Скоро до Булгакова дошли слухи, что, ободренный первыми успехами, Шейх-Али, поселив в селении Хырыз свое семейство, сам каждую ночь приезжает в урочище Череке, не далее восьми часов от лагеря кубинского отряда, где проводит время в совещаниях с преданными ему лицами. Чтобы прекратить эти сходки, Булгаков просил графа Зубова разрешить ему произвести набег на селение Череке, с тем что если он не успеет захватить хана в свои руки, то, по крайней мере, выгонит его из кубинской провинции. Главнокомандующий согласился на просьбу Булгакова, и набег решено было произвести в ночь на 3 июля. С этою целью было составлено два летучих отряда без обоза и пушек: один под начальством самого генерала Булгакова, а другой под начальством генерал-майора Платова. В состав первого отряда назначено 300 человек егерей, 120 драгун и 30 казаков, а в состав второго – эскадрон драгун, два эскадрона Чугуевского казачьего полка и несколько казаков; вся численность этого последнего отряда не превышала тысячи всадников.
По составленному плану предполагалось, что Булгаков, выступив из лагеря кубинского отряда, атакует селение Череке с фронта, в то время когда Платов, стоявший на реке Ате, обойдя селение окольным путем, атакует его с тыла. Весь успех действий зависел, конечно, от внезапности нападения, и потому решено было выступить с наступлением ночи, с тем чтобы до рассвета быть уже на месте.
Кубинский наиб Вали-бек, узнав о намерении русских атаковать селение Череке, решился помешать успеху предприятия. Выставляя себя человеком вполне преданным России, Вали-бек явился к генералу Булгакову и предложил свои услуги быть проводником его отряда. Булгаков, не подозревая измены, принял предложение и в сумерки оставил свой лагерь.
Селение Череке лежало на столь высокой горе, что оттуда видны были как на ладони не только лагерь русских войск, но и вся кубинская провинция. Чтобы достигнуть до этого селения, необходимо было преодолеть все трудности горного похода, и войскам, вскоре после выступления из лагеря, пришлось подыматься на крутую возвышенность, покрытую дремучим лесом, в котором пролегала не дорога, а узкая тропинка, то усыпанная множеством камней, то пересеченная родниками, размывавшими глинистую почву. Темнота южной ночи усиливала затруднения; люди могли идти только по два в ряд, и отряд, растянувшись длинною лентою, подвигался весьма медленно. Впереди всех ехал наиб Вали-бек с факелами, свет которых был виден далеко впереди и служил прекрасным сигналом о приближении русского отряда, но плохим освещением для шедших позади наиба русских солдат: они не видели друг друга и, чтобы узнать, не отстают ли задние, должны были перекликаться.
Затруднения в пути замедлили движение Булгакова, и он пришел к селению Череке не к рассвету, как предполагалось, а с наступлением полного дня. Хана не было уже в селении; предуведомленный о нашем движении, он оставил его часов пять тому назад. Вали-бек достиг своей цели и при этом сохранил до времени репутацию преданного человека.
Отряд генерала Платова прибыл еще позднее, и оба генерала, сойдясь вместе, решили возвратиться в свои лагери. Булгаков хотя и посылал нарочных в селения Ханалык и Хырыз с приказанием, чтобы жители задержали семейство беглого хана, но посылка эта оказалась напрасною. Семейство Шейх-Али действительно переехало в селение Ханалык, но жители не задержали его, за что в наказание принуждены были выдать 8 аманатов, 150 штук рогатого скота и 100 овец на порцию людям.
7 июля отряды Булгакова и Платова спустились с высот и первый вернулся в свой лагерь, а Платов присоединился к войскам, расположенным у Курт-Булацкого-ейлага. Шейх-Али-хан бежал во владения текинского хана, но и там, не получив от Селима просимого им пособия, удалился вместе с матерью и женою в лезгинское селение Фемазе, предполагая оттуда пробраться к горским народам, обитавшим в верховьях Самура, что впоследствии и исполнил, поселившись в селении Ахты[491].
С удалением Шейх-Али-хана в кубинской и дербентской провинциях все пришло в должный порядок, и главнокомандующий не придавал изменническому поступку дербентского хана никакого значения.
«Сей побег, – доносил граф Зубов, – никакой в положении здешних дел перемены не воспричинствовал, и он, скитаясь ныне по деревням, в ущелинах гор лежащим, присылает ко мне всех своих приятелей с униженными прошениями о прощении, но сие ему отказано, потому что приняты самовернейшие меры к сохранению в земле спокойствия, и уверенность оной более надежна под правлением настоящим, поелику сестра его, первый дербентский старшина Хадыр-бек и кубинский наиб Вали-бек суть злейшие его неприятели и отклоняют от него народное внимание».
Так говорил граф Зубов, предполагая, что Периджи-ханум и Хадыр-бек будут стараться сохранить власть в своих руках. На случай же, если бы они приняли сторону Шейх-Али-хана, главнокомандующий предполагал сделать правителем Дербентского ханства Али-бека-агу, происходившего от прежнего поколения дербентских ханов, которого он, по собственному выражению, держал «как бы в запасе».
Точно такой же запас граф Зубов имел и для кубинской провинции в лице брата бежавшего хана, Гасан-бека-аги. Живший в Кубе и ушедший оттуда в Эллису еще во время осады Дербента, Гасан-бек писал теперь к сестре своей Периджи-ханум, что он охотно бы возвратился в Кубу, если бы был уверен в прощении. Граф Зубов приказал сказать ему, что может приехать в этот город, не опасаясь за свою участь. Возвращение Гасан-бека было полезно для нас в том отношении, что в случае неприязненных поступков кубинского наиба Гасан мог быть поставлен на его место или провозглашен ханом кубинской провинции.
Таким образом, главнокомандующий всегда располагал прекрасным средством к обузданию поставленных им правителей. Что же касается жителей, то, желая отклонить их от всех неприятностей, которым они могли бы подвергнуться в случае единомыслия с бывшим своим ханом, граф Зубов предписал находившимся в Кубе генерал-майору Булгакову и в Дербенте – генерал-майору Савельеву принять меры к тому, чтобы Шейх-Али-хан не возмутил бывших своих подданных или неблагонамеренных к нам соседей, в числе которых был хамбутай Казыкумухский и Омар-хан Аварский. С этою целью как Булгакову, так и Савельеву поручено взять от всех сельских старшин аманатов, которых содержать при себе и в то же время стараться привлечь на свою сторону хамбутая Казыкумухского и Омар-хана Аварского, обещая им, в случае нужды, выдавать ежегодное содержание.
Оба этих владельца, хотя и не выказывали неприязненных поступков, были в числе явных недоброжелателей России. Полагаясь на обещание Порты оказать им помощь против притязаний России, ханы Казыкумухский и Аварский не только сами отказывались от вступления в подданство России, но старались восстановить против нас преданных нам владельцев. Они упрекали кадия Табасаранского в приверженности России и угрожали ему мщением.
«Ты клятвопреступник, – говорили они, – ты нарушил нашу веру и, пропустив русские войска через свои владения, дал им средство взять Дербент. За целость этого города мы все должны были умереть, прежде чем отдавать его в руки неверных. И что ты получил за свои услуги России? – медную табакерку и ружье. Погоди, скоро прибудут сюда турецкие войска, и мы будем иметь возможность наказать тебя за твои поступки».
Кадий испугался; он жаловался на свое затруднительное положение генерал-майору Савельеву, которому приказано, для удержания кадия по-прежнему в верности России, выдать ему тысячу рублей и объявить, что деньги выдаются в счет того жалованья, о ежегодной выдаче которого главнокомандующий ходатайствует у императрицы.
«Но если он, – писал граф Зубов Савельеву, – по неразумию своему, действительно принимает табакерку за маловажный подарок, то растолкуйте ему, что она стоит до тысячи рублей и дана ему не в награду от ее величества за его услуги, а в знак одной приязни главнокомандующего. Скажите ему, что он всегда может получить за нее чистые деньги, и если он будет настаивать на последнем, то возьмите от него табакерку и выдайте, взамен ее, тысячу рублей».
Кадий Табасаранский на некоторое время успокоился, но хамбутай Казыкумухский продолжал мутить владельцев Дагестана и соседних ханов. Зная его нерасположение к России и не желая также вступать в подданство, Селим-хан Шекинский, с приближением русских войск к Шемахе, приглашал хамбутая к совокупному сопротивлению.
«Хотя я наружно и буду казаться преданным России, – отвечал хамбутай посланнику текинского хана, – но ни в какие дела с Россиею входить не намерен. Что касается до совокупных действий, то я повидаюсь с Омар-ханом Аварским, и что с ним решим, о том сообщу Селим-хану».
Последний, не получая долгое время никакого ответа от хамбутая Казыкумухского и видя себя не в силах бороться со столь могущественным противником, счел лучшим заявить о своей преданности, и 7 июля посланник Селима прибыл в русский лагерь. Он привез просьбу хана прислать к нему доверенное лицо, в присутствии которого Селим-хан мог бы вместе со всем народом присягнуть на верность России. Граф Зубов исполнил желание хана, и в конце июля Селим-хан подписал присяжный лист и был причислен к числу подданных.
Конечно, подданство это было вынужденное, точно так же как и подданство Мустафы-хана Шемахинского (Ширванского). Хотя Мустафа и приглашал графа Зубова в свои владения, но делал это не из искреннего расположения, а в той уверенности, что русским войскам нет возможности миновать его владения. Со своей стороны главнокомандующий, воспользовавшись этим приглашением, отправил к Мустафе подполковника Аклечеева, который, представив хану все выгоды, которые он может иметь, находясь под защитою России, успел склонить Мустафу принять подданство вместе с чиновниками и народом.
Мустафа подписал присяжный лист, но выехать на свидание с графом Зубовым не решался до тех пор, пока посланный в Шемаху армянский архиепископ Иосиф не поклялся в совершенной безопасности хана.