Отпуская Головатого, императрица пожаловала кошевому атаману золотую саблю, а войску приготовленный хлеб-соль на золотом блюде с такой же солонкой[445]. Сверх того Екатерина II пожаловала войску большое белое знамя, серебряные трубы и печать с надписью: «Ее императорского Величества печать коша войска Верного Черноморского».
Получив известие о возвращении Головатого из Петербурга, кошевой атаман устроил ему парадную встречу. Чепега командировал «за тридцать верст пятисотенный полк, пригласил в войсковую резиденцию всех старшин войска, херсонского архиепископа и прочее духовенство. На устроенном великолепном месте кошевой Чепега при собрании казаков и многочисленном стечении народа, окруженный свитой, выслушал приветствие Головатого и принял с честью Высочайше пожалованную ему за доблестное управление войском саблю, алмазами украшенную. Препоясавшись дорогим подарком, Чепега с чувством глубокого умиления взял от войскового судьи драгоценные знаки Монаршего благоволения к Черноморскому войску, объявил народу высочайшие грамоты и, с подобающей церемонией возблагодарив Бога в войсковой церкви, угостил войско царским хлебом и солью на славу»[446].
После праздников войско стало готовиться к переселению. Еще до возвращения Головатого черноморские казаки числом 3847 человек под командой войскового полковника Саввы Белого отправились морем на Тамань, куда и прибыли 25 августа. Затем 2 и 5 сентября выступил сухим путем с Буга и кошевой атаман Чепега со всем остальным войском, и в конце октября черноморцы, изнуренные дальним походом, остановились зимовать в Ханском городке у Ейской косы. 10 мая 1793 года атаман Чепега с своими казаками подошел к Кубани при впадении в нее Лабы и сразу прикрыл границу кордонами и пикетами. Отсюда Чепега отправился к Гудовичу.
– Захар Алексеевич, – говорил ему Гудович, – на что ты с такою большой командой по границе разъезжаешь? Черкесы, вас видя, пугаются и начали из своих прибрежных селений убираться в горы.
– Дай Бог им страх, – отвечал Чепега, – чтобы они нас всегда боялись.
Вернувшись к войску и выбрав место для главного поселения, Чепега с не расставленными по пикетам казаками и с войсковым правительством прибыл туда 10 июня и расположился лагерем. Через месяц, 15 июля, прибыл и войсковой судья Головатый с казаками, временно остававшимися на Днестре.
15 августа собрались в войсковое правление кошевой атаман, войсковые старшины, полковники, бунчуковое товарищество, полковые старшины и атаманы. «Они положили в Карасугском куте, против дубравы, называемой Круглик, в достопамятное воспоминание имени жизнедательницы нашей великой государыни императрицы Екатерины Алексеевны, воздвигнуть главный город Екатеринодар, построить в нем войсковое правительство и сорок куреней. По границе же для скорейшего заведения с закубанскими народами любовно-соседственной дружбы, исключая зловредных людей, дороги и переправы, через р. Кубань лежащие, закрыть военными куренными селениями под названием их куреней».
Таким образом было поселено при кордонах:
6 января 1794 года в день Богоявления в Екатеринодаре в десятом часу при церемониальном освещении воды на реке Кубань была произведена пушечная и ружейная стрельба. По заранее сделанному распоряжению в этот же самый час была произведена стрельба во всех пограничных селах и кордонах. Утром 8-го числа к состоявшему при Екатеринодарском кордоне старшине Семену Щербине пришли три черкеса. «Нас послали князья, – говорили они, – узнать, по какой причине у вас большая стрельба так долго продолжалась? Наши черкесы, такой страшной стрельбы никогда не слыхав, до того испугались, что, оставляя имущество и жилища, уходят в горы». – «В тот день, – отвечал Щербина, – по нашему закону был такой праздник, что надобно было стрелять. А как у нашей императрицы высоких особ царской фамилии много, то при совершении благодарственного молебствия такая стрельба будет часто в году производиться. И так скажите своим князьям и черкесам, чтобы они вперед такой стрельбы не боялись»[447].
Все это происходило, когда черноморские казаки не были еще окончательно введены во владение пожалованной им землею.
На основании высочайшей грамоты в августе 1793 года депутаты Черноморского войска прибыли для размежевания в Ейское укрепление, но работы скоро прекратились из-за разногласий в проведении границ. Ссылаясь на указ, черноморцы требовали направления межи прямо на устье Лабы, а не ниже ее на 20 верст, как предлагал Гудович. Главнокомандующий стоял на своем, и кошевой атаман попросил, чтобы граница была проведена от Ейского укрепления не к устью Лабы, а вверх по речке Кугай-Ейке до верховьев, а оттуда уже прямо на Кубань. «Иначе, – говорил Чепега, – войско, желая поселиться по Кубани в числе 40 куреней, не будет иметь сзади себя земли, удобной для хлебопашества и скотоводства, потому что большая часть этих земель состоит из болот и с горькою водою».
Граф Зубов спрашивал Гудовича[448], не сочтет ли он удобным отмежевать для черноморцев землю согласно их просьбе. Гудович доказывал, что с верховьев Кугай-Ейки нельзя провести границы по прямой на Кубань, потому что тогда Усть-Лабинская крепость и Воронежский редут, где предполагается поставить станицы, не будут иметь позади земли, необходимой для обработки. Таким образом вопрос о проведении границы возбудил споры и пререкания, окончившиеся лишь в 1795 году после взаимных уступок. К марту этого года на земле, пожалованной черноморцам, было уже поселено 17 000 душ. На их долю выпала упорная и продолжительная борьба с горцами и славное участие, которое принимали черноморские казаки во всех войнах России с внешними врагами на Европейском и Азиатском театрах[449].
С передачей части кубанской земли черноморцам появилась необходимость удалить ногайских татар, кочевавших на этих землях, и с этою целью часть из них была переведена на Молочные воды, а другая на Куму, где и присоединена к туркменам.
Наконец, для более надежного обеспечения спокойствия на линии императрица поручила Гудовичу обратить особенное внимание на кабардинцев.
«Безначалие, вкореняющее беспорядки, – писала она[450], – наглость и хищничество, как в Большой, так и в Малой Кабарде, есть причиною, что сей подданный нам народ до сих пор не мог быть обращен ни к какой пользе империи, но буйством своим наносил единые беспокойства и заботы. Уверены мы, однако же, что свирепые нравы оного укротить удобовозможно, последуя правилам, свойственным известному человеколюбию нашему и попечению о благе каждого.
Не единою силою оружия предлежит побеждать народы, в неприступных горах живущие и имеющие надежные в оных от войск наших убежища, но паче правосудием и справедливостью нужно приобрести их к себе доверенность, кротостию смягчать нравы, выигрывать сердца и приучать их более обращаться с русскими, для чего и нужно: 1) всячески ласкать и привлекать к себе лучших людей народа сего; о тех же, кои более оказывают преданности к нам и империи нашей, позволяем вам чинить нам представления, вследствие коих не оставим жаловать их чинами, деньгами или иными отличностями по благоусмотрению нашему; наипаче же излияется монаршая щедрота и милость наша на приемлющих добровольно веру христианскую. А таковые щедроты, конечно, послужат и для прочих ободрением подражать тем, кои оказываться будут к нам приверженными. 2) Твердо наблюдать, чтобы ни от войск наших, ни же от казаков, на линии обретающихся, не было чинено ни малейшее притеснение и обиды горцам, приезжающим в крепости наши, наистрожайше подтверждая, чтоб начальники военные, полевые и гарнизонные не попускали подчиненных своих ни на какие своевольства против кабардинцев и иных горских народов, отогнанием табунов, хищением и тому подобным образом, подвергая под суд и жесточайшее наказание всякого, кто станет поступать сему противно, яко преступника, который поведением своим дает повод к нарушению спокойствия подданных наших, и тем, коим уверенность и тишина от нас дарованы; ибо нет сомнения, что таковое с нашей стороны попущение навлекало бы от сих диких народов воровства и грабежи из мщения. 3) На первое время признаем мы полезным учредить между ними по числу родов суды, для владельцев под именем кабардинский такого-то рода суд, а для узденей родовые расправы, составя и те и другие из лучших людей, выбранных самими ими, не примешивая к оным никого из наших офицеров по примеру тому, как с пользою заведены в Оренбурге между киргизцами расправы. Таковым выбранным в родовые суды и расправы членам не оставим определить приличное жалованье по получении от вас примерного положения. Сверх сей выгоды должно будет им дать и уважение, дабы послушание к решениям своим утвердить могли. Неизлишним признаем также учредить и верхний пограничный суд в Моздоке или Екатеринограде, в коем бы присутствовали также выбранные из их родов первейшие люди и депутаты приезжающих туда народов с определенными от нас чиновниками. Вообще, кабардинские родовые суды и расправы могут судить тяжебные их дела и малые проступки по их обыкновениям; но важные преступления, как то: измена, убийство и разбой, долженствуют рассматриваемы быть в пограничном суде по законам нашим и со мнением его представляемы к генералу-губернатору. Но если бы случилось, что имевшие дела в родовых судах и расправах не были разбором их довольны, в таком случае могут они просить в пограничном суде, который потому в обязанности будет рассматривать таковые дела и доставлять тяжущимся справедливое и безволокитное удовлетворение. Таковое образование возлагаем на благоразумие и опытность вашу и требуем, чтобы вы, основываясь на сих общих начертанных нами правилах, старалися произвесть оное в де