Воровсколесском редуте (100 семей). Скоро на Дону узнали о зажиточности переселенцев, о богатстве природы и привольной жизни. Тогда под предлогом родства и разным другим причинам казаки стали уходить с Дона целыми семьями и селиться на Кубани. Охотников появилось так много, что пришлось принять меры к прекращению подобного переселения.
Одновременно с поселением донских казаков решено было заселить все пространство по Кубани от Усть-Лабинской крепости до берегов Азовского и Черного морей. Для этого предназначалось войско верных черноморских казаков. Указом сенату 30 июня 1792 года за подвиги в последнюю турецкую войну, как на море, так и на суше, Черноморскому казачьему войску был пожалован полуостров Фанагория и земля от этого полуострова по берегу Азовского моря до Ейского городка и вверх по Кубани до устья Лабы. Большая часть земель, дарованных войску, входила в состав Таврической области, а потому и черноморцы поступили в ведение таврического генерал-губернатора.
Получив указ о переселении, кошевой атаман Черноморского войска Чепега весной 1793 года отправил в Тамань войскового есаула Гулика для осмотра дарованных войску земель. Ему дано было 40 человек разных чинов Черноморского войска. В предписании Гулику было сказано, чтобы он не в свои дела не вмешивался, а старался с тщанием исполнить возложенное на него «великое дело».
Гулик подробно осмотрел Таманский полуостров и Кубанский край и затем поехал в Георгиевск, где явился к генерал-аншефу Гудовичу. От главнокомандующего Гулик узнал, что предполагается уменьшить и без того ограниченное пространство земли, пожалованной черноморцам. Гудович писал таврическому губернатору Жегулину, что, хотя указом черноморцам дарована земля вверх по Кубани до Усть-Лабы, но, так как по высочайше утвержденному проекту об устройстве Кавказской линии предположено у самого устья Лабы построить крепость и дальше от нее вниз по Кубани редут Воронежский, то и граница земли войска Черноморского должна быть от этого редута верстах в четырех. Это известие крайне опечалило Гулика, и он подробно донес обо всем войску.
Между тем почти одновременно с отправкой Гулика на Кубань был отправлен в С.-Петербург войсковой старшина Головатый, имевший дружественные связи с многими влиятельными лицами. Он имел поручение от войска испросить у императрицы право на вечное владение землей, пожалованной войску.
«Прибегая под покровительство вашего императорского величества, – писало войско[442], – всеподданнейше рабски просим: нас, войско, во всеподданнейшее свое монаршее благоволение матерински приняв, для поселения на Тамани с окрестностями оной милостиво повелеть отвесть выгодные земли так достаточно, чтобы имеющее быть приумножение сему войску безнужно помещаться могло, и навечно спокойное потомственное оною владение отправленному за сим избранному от нас войсковому судье, армии полковнику и кавалеру Антону Головатому, с старшинами высочайшую вашего императорского величества милостивую грамоту выдать».
Помимо этого казаки просили повеления выдавать им хлеб в течение двух лет, производить вольную торговлю на своей земле без пошлины и откупов, иметь право на свободный перевоз с Кубани на Крымский полуостров и, наконец, определения порядка учреждения войска, «на каком положении ему быть».
Головатый был встречен в столице радушно и 1 апреля принят императрицей. «Всепресветлейшая монархиня, всемилостивейшая государыня! – сказал он[443]. – Жизнеподательным твоего величия словом перерожденный из небытия верный черноморский кош приемлет ныне дерзновение мною вознести благодарный глас свой к светлейшему величеству твоему и купно изглаголати глубочайшую преданность сердец его. Прими оную яко жертву единой тебе, от нас сохраненную, прими и уповающим на сень крилу твоея пребуди прибежище, покров и радование».
Высочайшей грамотой 30 июня 1792 года Черноморскому войску был пожалован остров Фанагория со всей землей, лежащею на правом берегу Кубани от устья до Усть-Лабинского редута, так, «чтобы с одной стороны река Кубань, с другой же Азовское море до Ейского городка служили границею войсковой земли». Разграничение с прочих сторон повелено было сделать губернаторам Кавказскому и Таврическому вместе с депутатами Черноморского войска.
На черноморцев возлагалась обязанность охраны границы от набегов закубанцев, и за это им предоставлялись многие выгоды. Они заключались в пожаловании ежегодно войску 20 000 рублей жалованья, в пользовании «свободною внутреннею торговлею и вольною продажею вина на войсковых землях», в единовременной выдаче 30 000 рублей на помощь бедным переселенцам и в выдаче всем провианта по сентябрь 1793 года[444].
Земское управление войска должно соотноситься с положениями об управлении губерний.
Получив две высочайшие грамоты, войсковой судья Головатый 13 июля имел прощальную аудиенцию у императрицы. «Всеавгустейшая монархиня! – сказал он. – Мы к тебе прибегли, в тебе, монархиня правоверная, – ты нас прияла яко матерь. Тамань дар благоволения твоего о нас будет вечным для обитающих в нем залогом милостей твоих. Мы воздвигнем грады, заселим села и сохраним безопасность пределов. Наша преданность и усердие к тебе, монархиня, и любовь к отечеству пребудут вечны, а сему свидетель всемогущий Бог».